Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 Страница 12

С этими словами Беттина передала мне письмо и записку. Вот эта записка: «Либо встретьтесь со мной не позже, чем этой ночью в вашей комнате, оставив приоткрытой дверь, ведущую во двор, либо подумайте о ваших делах завтра, при встрече с доктором, которому я передам письмо, копию которого вы видите». Письмо содержало рассказ бессовестного и обозленного доносчика, которое, в действительности, могло иметь весьма скверные последствия. Он говорил доктору, что его сестра проводила со мной утренние часы, когда тот шел служить массу, в преступной связи, и он обещал дать ему затем такие объяснения, которые сняли бы всякие сомнения. После размышления, продолжила Беттина, я, по необходимости, была вынуждена выслушать это чудовище. Я оставила дверь приоткрытой, и я ждала его, положив в карман стилет моего отца. Я ждала его в дверях, чтобы он говорил со мной оттуда, поскольку моя комната отделена от комнаты, где спал мой отец, лишь перегородкой. Малейший шум мог его разбудить. На мой первый вопрос о клевете, содержащейся в письме, которое он грозился передать моему брату, он ответил, что это не клевета, потому что он сам видел все, происходившее между нами утром, через отверстие, которое он проделал в полу мансарды над вашей кроватью. Он решил, что раскроет всё моему брату и моей матери, если я буду упорствовать, отказывая ему в тех же снисхождениях, которые, он был уверен, я оказываю вам. Высказав ему в справедливом гневе самые ужасные обвинения и назвав его трусливым шпионом и клеветником, ибо он не мог видеть ничего, кроме детских шалостей, я кончила, поклявшись ему, что он напрасно обольщается надеждой меня сломить угрозами, касающимися ребячьих игр. Тогда он стал приносить тысячу извинений и доказывать мне, что я должна отнести на счет своей неуступчивости его поступок, который он может оправдать только страстью, что я его спровоцировала и что это сделало его несчастным. Он согласился с тем, что его письмо, может быть, клеветническое, и что он действовал предательски, и он заверил меня, что никогда не использует силу для достижения милостей, которые желает заслужить только постоянством своей любви. Я почувствовала себя обязанной сказать ему, что я могла бы полюбить его в дальнейшем, и обещала ему, что я не подойду больше к вашей кровати, когда доктора не будет; я отослала его счастливым, и он не осмелился попросить у меня даже одного поцелуя, когда я обещала, что мы могли бы поговорить как-нибудь в другой раз в том же месте. Я пошла спать в отчаянии, сознавая, что я не смогу ни видеть Вас, когда нет моего брата, ни дать вам объяснение о сложившихся обстоятельствах. Так прошло три недели, и я страдала невероятно, потому что вы не переставали меня звать, а я все время чувствовала себя обязанной уклоняться. Я боялась остаться наедине с вами, потому что была уверена, что не смогу помешать себе разъяснить вам причину изменения моего поведения. Прибавьте, что я видела себя обязанной по крайней мере раз в неделю выходить к входной двери, чтобы поговорить с мерзавцем и умерить словами его нетерпение. Я, наконец, решилась окончательно прекратить мое страдание, когда увидела, что угрожают и вам. Я предложила вам пойти на бал, одетым как девушка; я собиралась открыть вам всю интригу и предоставить вам возможность всё исправить. Эта бальная вечеринка была неприятна Кандиани, но мое решение было принято. Вы знаете, какого рода возникло препятствие. Отъезд моего брата с моим отцом вдохновил нас обоих на одну и ту же мысль. Я пообещала вам прийти прежде, чем получила записку от Кандиани, в которой он не просил меня о рандеву, но предупредил, что собирается прийти в мою комнату. У меня не было времени, ни для того, чтобы сказать ему, что я имею основания запретить ему приходить, ни для того, чтобы предупредить вас, что я приду к вам лишь после полуночи, как я и собиралась сделать, потому что была уверена, что после часа болтовни отправлю этого несчастного в его комнату; но проект, для которого нужно было связаться с вами, требовал гораздо более длительного времени. Оказалось, что невозможно заставить его уйти. Я вынуждена была слушать его и страдать всю ночь. Его жалобы и его сетования на свое несчастье длились бесконечно. Он жаловался, что я не хочу соглашаться на проект, который, если бы я любила его, я бы одобрила. Он заключался в том, чтобы бежать с ним на святой неделе в Феррару, где жил его дядя, который принял бы нас и легко нашел резоны, понятные его отцу, чтобы быть в дальнейшем счастливыми всю жизнь. Возражения с моей стороны, его ответы, детали, объяснения для устранения затруднений, заняли всю ночь. Мое сердце обливалось кровью при мысли о вас, но мне не в чем упрекнуть себя, и ничего не произошло такого, что сделало бы меня недостойной вашего уважения. Единственным основанием для этого стало бы то, что вы решили бы, что все, сказанное мной вам — сказка, но тогда вы были бы неправы и несправедливы. Если бы я смогла заставить себя пойти на жертву ради любви, я могла бы заставить этого предателя выйти из моей комнаты через час после того, как он туда вошел, но я бы предпочла смерть этому ужасному средству. Могла ли я предположить, что вы находитесь снаружи, на ветру и под снегом? Мы оба достойны жалости, но я более, чем вы. Все это было записано на небесах, чтобы лишить меня здоровья и стать причиной появления конвульсий, причем я даже не уверена, что припадки не возобновятся. Говорят, что я заколдована, и что мной овладели демоны. Я ничего не знаю об этом, но если это правда, я самая несчастная из всех девушек. Тут она замолчала, и у неё полились потоком слёзы и стоны.

История, которую она мне вручила, была возможна, но не внушала доверия, Force era vero, ma non, pero credibile A chi del senso suo fosse signore [21], и я положился на свой здравый смысл. То, что вызвало мое волнение, были её слезы, реальность которых не оставила у меня сомнения. Я их отнес на счет силы её самолюбия. Мне нужно было доказательство, чтобы уступить, и для его убедительности необходимо было не правдоподобие, но очевидность. Я не мог дать веры ни умеренности Кандиани, ни терпению Беттины, ни использованию семи часов лишь для одного разговора. Несмотря на это, я принял участие в своего рода развлечении, соглашаясь принять за чистую монету те фальшивые купюры, что она мне предлагала.

Вытерев слезы, она впилась своими красивыми глазами в мои, надеясь различить видимые следы своей победы, но я удивил её своим критическим отношением, которым, по своей артистичности, она в своей апологии пренебрегла. Риторика пользуется проявлениями природы только как художник, желающий их имитировать. Всё, что представляется чересчур красивым, ложно.

Тонкий ум этой девушки, не обработанный учебой, претендовал на преимущество казаться чистым и безыскусным, она это сознавала и пользовалась этим знанием, чтобы извлечь из этого выгоду, но этот ум внушил мне слишком высокое представление о своем мастерстве.

— И что теперь? — сказал я ей, — моя дорогая Беттина, весь ваш рассказ меня тронул, но как вы можете ожидать, что я сочту натуральными ваши конвульсии, заблуждением разума ваше красивое безумие и ваши симптомы одержимости, что вы демонстрировали слишком кстати во время сеансов экзорцизма, хотя, как вы очень разумно говорите, по поводу этого пункта у вас есть сомнения?

При этих словах она онемела на пять или шесть минут, уставившись на меня, а потом, опустив глаза, начала плакать, приговаривая только время от времени — «Бедная несчастная». Эта ситуация, в конце концов, стала для меня тягостной, я спросил, что я мог бы для нее сделать. Она ответила мне печальным тоном, что если мое сердце ничего мне не говорит, она не знает, чего могла бы требовать от меня. Я верила, — сказала она, — в возможность вернуть в вашем сердце права, которые потеряла. Но я вас больше не интересую. Продолжайте думать обо мне плохо и предпочитать выдумки реальному злу, которому вы причина и которое вы увеличиваете сейчас. Вы раскаетесь в этом позже и в вашем раскаянии вы не обретёте счастья. Она собралась уходить, но поскольку я считал её способной на всё, она внушила мне страх. Я воззвал к ней, что единственное средство, которым она могла бы вернуть мою любовь, состоит в том, чтобы в течение месяца обойтись без конвульсий и без того, чтобы заставлять нас идти искать прекрасного отца Мансиа. Все это, ответила она, не зависит от меня, но что вы имеете в виду под этим эпитетом «прекрасный», которым вы наделяете якобита? Неужели вы полагаете?.. — Пустяки, пустяки, я ничего не полагаю, потому что я должен был бы ревновать, что-то полагая, но я скажу вам, что предпочтение ваших чертей, отдаваемое экзорцизмам этого красивого монаха перед теми, что выдает мерзкий капуцин, — это сюжет комментариев, которые не делают вам чести. Поступайте, впрочем, как знаете.

Она ушла, и через четверть часа все вернулись. После обеда служанка сказала мне, хотя я её не спрашивал, что Беттина легла с сильным ознобом после того, как передвинула свою кровать в кухню, рядом со своей матерью. Эта лихорадка могла быть естественной, но я в этом сомневался. Я был уверен, что она никогда не даст основания думать, что хорошо себя чувствует, потому что этим дала бы мне слишком сильный аргумент для сомнений в заявляемой невинности своих отношений с Кандиани. Я рассматривал также как хитрость перестановку её кровати в кухню.