Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года Страница 12

Максюта молчал, щупая разорванный шов на боку.

— А ты бы что сделал на его месте? — защищал его Сербан.

Холявин захохотал и отошел в сторону.

— Вот что, — предложил Антиох. — Он же унтер-офицер градского баталиона, у них с полицией даже кафтаны одного цвета. Пусть обратится прямо к генерал-полицеймейстеру Девиеру.

— И правда! — поддержал Сербан.

— Никак нельзя! — ответил Максюта.

— Почему?

— Да он же первый ворюга!

Преображенцы усмехнулись.

— Ну, — сказал тогда Антиох, — кому, как не вам, знать особенности вашего прямого шефа? Действительно, что же сам господин Шумахер не обратится в полицейскую канцелярию? Значит, это ему почему-то невыгодно?

Они молчали, не зная, что и предпринять. В Мойке захлебывались лягушки, невский ветер шумел в кронах деревьев, а из вольных домов в Морской слободке доносились музыка и крики.

— Что стоим-то? — подошел Холявин. — Философский этот камень всем головы затмил. Пошли, там уж, наверное, Цыцурин седьмую колоду распечатал!

— Но вам возвращаться туда не стоит. — Антиох положил руку на плечо корпорала. — Теперь они вас просто убьют.

— Да не могут они меня знать! — в отчаянии ответил Максюта. — Не знают они меня! Это какая-нибудь ошибка.

Ему представилось, что колесо судьбы сорвалось с места и мчится невесть куда.

— Пойду, пойду! — упрямо повторял он.

— Ну раз уж так, хочешь пойти под видом моего слуги? — предложил Холявин. — Мы тебя в обиду не дадим.

— Слуги? — насторожился Максюта. — Слуги — никогда.

— Слугой не хочешь? — Холявин смеялся, показывая свои щучьи зубы. — У тебя, как наша бабуся говорила, губа, братец, толста!

— Постой, погоди… — остановил его Антиох. — Тут дело щепетильное. А правда, — обратился он к Максюте, — в порванном кафтане вам все равно неудобно идти туда… Наденьте-ка ливрею одного из наших слуг, там в ихнем Аду даже комнатка есть для прислуги посетителей.

— Вы поступаете под защиту герба Кантемиров! — пылко вскричал Сербан, распушив свой черный ус.

— Так будет вам лучше, — заключил Антиох. — Эй, Камараш! — подозвал он слугу. — Отдай-ка свой армяк[21] господину, а его одежу прими. Да смотри там за ним, не давай в обиду!

А Сербан предложил маску. Теперь маски были в большой моде, венецианские, черные, с птичьим клювом. Их носили даже в семье. Но от маски решили пока отказаться.

— Хорош, хорош! — хлопнул по спине Максюту Холявин, когда тот надел княжескую ливрею. — А может, в камердинеры ко мне пойдешь за сходную плату? Здесь в Санктпетербурге наемные слуги дороги, а денщик мне пока еще не положен. Не прачкину же дочь брать в камердинеры, ха-ха-ха!

И они двинулись к вольным домам беспечной гурьбою, за ними двигались слуги, обремененные фляжками, шпагами, масками господ. Позади всех брел Максим Тузов.

— Ну и что Остерман? — теребили товарищи Антиоха. — Продолжай! Что он там еще вытворил при дворе?

Антиох отстал, пошел рядом с задумчивым Максютой.

— Вы правда не боитесь вновь идти в этот дом?

Максюта шел, ничего не отвечая. Низко пролетела птица, ждала наступления ночи. А ночь так и не приходила, вместо нее в просторах бледного неба выплыл двурогий полумесяц.

7

Сэр Клэдьюс Рондо, секретарь английского посольства, ничего так не любил, как аристократический выезд. За годы службы в России ему удалось через бухарских купцов не просто купить, а буквально из-под земли выкопать чистокровных рысаков, стройных, словно спутники Аполлона.

А коляску, легкий фаэтон с колесами, огромными и прозрачными, послал ему всесильный случай. Светлейший князь Меншиков заказывал эту коляску в Версале, что недоступно даже для самых могущественных заказчиков, но для светлейшего князя все доступно.

Он готовил этот фаэтон для свадьбы старшей дочери с польским князем Сапегой, но, пока фаэтон в разобранном виде плыл в Санктпетербург, политическая конъюнктура переменилась. Колесо Фортуны[22] вознесло светлейшего князя на такую высоту (хотя, казалось бы, выше уж и некуда!), что князь замахнулся на другого жениха. И жених тот был великий князь Петр Алексеевич, внук государыни.

Какой уж тут фаэтон! Тут подавай выездную карету с императорскими гербами. И сэру Рондо удалось попасть под счастливое настроение светлейшего князя, хотя светлейший и тут ухитрился извлечь выгоду, продав фаэтон дороже, чем он обошелся ему самому.

И теперь, казалось бы, ничто не мешало сэру Клэдьюсу Рондо запрягать в дивную коляску шестерых красавцев, да не так, как делают глупцы русские бояре — цугом, то есть гуськом. Нет, запрягать именно так, как это принято в старой доброй Англии — в три пары, и ездовой чтоб сидел отнюдь не на каждой лошади, как у русских. Чтоб лишь на передней выносной сидел мальчик-форейтор[23] с мелодичным рожком.

И зашуршали бы колесами по мелкому гравию, а стройные ноги рысаков перемежались бы в размеренном беге.

Однако для полного торжества ему недостает двух обстоятельств, которые иному, незнакомому с аристократической ездой, могут показаться несущественными, но он, гордый Клэдьюс Рондо, отпрыск обедневшей, но знаменитой рыцарской фамилии, не может без них себя счастливым почитать.

И первое то, что он, увы, не посол. И даже не посланник и не полномочный министр. Посол покинул Санктпетербург шесть лет тому назад, в знак протеста против принятия царем Петром императорского титула. С тех пор пустующим сим учреждением, английским посольством, управлял он, Клэдьюс Рондо, эсквайр. С тех пор он сумел понатореть в лабиринтах высокой политики и превратиться из полунищего клерка в преуспевающего дельца.

Но знает отлично сэр Клэдьюс Рондо, резидент, что стоит перемениться политической обстановке, а она теперь меняется весьма своенравно, старая Англия признает русскую монархиню императрицей и пришлет в Санктпетербург посла, но это будет, конечно, не он, сэр Рондо, а какой-нибудь одряхлевший потомок герцогских фамилий, успевший надоесть при сент-джеймском дворе.

Второе же обстоятельство вообще невероятно. Оно заключается в том, что в Санктпетербурге негде и некому показывать классическую езду.

Царь Петр основывал столицу свою наподобие любимой им Голландии, Амстердама, где в коляске шестериком тоже не накатаешься — всюду каналы и каналы. То же и в Санктпетербурге — либо уже каналы прорыты, либо, что еще хуже, роются. Везде беспорядочные кучи песка да кирпича. А где не роются — там лес стеной стоит. Едешь, а угрюмые мужики с лопатами шапки хоть и снимают, но глядят как волки.

Но он, сэр Рондо, который чтит себя старым санктпетербуржцем, отыскал себе и здесь хоть небольшое, но славное место для езды.

Когда солнце клонится к закату и смола на бортах кораблей перестает пузыриться от пекла, распахиваются створки ворот посольского двора и кони английского резидента выкатывают несравненную коляску. Промчавшись мимо публики, которая в масках и с тросточками гуляет возле Исаакия Далматского, вышколенный кучер направляет бег коней вдоль Адмиралтейства. Скорость нарастает, лошади выгибают лебединые шеи, форейтор дует в рожок, будя предвечернюю тишину.

Сэр Рондо удовлетворенно откидывается на подушки, видя, с какой завистью смотрит ему вслед какое-то боярское семейство, которое на пристани усаживается в свою фамильную лодку с гербами.

Прокатив мимо дворцов, коляска возносится на горбик моста через канавку, и сэр Рондо здесь почтительно снимает шляпу. Здесь высокие окна покоев, в которых скончался царь Петр. Бр-р! Сэр Рондо и сейчас содрогается от ужаса, вспоминая, как кричал умирающий император в ту кошмарную зиму, как слышен был в окрестных переулках его отчаянный крик.

Он был, конечно, враг того королевства, которое представлял сэр Рондо. Но это был лев, не чета всем нынешним лисицам, и даже иметь такого врага было почетно.

Сверкая спицами, фаэтон катится мимо аккуратных домиков Немецкой слободы, где чинные бюргеры с трубками в зубах спешат встать и поклониться. Вот и огромнейшее поле — Царицын луг, именуемый иногда Марсовым,[24] поскольку там производятся экзерциции и прочие военные ристания.

По краям Царицына луга виднеются хилые домики русских слобод, а посреди высится нелепый мрачный куб, черный амбар, в коем сокрыт Голштинский глобус, одно из чудес новооснованной столицы. Глобус тот, высотой а два человеческих роста, может вращаться, показывать ход небесных светил и прочие трюки, для простодушных русских удивительные.

Подумав так, сэр Рондо улыбается и переводит взгляд в другую сторону, где у слияния Мойки и Фонтанки виден Охотничий павильон, весь в завитушках, похожий не то на пасхальный кулич с кремом, не то на шкатулочку, в которой дамы прячут свои интимные тайности.