Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм Страница 12

Бенкендорф хорошо помнил мать. Ее живой образ стоял перед глазами. Он так свыкся с ее именем, вывезенным из Монбельяра, с ее положением ближайшей наперсницы императрицы, с драматической судьбой, исковерканной покойным императором, что принимал покровительство названой матери без униженности и придворного лицемерия, всегда внимательно выслушивая часто неприятные и подробные наставления.

— Александр, ты едешь на войну, пожалуйста, будь осторожен с черноокими красавицами, — напутствовала императрица, когда узнала, что он поступил в отряд охотников к князю Цицианову.

Когда он получил назначение в Париж, императрица снова предупредила его:

— Смотри, Александр, я не хотела бы получать дурные вести.

Но он, конечно, подводил названую мать. История с мадемуазель Жорж расстроила ее, а долги, о которых так долго потом судачили в эмигрантских кругах, удручили. Денег Бенкендорф потратил уйму!

— Ты слишком красив, Александр, и даешь женщинам много власти над собой.

О счетах парижских кредиторов она, однако, не обмолвилась и словом. Позднее ходили слухи, что он и сбежал от займов. Истинную причину внезапного отъезда из посольства Бенкендорф скрывал.

Вообще, Мария Федоровна много времени уделяла потомству Тилли. Когда младшую сестру Бенкендорфа Доротею определили в Смольный монастырь, императрица приезжала туда чуть ли не каждую неделю. Иезуит аббат Николя раз в месяц докладывал ее конфиденту Плещееву о занятиях братьев. Константин нередко хворал, и Мария Федоровна посылала в пансион личного врача.

Она сама сосватала Доротею, предназначив ей в супруги военного министра князя Христофора Ливена, юношу двадцати двух лет. В России — ни до, ни после — никогда должность военного министра не занимал человек в столь нежном возрасте. И он оказался мужем Доротеи, которая позднее приняла русское имя Дарья. Имя Доротеи напоминало Марии Федоровне родной Монбельяр, дворец в Этюпе и мать. А сколько она возилась с другой дочерью Тилли — своей тезкой Марией!

Братья Бенкендорфы мальчишками в Байрейте принесли клятву в пожизненной дружбе великим князьям Александру и Константину, внукам Екатерины Великой. Она предназначала всем четверым славную дружбу и тесный союз. Судьба распорядилась немного иначе. Ничто не шло Александру фон Бенкендорфу в руки просто так. Служба набила ему холку.

Обвал деревянной галереи в Закрете, неразрывно связанный с вторжением наполеоновских когорт, ранний вызов в главную квартиру и приказ Барклая-де-Толли состоять при нем в ожидании скорого повеления государя вызвали отрывистую череду воспоминаний. Он сумел бы разобраться в них, не позволяя взять верх над собой. Служба требовала полной отдачи. Всегда быть под рукой у начальства в нужном месте и в нужный час. Павловская выучка действовала безотказно. Ногу в стремя — и вперед!

На зачинающего Бог!

Повеление государя прислали в главную квартиру внезапно, хотя его и ожидали. Выполнить повеление было не просто. Князь Петр Багратион стоял со второй армией у Волковыска почти в ста верстах от левого фланга первой армии Барклая-де-Толли. Сто верст для такого кавалериста, как Бенкендорф, задачка не трудная, если бы не французские разъезды. Бенкендорфу не терпелось встретиться со старым товарищем графом Михаилом Воронцовым, с которым он в иные годы переписывался чуть ли не ежедневно. Ни с одним из друзей Бенкендорф не был так откровенен, да и Воронцов делился с ним и сердечными тайнами, и обстоятельствами службы. Продвигался он успешно и теперь командовал у князя Петра второй сводной гренадерской дивизией.

На сборы Бенкендорф потратил час и в сопровождении эскорта из десятка драгун и казаков, отобранных в отряде полковника Иловайского 12-го, покинул Вильну. С казаками у Бенкендорфа давно сложились особые отношения. Он ценил их за смелость и ловкость и за то, что они жалели коней. У драгун и улан конь казенное имущество, а у казака казенный только порох, остальное свое — купленное или добытое. Лейб-казакам идет государево жалованье, да поди к ним пробейся. Прием строгий, внешность имеет значение.

В разных кампаниях Бенкендорф видел, как платовские казаки дневали и ночевали на аванпостах. Он знал, как тяжела бивуачная жизнь, сколько тут опасностей и невзгод. Век казаков не долог. Или пуля французская, или сабля турецкая, а то и болезнь косой срежет. А без казаков настоящая разведка и связь трудноосуществимы. Сигнальный телеграф, который Наполеон в Европе применил впервые, — вещь полезная, но казак надежней, из двух один всегда доберется. Казак справнее фельдъегеря. В условиях войны — вдвойне. Вообще один казак — это два, а то и три солдата. Матвей Иванович приводил с Дона уже обученных, добротно экипированных воинов. При Потемкине и Орловых казаков не очень жаловали, относились с ним с опаской, а при покойном императоре Платов начал выдвигаться. Граф Румянцев-Задунайский и князь Суворов казаков привечали, хотя предпочитали гренадер и драгун.

Бонапарт казаков ненавидел и отзывался о них с презрением. Польских советчиков своих, предлагавших ему использовать казачьи соединения против России, не слушал, правда, какие-то планы насчет Дона вынашивал, интересовался Пугачевым, особенно причинами волнений.

— Они потомки готов, а не скифов, — утверждал он, — они не русские. Они даже не славяне. Вот откуда у них столько вольнолюбия.

Слухи о бонапартовских выдумках просачивались и на Дон и в Петербург, тревожа военные и придворные круги.

— Государь, — в то же приблизительно время клялся Матвей Иванович русскому императору, — глупость все это, ей-богу! Ни один казак супостату служить не станет.

Государь иногда выслушивал клятвы с большим сомнением. Пугачевские хитросплетения у многих еще были живы в сознании. Прокламации писались на разных языках. Кому Пугачев в руку играл? Степан Шешковский из него тайны не вынул. А если Савари по указке Бонапарта начнет плести интригу, то неприятностей не оберешься.

— Наслышан я, государь, про французские байки еще при вашем батюшке, — продолжал Платов, — насмотрелся, как над ними посмеивался Александр Васильевич. Какие мы готы?! Мы есть коренные русаки! И Бог один, и язык один, и земля едина! А что мои казачки по деревням шалят, так не отрицаю. Учить их надо, сукиных сынов, по книжкам, тогда и дурь из головы — вон! Я сам книжек за кровные за свои прикупил и два воза на Дон направил. Ну и графу Гурьеву вы рескрипт, ваше величество, отпишите, а то копейкой душит!

Бенкендорфу в казаках одно не нравилось: что бы ни случилось — мечтали об одном: когда обозы с вражескими трофеями начнут отправлять по родным станицам на Дон. Уже войдя в Россию, Бонапарт с генералом Домбровским и саксонцами обсуждал, как нейтрализовать казачество, в том числе и малороссийское. Домбровский божился, что на коней посадит сто тысяч — не меньше. Корсиканец, располагавший революционным опытом, лишь усмехнулся:

— Посадить-то мы их на коней посадим! Но вот как потом уговорим слезть?!

Государь приказал князю Петру по изменившимся обстоятельствам идти что есть мочи на соединение с дивизиями Барклая-де-Толли, которые начали медленно отступать в глубь страны.

— Спасите мою армию, — сказал ему государь, — у меня другой нет. Но действуйте решительно.

Бенкендорф вез князю Петру и копию рескрипта, которого с нетерпением ожидали в войсках. «На зачинающего Бог!» — восклицал государь в конце. Да, на зачинающего Бог!

От вдохновенных слов рескрипта становилось легче. Как и вся армия, Бенкендорф опасался и не очень-то доверял генералам, окружавшим государя. С такими советчиками, как Фуль и Армфельд, Россию ждут нелегкие времена.

Здесь русская армия, Бенкендорф и Бонапарт не расходились в оценках.

— Фуль идиот, — сказал весело французский император Дюроку и Бертье перед самой переправой через Неман, — может быть, если бы не он — я не тронулся бы с места. Он как будто воюет на моей стороне.

Дюрок и Бертье слушали Наполеона молча. Внутри себя они проклинали Фуля: лучше бы он оказался поумнее!

— Если мне удастся загнать русских в мышеловку Дрисского лагеря, о котором я детально узнал по дороге в Дрезден, игра будет сделана за несколько дней. Главное — собрать русских в одно место и прижать спиной к реке. Широка и полноводна ли Двина?

— Достаточно, чтобы утопить этого дурака и его подчиненных, — ответил Бертье, не очень, правда, уверенно.

Вряд ли Барклай-де-Толли и Багратион позволят этому немецкому педанту затолкать себя в мешок.

— Надо будет после завершения кампании наградить пруссака картонной шпагой с надписью «За глупость», — разрядил обстановку Дюрок, который тоже усомнился в промахе русского военного министра.

Багратион прекрасный тактик. Неужели он не увидит ловушки?