Сергей Алексеев - Грозный всадник Страница 13

– За то, что пищаль удержал в руках, достоин казак смягчения.

– Да он ведь чуть не порушил твою атаманскую жизнь.

– Так не порушил. Помиловал, - усмехнулся Степан Тимофеевич, рукой проведя по темени: там шишка была с кулак.

Однако неделю спустя, когда заснул в дозоре другой казак, Разин первым сказал:

– На виселицу!

Строг был Степан Тимофеевич. Ой как строг! Умел он карать. Но умел и помиловать.

ДЕСЯТЬ И СОРОК

Не был Разин святым. Мог и сам выпить. Однако приходил в страшный гнев, когда люди перепивались.

А такое случалось.

Особенно падок к вину был казак Гавриил Копейка.

Встретил Степан Тимофеевич однажды Копейку. Разило спиртным от казака, словно из винной бочки.

Почуял Степан Тимофеевич запах:

– Пьян?!

– Никак нет, отец атаман! - нагло ответил Копейка.

А вранья Разин и вовсе терпеть не мог.

Встретил Степан Тимофеевич второй раз казака. Еле стоит на ногах Копейка. Глаза мутные-мутные. Осоловело на Разина смотрит.

– Пьян?!

– Никак нет, отец атаман! И не нюхал.

Не тронул Разин и на этот раз казака. Но пригрозил расправой.

Не помогло.

И вот как-то казак до того напился, что уже и идти не мог. Полз Копейка на четвереньках. Полз и наткнулся на Разина.

– Ирод! Ты снова пьян?!

– Ни-ни-как нет, о-о-тец ата-та-ман. - Язык у казака заплетался. Я-я ки-ки-сет обронил в тра-тра-ве.

– Ах ирод! Ах тараруй![2] - Обозлился Степан Тимофеевич страшно. - Эй, казаки, - плетей!

При слове "плетей" хмель из Копейки выдуло ветром. Повалился он Разину в ноги.

– Прости, атаман.

– Умеешь пить, умей и похмель принять, - сурово ответил Разин.

Когда притащили лавку и плети, Степан Тимофеевич скомандовал:

– Десять ударов!

Всыпали.

– А теперь и ещё сорок!

– За что же, отец атаман?

– За враньё, за тараруйство, - ответил Разин.

Не любил Степан Тимофеевич врунов. Ложь - самым великим грехом считал.

СКОРПИОН

Казак Ксенофонт Горшок втёрся в доверие к Разину. Началось всё незаметно, по мелочам. То прочистит трубку Горшок атаману, то пыль из кафтана выбьет, то подведёт под уздцы коня. Понадобится что-то Разину, Горшок тут как тут. Даже в баню ходил со Степаном Тимофеевичем, тёр атаманскую спину.

– Средство моё надёжное, - говорил казакам Горшок. - Я своего добьюсь. Я первой особой при отце атамане стану.

И правда. Не заметил Разин и сам того, как стал при нём Горшок человеком незаменимым, во всех делах чуть ли не первым советчиком. Но самое страшное - стал Горшок шептуном. Трёт он в бане атаманскую спину, а сам:

– Отец атаман, а сотник Тарах Незлобин выпил лишку вчера вина и словом недобрым тебя помянул.

Наговорил на Тараха Горшок. Вот что сказал Незлобин: "Зазря отец атаман дал Ксенофонту большую волю".

Прочищает Горшок атаманскую трубку, а сам:

– Отец атаман, а башкирец Амирка тоже дурное о твоей атаманской особе молвил. Вот что сказал Амирка: "Я бы быстро Горшка отвадил".

Подводит Горшок атаману коня, а сам и тут незаметно про кого-то Разину что-то шепчет.

Вспыльчив Степан Тимофеевич. Крут на расправу. Попали в немилость к нему и сотник Тарах Незлобин, и башкирец Амирка. Пострадали без особой вины и другие.

Приобрёл Горшок небывалую силу. Робели перед ним казаки. Боялись его доносов. Знали, если невзлюбит кого Горшок, несладко тому придётся.

Правда, лихой казак Епифан Гроза пригрозил Ксенофонту расправой. Однако угроза Епифана бедой для него же самого обернулась. Исчез куда-то Гроза, словно в воду, как камень, канул.

Притихли и вовсе теперь казаки. Шептуна за версту обходят.

И вдруг однажды пропал Горшок. Искали его, искали. Разин был в страшном гневе, шкуру грозился спустить с любого. Не помогло. Не нашёлся Горшок, словно и вовсе на свете не жил. Лишь через неделю, когда стих атаманский гнев, признались разинцы Разину: утопили они доносчика.

Но теперь уже Степан Тимофеевич не ругал казаков, не спустил, как грозился, шкуру. Разобрался за эту неделю Разин во всём, сам тому подивился, как так могло случиться, что при нём, при боевом атамане, и вдруг скорпион прижился.

Мало того, через несколько дней, когда новый казак решил занять при Разине то же самое место и, как Горшок, зашептал атаману на ухо: "Отец атаман, а десятник Фома Ефимов про тебя недоброе слово молвил..." - то Разин кликнул к себе казаков и тут же при всех приказал отрезать язык доносчику.

РАЗИН И КАЛЯЗИН

– Батюшка Степан Тимофеевич!

– Ну что?

Сотник Титов запнулся.

– Что же молчишь?

– Боязно говорить, отец атаман. Гневаться очень будешь.

– Ну и ступай прочь, если боязно.

Однако Титов не уходил. Уходить не уходил, но и сказать о том, ради чего пришёл, тоже никак не решался.

Посмотрел удивлённо на сотника Разин. Титов - казак отважный. Что же такого могло случиться, чтобы казак оробел с ответом?

Наконец сотник отважился.

Выслушал Степан Тимофеевич, минуту молчал. И вот тут-то гадай: то ли взорвётся сейчас атаман, то ли шутку какую бросит. Неожиданно Разин расхохотался.

– Не врёшь?

– Провалиться на месте, Степан Тимофеевич.

– Так всё и было? Назвался Разиным?

– Так всё и было. Атаманское имя твоё использовал.

– А ну, волоки сюда.

Через минуту в шатёр к Разину ввели человека.

Глянул Разин - вот это да! Атаман настоящий стоит перед Разиным. И даже внешне чем-то похож на Разина. Шапка с красным верхом на голове. Зелёные сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Глаза чёрные-чёрные. Чёрным огнём горят.

– Чудеса! - произнёс Степан Тимофеевич. - Так ты, выходит, Разин и есть?

Вошедший зарозовел, смутился. Даже глаза потупил.

– По правде, Степан Тимофеич, имя моё - Калязин.

– Казак?

– Нет. Из мужицкого рода.

– Чудеса! - опять повторил Разин. Переглянулся с Титовым, вспомнил недавний его рассказ.

Ходил Титов с группой казаков куда-то под Шацк. Заночевал однажды в какой-то деревне. От мужиков и узнал, что объявился где-то под Шацком Степан Тимофеевич Разин.

"Какой ещё Разин? - подумал сотник. - Откуда тут Разин?!"

– Разин, Разин, казак, с Дона он, - уверяли крестьяне.

Разыскал Титов того, кто был назван крестьянами Разиным.

– Ты Разин? - спросил.

– Разин, Степан Тимофеевич.

Понял Титов, что тут самозванство. Потянулся было за саблей. Хотел вгорячах рубануть. Однако на самосуд не решился. Схватил с казаками шацкого Разина и привёз его к Разину настоящему.

Смотрит Разин на "Разина":

– Волю людишкам дал?

– Дал.

– Работящих людей не трогал?

– Не трогал, отец атаман.

– Народу служил с охотой?

– Ради него на господ и шёл.

– Нужны атаманы, нужны, - проговорил Разин. Повернулся к Калязину: Молодец! Ну что же - ступай. Стал атаманом - ходи в атаманах. Желаешь будь Разиным. Желаешь - Калязиным. Зовись хоть горшком, хоть ухватом. Не дело на имени держится. Имя на деле держится.

ОТКУПИЛИСЬ

Сотник Матвей Веригин с отрядом казаков вёз Разину захваченную в одном из уездов казну. Хранились деньги в ларцах. Медные - в одном. Из серебра - в другом.

Проехали казаки самые опасные места, миновали стрелецкие заставы, заслоны. Казалось, что все преграды уже позади. Как вдруг в лесу наткнулись они на засаду.

Завязался между стрельцами и казаками ружейный бой.

Стрельцов и числом больше, и в пулях нет недостатка. У казаков же свинец на исходе. Понимает Веригин: плохи дела.

Лежат разинцы за дубами, берёзами, отбиваются.

Стрельнули раз, стрельнули два. А в третий и стрельнуть у многих нечем.

Подполз к сотнику тот, кто залёг от него правее:

– Батька, свинца более нет.

Подполз тот, кто лежал по левую руку:

– Батька, пришла погибель.

Хотел подняться Веригин в рост, дать команду к ручному бою. "Эх, была не была, погибать, так с достоинством". Да только в это время подполз к Веригину третий из казаков. Подполз, ругнулся недобрым словом и вдруг зашептал:

– Батька, а ежели нам откупиться? - Шепчет, а сам глазами косит на ларцы с казной.

– Откупиться?! Ах ты собака! - взревел Веригин. На минуту задумался. Потом улыбнулся: - А ну волоки ларцы.

Бросился к ним советчик, придвинул поспешно к сотнику. Сбил Веригин прикладом замки, откинул крышки.

– Вот так, атаман! Вот так! - опять зашептал советчик. - Дозволь стрельцам прокричать о деле.

Не отвечает Веригин. Подхватил он горсть монет, бросил правому из казаков. Вновь подхватил, бросил левому. Бросил другим:

– А ну заряжай!