Кен Фоллетт - Мир без конца Страница 13

Второй заметил:

— По крайней мере теперь сможем рассказать, как было дело, и забрать тела для христианского погребения.

Вдруг отец вырвался из рук державшего его воина и бросился по поляне. Двухцветный ринулся было за ним, но старший остановил:

— Пусти, чего его сейчас убивать?

Гвенда тихонько заплакала.

— А девчонка? — спросил младший.

Гвенда была уверена, что ее сейчас убьют. Сквозь слезы ничего не видела, а из-за рыданий не могла даже попросить пощады. Умрет и попадет в ад. Вот и все.

— Отпусти ее, — махнул рукой старший. — Меня мать родила не для того, чтобы убивать маленьких девочек.

Младший оттолкнул нищенку. Она споткнулась, упала, затем встала, вытерла глаза и побрела прочь.

— Давай беги, — крикнул вслед младший. — Тебе сегодня повезло!

Керис не могла уснуть. Встала с постели и прошла в мамину комнату. Отец сидел на табурете, неотрывно глядя на неподвижную фигуру в кровати. Глаза больной были закрыты, влажное от пота лицо блестело при свечах, она тяжело дышала. Девочка взяла белую, холодную-холодную руку, пытаясь ее отогреть, и спросила:

— Зачем у нее брали кровь?

— Считается, что болезнь иногда происходит от избытка одного из соков, и ее надеются выгнать вместе с кровью.

— Но лучше не стало.

— Нет, стало хуже.

На глазах у Керис показались слезы.

— Тогда зачем же ты разрешил им это сделать?

— Священники и монахи изучают древних философов. Они знают лучше, чем я.

— Не верю.

— Очень трудно решить, во что верить, лютик.

— Если бы я была врачом, делала бы только то, что помогает.

Эдмунд, не слушая, пристальнее всмотрелся в жену. Сунул руку под одеяло и положил ее на грудь, прямо под сердце. Его большая ладонь образовала на одеяле бугорок. Он слегка поперхнулся, затем прижал руку крепче. Несколько мгновений Суконщик не шевелился, затем закрыл глаза и, не убирая руки, стал заваливаться вперед, пока не очутился на коленях, уперевшись высоким лбом в ногу больной.

Керис поняла, что он плачет. Ничего страшнее девочка в жизни не видела; это куда хуже, чем смотреть в лесу, как убивают людей. Дети могут плакать, женщины могут плакать, могут плакать даже слабые и беспомощные мужчины, но отец не плакал никогда. У нее было такое чувство, что миру пришел конец. Нужно чем-то помочь. Суконщица положила мамину холодную неподвижную руку на одеяло, вернулась к себе и потрясла за плечо спяшую Алису.

— Вставай! — Та не двинулась. — Папа плачет.

Сестра села в кровати.

— Не может быть.

— Вставай!

Алиса слезла с кровати. Керис взяла ее за руку, и обе пошли в мамину комнату. Отец стоял, глядя на застывшее лицо на подушке, лицо его было мокрым от слез. Алиса в ужасе уставилась на него. Керис прошептала:

— Я же тебе говорила.

С другой стороны кровати стояла тетка Петронилла. Эдмунд увидел девочек, подошел к ним, обнял и притянул к себе.

— Ваша мама отлетела к ангелам. Молитесь за ее душу.

— Будьте славными девочками, — добавила Петронилла. — Отныне я буду вашей мамой.

Керис утерла слезы и посмотрела на тетку.

— Нет, не будешь.

Часть II

8–14 июня 1337 года

6

В тот год, когда Мерфину исполнился двадцать один, на Троицу Кингсбриджский собор заливали потоки дождя. Крупные капли стучали по шиферной крыше; по водоотводам текли ручьи; в пасти горгулий пенилось и клокотало; с контрфорсов свисали дождевые завесы; вода омывала арки и колонны, обрызгивая статуи святых. Небо, огромный собор и весь город отливали всеми оттенками мокрого серого цвета.

В седьмое воскресенье после Пасхи праздновали снисхождение Святого Духа на учеников Иисуса. Обычно Троица выпадала на май или июнь; в Англии незадолго до этого стригли овец, так что в этот день всегда открывалась Кингсбриджская шерстяная ярмарка.

Мерфин, шлепая по воде через ливневые потоки, пробирался к собору на утреннюю службу. Пришлось набросить капюшон, чтобы не намочить лицо, и пройти по ярмарке. На просторной лужайке к западу от собора сотни торговцев выставили лотки; теперь они торопливо накрывали их промасленной мешковиной или войлоком, чтобы уберечь товар от дождя. Главными на ярмарке были купцы, торговавшие шерстью, — от мелких торговцев, скупавших товар у крестьян, до крупных дельцов, таких как Эдмунд, у которого склады просто ломились. Иногда попадались лотки, где продавали все, что можно купить за деньги: сладкое рейнское вино, шелковую с золотом парчу из Лукки, стеклянные венецианские кубки, имбирь и перец из таких восточных краев, названия которых выговорить могли лишь немногие. И конечно, сновали те, кто предлагал посетителям и торговцам самое необходимое: пекари, пивовары, кондитеры, предсказатели и проститутки.

Когда хлынул дождь, торговцы храбрились, перешучивались, что слегка напоминало карнавал, но погода сказывалась на прибыли. Некоторым деваться некуда. Дождь или солнце, но итальянские и фламандские закупщики не уедут без мягкой английской шерсти, необходимой для безостановочной работы тысяч ткацких станков во Флоренции и Брюгге. Однако розничные покупатели останутся дома: супруга рыцаря решит обойтись без муската и корицы; зажиточный крестьянин проносит плащ еще одну зиму; законник рассудит, что любовнице не так уж и нужен золотой браслет.

Мерфин не собирался ничего покупать. У него не было денег. Будучи подмастерьем, он жил у своего мастера, Элфрика Строителя, столовался с хозяевами, спал на кухонном полу и носил поношенную одежду главы дома, но жалованья не получал. Долгими зимними вечерами вырезал и потом продавал за несколько пенни хитроумные игрушки: шкатулки для драгоценностей с потайными отделениями, петушков, которые высовывали язык, когда их дергали за хвост, — но летом свободного времени не оставалось: ремесленники работали до темноты. Однако ученичеству скоро конец. Меньше чем через полгода, в первый день декабря, он станет полноценным членом Кингсбриджской гильдии плотников. Молодой человек не мог больше ждать.

Высокие западные двери собора открылись для тысячи горожан и приезжих, желавших присутствовать на службе. Мерфин зашел в церковь, отряхивая с одежды дождевые капли. Каменный пол стал скользким от воды и грязи. В погожий день собор освещали яркие лучи солнца, но сейчас царил мрак, витражи потускнели, люди промокли.

Куда девается вода? В соборе нет отверстий для стока. Вода — тысячи галлонов — просто уходит в землю. Может, впитывается в грунт, все глубже и глубже, и наконец новым дождем заливает ад? Вряд ли. Собор построен на склоне. Вода уходит под землю, в холм, с севера на юг. Каменный фундамент задуман так, чтобы пропускать ее, поскольку скопление воды опасно. Вся она в конечном счете попадает в реку к югу от аббатства. Мерфину даже показалось, что он чувствует подошвами башмаков, как под землей с глухим гулом течет вода, просочившаяся через каменный пол и фундамент. Виляя хвостом, к нему радостно подбежала маленькая черная собачка.

— Привет, Скрэп, — потрепал он ее.

Юноша поднял глаза, высматривая хозяйку, и сердце его на секунду остановилось. Керис надела красный плащ, доставшийся ей от матери. Единственное яркое пятно в полумраке. Мерфин широко улыбнулся от счастья, что видит ее. Трудно объяснить красоту этой девушки. Маленькое круглое лицо с аккуратными правильными чертами, не очень темные каштановые волосы и зеленые глаза с золотыми пятнышками. Давняя подруга не сильно отличалась от остальных девушек Кингсбриджа, но сейчас лихо заломила шапку, в умных глазах светилась насмешка. Девушка смотрела с озорной улыбкой, обещавшей смутные, но мучительные удовольствия. Мерфин знал ее десять лет, но лишь в последние несколько месяцев понял, что любит.

Керис затащила его за колонну и поцеловала. Они целовались где только могли: в церкви, на рыночной площади, на улице, но лучше всего было, когда он приходил к ней домой и молодые люди оставались одни. Мерфин жил ради этих мгновений и мечтал о том, как будет целовать ее, засыпая и просыпаясь.

Заходил к ней два-три раза в неделю. Гостеприимный Эдмунд, в отличие от тетки Петрониллы, любил юношу и часто приглашал на ужин. Тот с радостью соглашался, зная, что стол будет лучше, чем у Элфрика. Потом они с Керис играли в шахматы или шашки, а то и просто болтали. Ему нравилось смотреть на нее: когда она что-нибудь рассказывала или объясняла, ее руки чертили что-то в воздухе, на лице отражалась увлеченность или удивление, будто девушка все проживала заново, — но с особым нетерпением Мерфин ждал, когда удастся сорвать поцелуй.

Он огляделся и, так как никто в их сторону не смотрел, сунул руку под плащ Суконщицы и коснулся мягкого платья, согретого ее телом. Он никогда не видел Керис обнаженной, но хорошо знал ее грудь. В снах юноша заходил дальше, видел себя с возлюбленной где-нибудь на поляне в лесу или в большой спальне какого-нибудь замка, одних, нагишом. Но странно, сны всегда обрывались на секунду раньше, чем они приближались друг к другу. Ничего, думал Мерфин, терпение, терпение.