Ярослав Голованов - Королев: факты и мифы Страница 13

«Первое общегородское собрание Одесского Губотдела Общества авиации и воздухоплавания Украины и Крыма приветствует Вождя Мировой Революции, дорогого Ильича, и желает ему скорейшего выздоровления. Трудящиеся Одессщины в настоящее время прилагают все усилия к созданию могущественной эскадрильи Вашего имени в надежде увидеть Вас у штурвала Головного самолета Всемирного Красного Воздушного Флота...»

И вот его нет... Кто же теперь возьмет в руки штурвал революции? Все тогда думали об этом...

Ближе к весне всякие неприятности посыпались на стройпрофшколу. Вечно хмельного директора Бортневского наконец сняли, хотя он, собственно, и не мешал никому, вверив бразды правления Александрову. Новый директор в отличие от старого, раба Бахуса, оказался жрецом Афродиты и вскоре был застрелен каким-то потерявшим голову ревнивцем. Слухам, сплетням и пересудам не было конца. Все это мало способствовало нормальной школьной жизни, особенно перед выпускными экзаменами. И все-таки Александров не сдавался, он верил в этих ребят и не оставлял своих педагогических экспериментов.

– Почему мы должны превращать наши зачеты в этакое священнодействие? – говорил он. – Стол под зеленым сукном, экзаменаторы словно судьи, дрожащие ученики. Почему? Обстановка должна быть такой, чтобы человек не волновался, чувствовал себя раскованно, свободно...

Так родилась идея знаменитого александровского чаепития. В день последнего зачета по физике стены одного из классов завесили принесенными из дома коврами, тут же стоял мягкий диван (его тоже притащили из дома), на котором восседала комиссия: Александр Георгиевич Александров, Владимир Петрович Твердый и Федор Акимович Темцуник. Перед ними накрытый скатертью стол, огромный двухведерный самовар, блюдо с пирожками, сахар. Лидочка Гомбковская суетилась вокруг стола, разливала чай, угощала пирожками.

Войдя в класс, Сергей сначала удивился, потом разозлился. Он был противником идеи этого чаепития, и теперь вся затея показалась ему еще более фальшивой. Звякнув ложечкой, отодвинул от себя стакан, налитый восторженно порхающей Лидочкой.

– Вот, кстати, – сказал Александров мягким, несколько даже ленивым голосом, не скажете ли вы, почему ложечка в стакане кажется нам как бы переломанной?

Сергей ответил.

– Представим, что этот ковер освещен красным светом, – это уже Твердый задает новый вопрос. – Как изменится при этом цвет его узоров и почему?

Сергей исподлобья косится на ковер, думает, отвечает. Лидочка пододвигает тарелку с пирожком. Сергей машинально кусает. Пирожок с вишнями. Вкусный, черт! Но как же это все-таки глупо выглядит: сидит здоровенный парень на экзамене, жует пирожки...

– Вам приходилось летним лунным вечером прогуливаться по берегу моря? – с улыбкой спросил Александров.

«Ну, это уже чересчур! На что он намекает? Опять на дом „шесть и шесть“?»

Сергей покраснел, с трудом выдавил из себя:

– Допустим, приходилось...

– Вы, в таком случае, не могли не заметить лунной дорожки на воде, правда?

– Ну верно... Есть дорожка...

– Вот и отлично! А теперь подумайте, почему, куда бы вы ни шли, дорожка эта идет прямо к вашим ногам?

«Вот оно что... А я уж подумал...» – Сергей улыбается и молчит. Что-то шипит Лидочка, чайными ложечками стучит, старается подсказать, а он улыбается кому-то, глядя сквозь учителей.

– Чему вы, собственно, улыбаетесь? – недоуменно спрашивает Темцуник.

– Так... – отвечает Сергей, и лицо Ляли исчезает...

Незадолго перед экзаменами Юра Винцентини заболел скарлатиной, и Лялю переселили к другу отца на Нарышкинский спуск. Так она стала соседкой Калашникова, известного всей Одессе под кличкой «Жоры с Нарышкинского спуска». Впрочем, это обстоятельство не дало ему никаких преимуществ перед соперниками Назарковским и Королевым.

Ласковыми синими вечерами они ходили на свидание втроем. Лялина комната была на первом этаже. Разумеется, можно было позвонить и войти, как делают все нормальные люди, но они предпочитали окно. Подсаживая друг друга, карабкались на широкий белый подоконник. Сколько вечеров просидели они в этой комнате, в густой синеве южных сумерек, подолгу не зажигая огня, переговариваясь приглушенными голосами, замолкая в длинных паузах? О чем говорили они? Это трудно вспомнить, но еще труднее передать словами на бумаге. Да и так ли уж важно, о чем они говорили? Они были влюблены. Звуки и тишина, свет и мрак, движение руки и поворот головы, звонкие шаги у окна, разговор листьев с ветром, прищуренные глазки звезд – все имело свой особый смысл, который вдруг открывается тебя в некий, ни от кого не зависящий срок.

Они сидели долго – три влюбленных мальчишки – и не делали секрета из того, что хотят пересидеть друг друга. Первым обычно не выдерживал Назарковский.

– Ляля! Я могу уйти спокойно, – говорил уже с подоконника Жорж. – Эти люди мои друзья, я просил их оградить вас от всех опасностей, и я уверен...

– Хватит болтать! – перебивал Сергей, спихивая Жоржа вниз. – Уходящий да изыдет...

Калашников держался крепко, да и вряд ли кто-нибудь еще в Одессе имел такой запас анекдотов и занятных историй. Но и Калашников умолкал наконец. Длинная пауза.

– Знаешь что? – говорил Жорка. – Пошли вместе...

Бесшумно, как коты, прыгали из окна, разбегались по домам.

Но иногда один из них возвращался, и тогда они оставались с Лялей вдвоем в комнате или шли к морю, и лунная дорожка, строго сообразуясь со всеми законами оптики, бежала им прямо под ноги...

Сережа Королев в Одессе

7

Как и каждого человека, его влекла даль земли, будто все далекие и невидимые вещи скучали по нем и звали его.

Как написано было на перстне Соломона: «Все проходит». Прошли и последние зачеты. Сергей ощутил какую-то внутреннюю пустоту, ни радости, ни чувства удовлетворения не было. Впрочем...

«Справка.

Дана сия т. Королеву С. в том, что он действительно состоял стажером Строй-проф. школы в 1923-24 уч. году и сдал зачеты по следующим предметам: 1) Полит. гр. 2) Русск. яз. 3) Математ. 4) Сопромат. 5) Физика. 6) Гигиена труда. 7) Истор. культ. 8) Украин. 9) Немец. 10) Черчение. 11) Работ, в мастерской».

Однако долгожданной и так необходимой ему полной свободы не было:

«В губкоммунотдел.

Строй-проф. школа № 1 просит предоставить практику окончившему курс теоретических предметов т. С. Королеву».

Эта практика мыслилась как окончательный производственный экзамен будущих строителей. Но найти работу даже квалифицированному специалисту со стажем было тогда совсем не легко, и в губкоммунотделе долго ломали голову: куда же сунуть этих мальчиков и девочек? Наконец придумали: под водительством черепичника Ефима Квитченко новоиспеченным специалистам надлежало отремонтировать черепичную крышу Медицинского института.

«В медин.

Согласно вашему отношению за № 1972 от 27-VI с.г. при сем препровождается список 10 чел. стажеров на практику строительных работ при медине.

Приложен.: одно.

1) Калашников. 2) Королев. 3) Крейсберг. 4) Винцентини К. 6) Розман. 7) Шульцман. 8) Борщевская. 9) Марченко. 10) Загоровский».

По правде сказать, работали они плохо, били дорогую марсельскую черепицу, делали тяп-ляп, абы отстали, не было никакого настроения работать: зачеты позади, лето, море, теплынь. Они, как веселые нахальные воробьи, сидели стайкой на крыше медина, но понимали, что вот-вот разлетятся и уже ничто и никогда не соберет их вместе, что дурацкая эта черепица – последнее, что связывает их. Мысли эти рождали странное состояние души, когда хотелось сразу и плакать и смеяться. Они то становились серьезными, и Сергей принимался рассказывать о московском конструкторе Андрее Туполеве и его первых замечательных машинах, то вдруг начинали проказничать. Калашников и Королев тут были впереди, носились по крыше, к ужасу прохожих, делали стойки на руках на самом карнизе. Присутствие Ляли придавало всему происходящему какой-то особый острый смысл, будоражило Сергея, с ней становился он какой-то взвинченный, быстрый, запаленный. А то вдруг разом стихал, уходил в себя, как тень ходил за ней, опустив глаза. Однажды, расшалившись на тесном мрачном чердаке, Ляля и не заметила, как забросила свою длинную косу в банку с зеленой масляной краской. Это было что-то ужасное: зеленая коса. Косу обернули газетой, и Сергей нес ее за Лялей – черноглазый паж смиренно шел за своей королевой...

Ляля часто думала о трех мальчишках, которые лазали к ней в окно на Нарышкинском спуске, все старалась выбрать из трех одного и не могла. Каждый нравился ей по-своему, в каждом что-то было. Небрежная артистичность Назарковского, быстрый, веселый ум Калашникова и вот – Королев... Что же было в Королеве? Это, пожалуй, труднее всего определить каким-то одним словом. Была в нем уверенная, спокойная сила, видимый в будущем характер...