Андрей Караулов - Русский ад. На пути к преисподней Страница 13

– Точно так, – кивнул Петраков. – Только Егор Тимурович убежден: именные акции – не рыночный механизм. А он же у нас рынок строит!

– Да плевать мне на Гайдара, прости господи! Ведь будут убивать!..

– Очевидно, Гайдар считает, что на рынке должны убивать, так я думаю. На базаре торговцы… часто убивают друг друга – разве не так? «Хитров рынок», да? Хорошая книжка была…

Чуприянов вздрогнул:

– Но это вам – не колхозный рынок! Это у нас – вся страна! Вы… вы понимаете, что начнется в России?..

– Понимаю, – кивнул Петраков, – что ж тут непонятного? Я только сделать ничего не могу. Я теперь никому не нужен, Иван Михайлович.

– Все мы, похоже, теперь не нужны!.. – махнул рукой Чуприянов.

– Да. Пожалуй, что так…

Ночь, ночь была на дворе, а время – седьмой час…

Егорка закашлялся. Не специально, не из-за врожденной деликатности, просто так получилось в эту минуту, а кашлял он так, будто вместо легких у него – трактор.

– Чего? – вздрогнул Чуприянов. – А?..

И опять стало слышно, как работают ходики.

– Мы, Михалыч, трудиться боле не бум, – твердо сказал Егорка. – Обижены мы… Михалыч!

– В сенях подожди, – взорвался Чуприянов. – Тебя вызовут!

– Но если, Михалыч, кто на тебя с ножом закозлит, – спокойно продолжал Егорка, – ты, Михалыч, не бзди: за тебя весь наш народ встанет, мы всем обществом назаровских носков так огуляем, мало не будет, дело тебе предлагаю!

Чуприянов налился кровью – может быть, правда это «клюковка» вдруг стала такой красной?

– Сиди в сенях, марамой! Аппетит гадишь!

Петраков засмеялся:

– Запомни, Егорка, на обиженных в России воду возят!

Егорка вытянул губы и как-то уж совсем по-ребячьему взглянул на Чуприянова:

– Я ж за баню, Михалыч, обижен, я ж не за себя, пойми ты это по-людски, пожалуйста!

Петраков сам положил себе кусок хариуса и аккуратно содрал с него вилкой аппетитную кожицу.

– А пацан этот… Ша… лунов? – Егорка повернулся к Петракову. – Сейчас учитель, штоль?

– Физкультуры.

– А будя, значь, новый у нас начальник?

– Ну, управлять заводом должны управленцы, а он будет хозяином. Так я думаю.

– Знача, рабство теперь вводится? – Егорка смотрел на Петракова широко раскрытыми глазами.

– Так во всем мире, Егорка, – улыбнулся Петраков.

– А мне, мил человек, по фигу как во всем мире – у нас вводится?

– Вводится.

– А зачем?

– Попал в говно – так не чирикай… – опять взорвался Чуприянов. – Это у нас не рабство, а демократия, идиот! Это чтоб лучше было, понял?

– Кому лучше-то, Михалыч? От назаровских! Кому?

– Че пристал, хныкало?! Правду ищешь?

– Ищу.

– А ты не иш-щи…не занимайся фигней…

Чуприянов опять потянулся за бутылкой.

– Я… в общем… в Эфиепах не был, – не унимался Егорка, – там, где комуняки у негров даже бананы отбирают, но сча у нас – не рабство, потому как я вот на Михалыча… могу аж анонимку накатать, сигнал дать куда надо могу, и ее ж, депешу мою, рассмотрют, у нас, в Сибири, порядок такой осталси, – какое ж это рабство? А у счиренков назаровских…

у физкультурников… у этих… всех нас на работу строем погонят, как у немцев в кино… мы ж как пленные станем! А че? нет штоль?.. Мы, Михалыч, назаровских знам! Эти люди – не люди! И деньжиш-щи-то у них откеда? Откеда, я спрашу! Это ж с нас деньжищи! С палаток… разных, где я до Ельцина пиво брал, они ж там зад об зад стоят, – с них! А можа, и зазевался кто… какой-нибудь съездюк… дороги-то на Красноярск во каки широкие, хотя я свечку не держал и понапраслину тягать сча не буду. Но от физкультуры… от ихней… прибыль, видать, большая, раз они завод забирают, в школах таки деньжиш-щи не плотют…

Егорка опасался, что его не поймут и для убедительности перешел на крик.

– А ващ-ще, мил человек, – Егорка косо взглянул на Петракова, – когда назаровские к власти придут, они ж свою деньгу на нас отрабатывать станут! А на ком ж иш-що?

– Так ведь и сейчас несладко, – возразил Петраков. Ему определенно нравился этот человечек.

– Несладко, да, – кивнул Егорка, – но беды-то нет, недостатки есть, а беды-то нет, потому как счас мы – не говно, а будем говно, точно тебе говорю!

Погано живем, скушно, Москву вашу не видим – факт. Но деньги у нас никто сча не отымает. Деньга есть пока. Жизнь есть! А эти ж – эти ж все отберут! Эти – такие! Михалыч – директор с характером, тока он у нас не тухтач, как назаровские! С Михалычем-то мы и договориться могем, а к тем-то гражданам просто так не подойди! Они так фаршмачить начнут… все с нас выгребут, прямиком до нитки, они ж вощ-ще нам платить не будут, потому как не умеют они платить! И не люди мы станем без денег-то, хуже собак станем, озвереют все, потому как это собаки без денег обходятся, а человек – нет! Затопчут они нас, ты послушай! Так затопчут… – хуе-мое с бамбулькой, прямым текстом тебе говорю, нам и самим-то за себя стыдно станет, хотя б перед детишками родными, во… в какое состояние мы войдем, а как потом выходить будем? Да и не спросит нас никто, потому как страна эта станет уже не наша!

– Краснобай… – протянул Чуприянов.

И опять все молчали.

– Я, – Егорка помедлил, – можа, конечно, и не то говорю, мы ж барашки, в лесу живем, но если назаровские, мил человек, у вас завод покупают, то вы там, в Москве, все с ума посходили! И это я кому хошь в глаза скажу, а правительству – в морду дам, если это ваше правительство где-нибудь встречу!.. И че вы, мил человек, – Егорка смотрел сейчас только на Петракова, – к нам в Сибирь лезете?.. Че вам всем неймется-то, а? Мужики наши в сорок первом… с Читы, с Иркутска… не для того Москву защищали, чтобы она счас для нас хуже оккупантов была! А Ельцину я сам письмо составлю, хоть и не писал отродясь ничего, – упряжу, значит, шоб назаровских не поддерживал, он же сам потом пожалеет! И ты, Михалыч, знай: мы – правду любим! Да разишь мы… тока? В России все правду любят! И баньку мы с Олешей строить – не будем, неча нас обижать… осиной разной… а если я вам обедню испортил, так вы уж звиняйте меня, какой есть!..

Егорка с такой силой хлопнул дверью, что Катюшка – вздрогнула.

– А вы, Иван Михайлович, его на галеры хотели, – засмеялся Петраков. – Да он сам кого хочешь на галеры пошлет!

Чуприянов не ответил. Он сидел, опустив голову, сжимая в руке давно опустевшую рюмку.

5

Ельцин чувствовал, что он превращается в зверя. В удава.

На крест не просятся, но и с креста не бегают!

Он бы с удовольствием, конечно, отправил бы на тот свет Хасбулатова, за ним – Руцкого, Зорькина, но Хасбулатова – раньше всех.

А как иначе? Россия, вся Россия, давным-давно банда, здесь, уж извините, кто кого! Ведь они, компания эта, они его, Бориса Ельцина, не пощадят, случись что, они уже приготовили ему гильотину. А может быть и галстук из каната – им все равно! Президент обязан расправляться с теми, кто готов (желающие есть всегда) расправиться с ним, с лидером нации, выбить из-под него стул, точнее – царский трон…

Ну хорошо: Хасбулатов приговорен (он, Ельцин, его приговорил), Коржаков и Стрелецкий, его сотрудник, все сделают как надо, несложно, наверное… дальше что? Какой выход? Длинная шеренга, вон же их сколько, сволочей, кровные враги, понимашь… Трупом больше – трупом меньше, конечно, – но Европа? Америка?! Что скажет «друг Билл», увидев гроб уважаемого Руслана Имрановича, а? Чья работа, эти похороны? Кто хулиганил? Чьи уши торчат?

Демократического… можно сказать… Президента, так что ли?

Но и цацкаться с ними… прав Коржаков… они-то, его служба, уже натренировали руку на наглецах-банкирах (что-что, а убивать эти ребята мастера, действительно мастера, у них все как в кино, понимашь…) – да, конечно, Руслан Имранович легко уйдет вслед за господами Медковым («Прагмабанк»), Литвиновым («Россельхозбанк»), был бы приказ, как говорится!..

Ельцин боялся всего и всех, именно так – боялся всего и всех, поэтому не гнал от себя даже самые мрачные мысли.

Он, Президент, больше всех боялся того государства, той системы рыночных отношений, которые он же и создавал – тупо, совершенно тупо подчиняясь той демократии, которая крутила им как угодно, во все стороны, налево и направо.

Он оказался в заложниках у них, у демократов, он мог поменять любого министра, мог, конечно, но он никогда бы не решился поменять всех министров сразу. Да и выгнать, прямо скажем, кого-то из них он уже не мог, силенок не хватало, тут же Америка встала бы за их спиной, – Ельцин слишком поздно сообразил, что он на карту поставил, оказывается, свою жизнь; ему совершенно не улыбалось умирать за демократию, не для этого он всю свою жизнь делал карьеру!

Американцы могли бы убрать его в два счета, никакая охрана от них не спасет; Президентом России стал бы (уж они бы помогли!) Чубайс или Гайдар.

Кеннеди убили, а уж его-то, прости господи!..

Ельцин все время думал об этом.

Только что, неделю назад, кортеж машин банкира Гусинского на Арбате подрезал служебную «Волгу» Коржакова.