Сергей Голубов - Багратион Страница 12

Он закрыл рукой глаза. Рот его скривился в непослушной гримасе. Все стояли молча, опустив головы. Так прошло несколько минут. Князь Петр Иванович спросил, все еще не отнимая от глаз руки:

— О чем, бишь, граф, начали вы?

— Сегодня дознался я наконец об имени злодея, что убил Муратова, повторил Сен-При и быстро справился по бумажке: — Иловайского двенадцатого полка урядник Кузьма Во-ро-жей-кин… В розыске ни от кого ни малейшего содействия не имел. Но долгом почел дело завершить, дабы не осталась справедливость поруганной. И в намерении своем, хвала богу, успел. Надеюсь, любезный атаман, что теперь вы, со своей стороны, вступитесь и… обещанное выполните.

Платов был невысок ростом и сухощав. Однако при последних словах начальника штаба армии он сделался вовсе маленьким. Физиономия его потемнела, голова спряталась в плечи, и живой, игристый блеск пропал из глаз. Атаман чувствовал себя скверно.

— Ворожейкин? — бессознательно оттягивая время, переспросил он. Ворожейкин Кузьма? Всех урядников войска своего знаю. Не задаром и сам казак, и с войском сорок лет. А Ворожейкина Кузьмы видом не видал, слыхом не слыхивал про такого… Промашечки тут нет ли, сиятельнейший граф? Бывают, Мануил Францыч, в донесениях описочки али другое что… Наплетет какой-нибудь мерин-брехун по злобе, то ли с дурости…

Сен-При отрицательно качнул головой и выпрямился, красивый и гордый, как петушок.

— Все точно, Матвей Иваныч! Принимайся за кнут!

Багратион оторвал руку от глаз. Они еще были мокры. Но на выразительном лице его уже не оставалось никаких следов недавнего мира и тишины.

— За кнут?

Он произнес это так, как будто сам щелкнул кнутом.

— Кого вы собираетесь сечь, граф? А ты, атаман, что вздумал?

Багратион грозно ударил кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула. По Барклаеву письму расползлось черное глянцевитое пятно. Песок для присыпки серой струйкой вылился из песочницы на бумаги.

— Да в уме ли вы, сударь? Как? При нынешних обстоятельствах сечь казака? За что? За ошибку, от прямой и честной верности происшедшую? И я бы ошибиться так мог! Меня секите! Любил я Муратова… Сами видели, как, жалеючи его, в слабость впал. Но твердо говорю: не казак виноват! Где видано, чтобы на аванпостах казацких французскую козерию[24] разводить? Хорош ананас, да не к водке!

Князь живо повернулся к Платову.

— Каков он, урядник тот, Ворожейкин?

Атаман уже давно пришел в себя. В глазах его опять играли веселые огоньки, и он заметно хорохорился, лукаво поглядывая на Сен-При.

— Надёжа-казак, ваше сиятельство, — отрапортовал он с нарочитой точностью, вытянувшись, как на смотру, — первый по кругу на Дону старик усть-медведицкий… А что шутки моей граф Мануил Францыч не выразумел, тому уж, по правде, совсем не причинен я…

Багратион махнул рукой. Выражение брезгливости скользнуло по его лицу мгновенной судорогой. Он почуял один из тех фокусов, которые никогда ему не нравились.

— Остер крючок, — резко проговорил он, — да изогнулся… Перемудрил! А и раньше мне не сомнительно было, что казак тот хорош… Приключись беда не с Муратовым, взял бы я урядника-молодца к себе в конвой. А вы что затеяли? Эхма! Граф Эммануил Францыч! Ежедневно изволите то тем, то иным способом в удивление меня приводить. И уж вашему сиятельству со всей прямотой скажу: начал я от беспрестанных тех удивлений скучать…

Сен-При пожал плечами. Мелкие и частые зубы его оскалились в натянутой и неестественной улыбке. На несколько минут он перестал быть красавцем. Глаза его ловили неприязненный взгляд Багратиона, и, когда, поймав, встретились с ним, он сказал без злобы, но и не без язвительности в тоне:

— Мне не надо угадывать ваши желания, князь. Это так трудно, что даже атаману Платову не всегда удается. А уж за его высокопревосходительством мне ли угнаться?

Он поклонился и пошел к двери ровной походкой человека, озабоченного главным образом тем, чтобы спина его выглядела как можно равнодушней. Дверь за начальником штаба закрылась. Васильчиков почесал румяную щеку в тяжелой растерянности. По обыкновению, он решительно не знал, кто в этом деле прав. Своего мнения у него не было, но какое-то темное, смутное чувство влекло его на сторону Багратиона. Роль же Платова неприятно смущала и беспокоила. Атаман негодующе сплюнул и с солдатской ловкостью растер плевок ногой.

— Обиделся граф… А на что? Нешто казака своего выдать могу я? Сохрани бог! Совесть русская от многих веков и поколений как мир обширна. Окиян! И одни тонут, а другие плывут с честью и славой. От самой той ночи, как свершилось, знал я про Ворожейкина. Да хотел казака сберечь, господа! Потому и след путал, — темнил, как умел по простоте. Вашему же сиятельству благодарность душевная за суд скорый, правый и милостивый. Вдругорядь иной фронтёр-понтёр призадумается середь народа своего на вражьем диалекте лопотать. Что за стыд! Только и слышно: сам пан тре, у макитре Маруся тре, а Микита тре-тре-тре… Ох, фонтёры-понтёры, лягушка их залягай!..

Через полчаса Платов и Васильчиков отъезжали от белого домика, в котором стоял главнокомандующий. Под ахтырским шефом плясала, делая красивые лансады, пугливая быстрая лошадь на высоких, тонких ногах. По-казачьи согнувшись и размахивая нагайкой, атаман гвоздем сидел в седле на своем маленьком степном скакуне.

— Знаете что, Матвей Иваныч? — сказал Васильчиков. — Князю Петру Иванычу неудобно, мне же — вполне пристойно сделать: отдай казака Ворожейкина в мой конвой!

— Сделайте ваше одолжение! — воскликнул Платов. — Ларивон Васильич! Почтеннейший! Бери! Да почему не услужить, коли то возможно и законом не воспрещено? Прошу! Храброму российскому генералу, каков вы являетесь, отказать никак не могу… Бери разбойника Ворожейкина!

Глава девятая

Прикрывая отступление Второй армии, Платов и Васильчиков разбили второго июля у местечка Романова передовой кавалерийский отряд маршала Даву под начальством генерала Пшепендовского. Это было второе крупное арьергардное дело армии Багратиона, не менее блестящее, чем первое — под Миром, но еще более значительное по результатам. Теперь армия могла без опасений двигаться на Бобруйск, а оттуда к Могилеву. А до боя под Романовом каждый шаг ее сопровождался риском быть настигнутой и окруженной. Багратион вздохнул свободно.

Он знал, что Наполеон до сих пор еще не выбрался из Вильны, продолжая руководить из этого города действиями маршалов — в частности, Даву и своего брата, Вестфальского короля Жерома. Наполеон, по-видимому, желал, чтобы Даву наступал на Вторую армию от Вильны, а Жером преследовал ее с тыла. Его целью было уединить Багратиона и взять его в тиски. Князь Петр Иванович отлично понимал смысл операций Даву и Жерома, но его беспокоили не столько они ловкий маневр с выходом к Могилеву должен был вырвать его из тисков, сколько полная неясность в положении Первой армии генерала Барклая. В самый день боя под Романовом Барклай вывел свои войска из укрепленного лагеря при Дриссе, где они, запертые в ловушке, могли ожидать лишь обхода и уничтожения. Барклай правильно сделал, что отступил, но при этом он как бы забыл о существовании Второй армии, — путь его отступления лежал через Полоцк к Витебску. Преследуемая войсками короля Неаполитанского Мюрата и маршала Нея, Первая армия все дальше и дальше уходила от Второй. Это движение Барклая, спасительное для него, ставило Багратиона лицом к лицу с новыми затруднениями.

Даву и Жером действовали плохо. Даву долго задерживался в Ошмянах, Жером — в Гродне. Затем передовые войска были дважды разбиты арьергардом Багратиона. Вышло так, что вместо уничтожения Второй армии французам удалось лишь опередить ее в Минске и толкнуть на дальний путь через Несвиж к Бобруйску. Не этого, конечно, требовал Наполеон от Даву и Жерома! Багратион имел основание смеяться над своими преследователями и гордиться ловкостью, с которой обошел их. Но с Барклаем у него ничего не получалось. Барклай уходил, и соединение армий становилось крайне сомнительным, так как догонять министра и одновременно отбиваться от французов Багратион больше не мог. Таково было положение дел, когда пятого июля Вторая армия пришла в Бобруйск.

Если бы не Барклай с его отступлением к Витебску — этот марш казался Багратиону простым бегством, — положение Второй армии в Бобруйске было бы довольно выгодным. Самая крепость никаких удобств для защиты не представляла. Восемь плохо одетых бастионов с выходившей на реку Березину круглой оборонительной башней, казенные склады, бедный деревянный фор-штадт — все это было трудно защищать, да и не стоило. Зато река Березина являлась превосходной естественной преградой напору короля Жерома. Могилев уже не мог теперь выскользнуть из рук Багратиона. Правда, в восьмидесяти пяти верстах от него показалась французы. Но если бы даже авангард Даву занял Могилев раньше, чем Багратион подошел к нему[25], то и в этом случае биться с французами один на один и перейти Днепр с боем у города было не так опасно, как искать дальних переправ и очутиться в конце концов между Даву и Жеромом. Багратион принял решение: пробиваться во что бы то ни стало и, прикрывая собой Смоленск, выходить на соединение с Первой армией. Спешить, спешить… Сорок пять тысяч человек — мало, очень мало…