Георгий Марков - Не поросло быльем Страница 12

Но не во всем она одерживала верх. Я больше ее читал Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова, мне были лучше знакомы труды наших русских и зарубежных естествоиспытателей. А уж что касается современной общественной жизни, знаний ее проблем, то в этом я до очевидности превосходил ее.

— А почему ты не в комсомоле и не в партии? — спросил я ее однажды.

— И скорее всего никогда не буду, — ответила она с предельной откровенностью. И не потому, что не разделяю современных социальных идей, они мне близки и я за них. Я буду жить и работать, чтоб они были воплощены в жизнь. Но я не общественница, я теряюсь перед людьми, когда их много, они угнетают мою психику. Может быть, я индивидуалистка. Я еще не знаю про себя всего, чтобы говорить об этом со всей определенностью.

Ничего подобного не смогла бы сказать ни одна из девушек, с которыми я был знаком. Все они были комсомолки-активистки, общественное призвание было в их крови, и их биографии складывались в духе самых передовых представлений о молодом человеке тех лет.

Естественно, что это как-то тревожило меня, но в то же время я верил, что общественная активность к ней придет, все еще впереди.

Между тем наши встречи, беседы порой затягивались до полуночи. Несмотря на зимнюю стужу и снегопады, мы исколесили Новосибирск из конца в конец.

И однажды я вдруг обратил внимание на ее внешность, на ее скромную манеру говорить и смеяться, на жесты ее, сдержанные и плавные, на ее лицо по-крестьянски розовощекое, но нежное и утонченное, под строгим взглядом карих внимательных глаз. «Господи, да какое же передо мной чудное создание! Как же я раньше-то не замечал этого!» — взволнованный своим открытием думал я.

Я ушел от нее в этот раз, унося в душе зеркальное отображение каждой черточки ее образа.

Претендентки на меня, как на свободного жениха, ревниво наблюдавшие за мной, прокомментировали все происходящее кратко и определенно:

— Влип ты, Георгий! И где ты выискал ее такую! Красивая, зараза!

И вот на этом самом пике моих счетов и расчетов с девушками, когда время подошло сделать окончательный выбор, меня постигла тяжелая беда. В бесконечных поездках по районам края я где-то заразился сыпным тифом. Температура за сорок опрокинула меня, и я потерял память.

Я очнулся в больнице профессора Бейгеля, которая находилась, как это ни странно, в самом центре города, в двухэтажном деревянном доме, вероятно, лишь по необходимости ужасной эпидемии, превращенным в больницу.

И первое, что я увидел, обретя, наконец, сознание, ее настороженные глаза. Мне подумалось, что у меня снова начинается бред.

— Как ты сюда попала? — спросил я, пораженный до крайней степени.

— Ну и напугал ты нас. Семь суток без сознания, — сказала она, устало улыбаясь и скрывая ладонями сине-красные пятна на лице от бессонницы и перенапряжения.

Когда я мало-мало пришел в себя, профессор Бейгель, при очередном обходе больных, рассказал:

— Благодари, дружок, за то, что жив, свою сестренку. Семь суток она сидела возле тебя, караулила кризис, беспрестанно поила тебя с ложечки водой. И еще поблагодари своих родителей — хорошо они тебя задумали. Твое сердце перенесло предельную нагрузку и не сдало. А сестренка твоя — бой-девчонка. Подняла на ноги весь крайздрав, дошла до самого заведующего — профессора Тракмана. Я же не мог пропустить ее в тифозный корпус. Есть правила, не мной писанные. А уж тут наконец, пропустил, правда, подписку, что предупреждена об опасности, — взял…

«Сестренка». Я сразу понял, что она это придумала, чтоб не оказаться отринутой от больницы. А что еще можно было придумать? Жена? Она не была женой, более того, у нас об этом и разговора-то никакого не возникало. Любящая? А могла ли она так называть себя перед посторонними. Да и кого бы это убедило? Между нами все еще было не ясно, смутно и жизнь могла повернуть самым неожиданным образом. Она была предельно осторожной, и это делало ей честь.

Ее поступок, а в моем понимании — это был подвиг, — еще больше сблизил нас. Мои комсомольские подружки прокомментировали ситуацию однозначно:

— Пойти в палату умирающих и вырвать человека из объятий смерти… это да! Сильный характер! Тебе повезет, Георгий, с женой. Хоть и беспартийная, а отважная! Смотри, не упусти девку. Круглым идиотом назовем тебя.

И по прошествии какого-то времени мы объединили с ней свои судьбы, и кажется ни разу, никогда, несмотря на все испытания и беды, довольно часто настигавшие нас, не пожалели об этом.

Едва я поправился после тяжелой болезни, как навалились неотложные дела. Приближалось пятнадцатилетие сибирского комсомола. Бюро крайкома утвердило обширный план подготовки и проведения юбилея.

Коллективно, всем составом бюро крайкома, нас принял Роберт Индрикович Эйхе. Беседа носила, как это случалось и прежде, задушевный характер.

— Учтите, ребята, что события складываются тревожно. Едва ли нам удастся избежать столкновения с капитализмом. Мы пока одни в мире, и нам будет нелегко. Воспитание героизма, коммунистической убежденности, стойкости в борьбе за наши идеалы — вот что самое главное сейчас. Используйте пятнадцатую годовщину сибирского комсомола в этих целях. У комсомола Сибири богатая история, шире расскажите о ней молодежи, покажите народу своих героев, которые были и которые есть у вас сегодня. Еще раз говорю: империализм попытается сбросить нас с палубы истории. Мы должны не только устоять, но и вырыть яму ему самому. Товарищ Сталин уже предупреждает: сроки у нас ограниченные, мы не имеем ни одного лишнего дня.

Эйхе говорил озабоченно, и мы понимали, что излагает он не только свой взгляд, а общую линию партии, направление ее будущей деятельности.

По решению бюро крайкома мы с Володей Шунько сели за разработку тезисов для докладчиков и лекторов о 15-й годовщине Сибирского комсомола. Частично, в переработанном виде мы напечатали в «Большевистской смене» цикл статей по истории нашей родной организации. Тезисы целиком были напечатаны отдельной брошюрой. Всю эту работу выполнили комсомольцы типографии в порядке подготовки к празднику.

Хорошо помогли нам в проведении юбилейной даты художники и писатели Западной Сибири, с которыми в целом у нас были добрые отношения. Поэты и прозаики опубликовали новые стихи и очерки о подвигах комсомольцев, были открыты в ряде городов края выставки художников и фотовыставки. Вполне допускаю, что не обошлось здесь без кустарщины и упрощенчества, но зато делалось все это инициативно, горячо, без всякого нажима.

Составной частью нашего юбилейного года (может быть, по чьим-то умозрениям и не вполне юбилейного) было проведение очередного призыва в ряды Красной Армии.

В те годы призыв проводился как общественно-политическая кампания общенародного значения. Молодежь шла служить в армию с охотой. Проводы призывников и в селах, и в городах превращались в праздники, в которых участвовали и взрослые, и молодежь, и дети. На всех призывных пунктах тема комсомола, его разнообразной работы звучала в полную силу.

Нельзя не воздать похвалы командирам и политработникам тех дней. Они были кровно заинтересованы в прочных и постоянных связях с «гражданкой» и не ждали, когда их кто-то и куда-то позовет. Шли на предприятия, в колхозы и совхозы, в учебные заведения, особенно в школы, — сами предлагали гражданским организациям и учреждениям свою помощь.

Когда, например, приближался день Красной Армии — 23 Февраля, из военных частей в аудитории трудящихся приходили десятки первоклассных докладчиков, отобранных из числа самых лучших командиров и политработников.

Вечера смычки с Красной Армией были одной из популярных форм связи военных с трудящимися. Программы этих вечеров часто являли собой дружеское соревнование в показе художественной самодеятельности и способствовали пропаганде искусства, как современного, так и классического.

Многообразно и деятельно комсомол Западной Сибири осуществлял свои обязательства по шефству над военно-морским флотом на Тихом океане. Был введен твердый порядок в чередовании делегациями, которые систематически прибывали к нам и столь же систематически отправлялись от нас на флот.

Сказать короче — человек в шинели и бушлате был близок нам, мы ни на минуту не забывали о ребятах, ушедших на службу, любили их, часто посылали им коллективные письма с изложением наших забот, а, получив ответ от них, прочитывали эти бесхитростные послания на открытых комсомольских собраниях…

…В тот день я встал на рассвете. Мешок с бельем и легкой провизией был приготовлен еще накануне. Я был острижен наголо, побрит, на мне был добротный шевиотовый костюм, ботинки с круглым гамбургским носком, суконная тужурка, кепка с длинным козырьком, как у жокея.

В самом-то деле, не мог же я, член бюро краевого комитета комсомола, явиться в Красную Армию, в которой мои трое старших братьев отслужили в целом более десяти лет, этаким растрепаем.