Владимир Буртовой - Cамарская вольница. Степан Разин Страница 13

Разбудили его подергиванием за ногу. Вскочил, протер глаза, сел на лавке. В сумрачном проеме двери — свет в трюм проникал сверху, через проход с трапом — стоял все тот же охранник в колонтаре, неразговорчивый, с длинным смуглым лицом и на диво горбоносый, каких среди кизылбашцев не часто встретишь. Охранник принес еду: кусок отварной солонины, пресные лепешки, воду в кувшине, три крупных пахучих яблока.

Корабль покачивало с боку на бок, и Никита догадался, что идут они вдоль берега, на север. Он перекрестился, присунулся к небольшому столику, который был виден теперь у изголовья лавки. Перс отошел от двери в коридорчик и замер, скрестив руки на груди, давая понять, что будет стоять до окончания завтрака. Никита не заставил себя долго ждать, проголодался уже изрядно. Возвращая посуду, знаком руки показал, что хотел бы с ним подняться наверх. Охранник покачал головой, нельзя, дескать.

— Отчего нельзя? — недоуменно проворчал Никита, готовый силой выйти на палубу и посмотреть, в самом ли деле на север идет корабль. Но потом сообразил: да ведь он под большим секретом жил в доме тезика Али, втайне был ночью выведен из города, потому и надо быть ему в надежной охране до самого конца плавания, чтоб кто лишний не увидел его да не донес потом на тезика.

— Ну, коли нельзя, то и ладно. Еще малость потерпим, к дому ведь идем, не от дома! — смирился Никита. — Благодарствую за еду, — и снова улегся на лавку. — Будем сил набираться для государевой ратной службы.

Снова громыхнул наружный запор, и снова кромешная тьма, хоть глаз сам себе коли, и то не увидишь!

«Сказывают, на кораблях крысы табунами водятся, — неожиданно вспомнил чьи-то рассказы о море. — Кинутся тучей и заживо слопают, а их и не различишь даже, какая где, чтоб сапогом трахнуть!»

— Идол полужелезный, беркут кривоносый, — проворчал впрочем, без большой злости Никита, вспомнив меднолицего охранника. — Хотя бы свечу зажег… Ништо-о, тезик Али, мы не в обиде, вези да корми, а домой возвратимся и за добро добром же воздадим. Не велика наша стрелецкая казна да ежели всей сотней, а то и двумя, скинемся, то и на добрый гостинец денег наберется, тебе и твоей полуневольнице, нашей родной кровинушке Луше… А покудова я здесь, то и доля у меня, как у той курочки: шаркать коготками да зернышки подбирать, какие кто подкинет. Вот ужо как выберемся к родному берегу и обретем сызнова волю, тогда…

Берег Никита увидел среди такой же кромешной тьмы, как и там, в покинутом ими Реште. Вечером, поужинав и запив солонину полукислым вином, Никита лег спать вольным, как ему казалось, человеком, а проснулся от предчувствия беды… Он открыл глаза — в его каюте несколько человек, один с факелом, а другие грубо ухватили его за плечи и ноги.

— Что за чертовщина снится! — пробормотал Никита. Дернул руками и не сразу сообразил, отчего они сведены кистями так близко, да и ногами порознь не ворохнуть — железные кольца больно резанули через тонкие шаровары. Его с сопением поволокли вверх по трапу, то и дело стукая головой о какие-то столбики.

«Боже мой! — С головы до пят Никиту пронзила жуткая мысль. — Неужто шахские люди все же дознались, что я у тезика Али, и теперь корабли шаха догнали нас?.. Теперь поволокут меня на скорый суд за побитых сербазов на струге!»

Во тьме, когда его несли по палубе, он не видел ни тезика, ни охранника в колонтаре и в начищенной мисюрке. Кругом было пусто, и только эти четверо возле него — один со смоляным факелом, а трое волокут. Успел различить, что корабль стоит у какого-то города. Но это была не Астрахань с ее крепкими каменными стенами и боевыми башнями кремля. Здесь на сером фоне безлунного неба тут и там вздымались ввысь огромные и темные минареты.

«Куда же мы приплыли? — лихорадочно соображал Никита, как будто для него именно это было самым важным. — И на Решт не похоже, берег более пологий, хотя город лежит тако же на холмах».

Никита ойкнул — тащившие его кизылбашцы, сойдя с корабля по зыбкому трапу, бросили — словно бревно какое! — его на землю, и он больно стукнулся затылком о каменистую дорогу.

Где-то неподалеку зацокали копыта кованого коня, потом, по чьему-то покрику, вдали, приближаясь, затарахтела телега. Кто-то подъезжал все ближе и ближе и вот остановился совсем рядом, так что Никита, покосив вбок глазами, увидел конские копыта возле своей головы. Кизылбашцы переговорили между собой, причем Никита несколько раз различил знакомые слова «урус», «сербаз» — говорили о русском воине. Вот Никиту подняли и кинули в телегу, где даже и соломы никакой не подстелено. Всадник отсчитал монеты — Никита не только видел темную фигуру на коне, но и слышал звон серебра, — отдал их кизылбашцу с факелом, и те, кто его снес с корабля, повернулись к трапу, а телега, грохоча по камням, потащилась за всадником в город.

«Вона-а что! — Похлеще кипятка ожгла Никиту страшная догадка. — Меня продали! Продали, как схваченного в бою полонника! И теперь подлый обманщик и клятвопреступник Али поплывет в Астрахань, а я здесь сгину, беззащитный перед врагами погибальщик! Луша, милая и святая душа! Неужто не чует твое вещее сердце, что сотворил тезик с твоим названым братом? И чего стоит твой заговор перед дорогой, если меня так подло обманули и забили в железо?»

Телега недолго поплутала и остановилась перед каменной изгородью с закрытыми воротами. Всадник, не слезая с коня, громко распорядился, возница мигом соскочил с телеги, торкнулся в ворота, задергал ремень колотушки, подвешенной с той стороны. Ворота вскоре отворили, всадник и телега въехали на просторное подворье, с большим двухэтажным домом, с высокими стройными кипарисами по бокам дома, а еще выше кипарисов уходил к самому поднебесью — так казалось лежащему в телеге Никите — неохватный минарет с расширением на самом верху — оттуда муэдзин[41] по самой рани, едва завидев первые лучи солнца над морской гладью, будет призывать мусульман к утреннему намазу.[42]

С крыльца белого дома, топоча грубыми малеками, сбежали несколько человек, Никиту подхватили под руки и за ноги, переговариваясь между собой, потащили в каменный сарай, что в левой стороне от хозяйского дома. Отворили скрипучую на железных петлях дверь, пронесли Никиту в угол и не совсем бережно кинули на ворох соломы. Когда кизылбашцы ушли, Никита, затаив дыхание, прислушался — рядом был кто-то еще, и не один. Вот стон неподалеку раздался, в другом углу кто-то завозился во сне, громыхнув железной цепью…

«Чтоб тебя по живому разодрали раки, подлый клятвопреступник! — скрипнул от досады зубами Никита. — Кабы знать мне заранее, так не ушел бы ты, тезик, живым из своего же сарая! Вот этими бы руками задавил, как гадкую змею! Надо же, вина дал с каким-то зельем, что уснул и не почувствовал, как на меня колодки железные надели! А это рядом, стало быть, такие же невольники, каким и я стал. Они спят, зная свою участь, а мне придется еще ее познать по первому же утру».

Никита покосил глазами влево — сквозь зарешеченное окно без стекла виднелись две близкие друг к другу небольшие звезды, проникал свежий воздух с моря, но шум прибоя здесь не слышен. Звезды скоро сдвинулись, продолжая свой бесконечный путь по небу, а Никита так и не смог сомкнуть глаз до предрассветного крика муэдзина, протяжного и тоскливого, будто и он там сидит, на цепь прикованный, и не смеет сойти на землю, к семье, к теплой постели.

«Заместо русского петуха людей будит», — криво усмехнулся Никита, приготовившись ждать, чем же одарит, после такой ночи, первый день неволи.

Утром, когда кизылбашские стражники увели из сарая всех невольников — Никита даже не успел рассмотреть их в темноте как следует, — пришел юркий толстенький перс, а с ним дюжий горбоносый кизылбашец с саблей и с плетью, в мисюрке с острым шишаком. Сходство внешнее было так велико, что Никита в первый миг подумал, что это и есть тот самый охранник в колонтаре с корабля тезика Али, но, присмотревшись, увидел, что обознался: у этого глаза не так глубоко посажены под лоб да и волосы волнистее, и сам он гораздо моложе годами.

На толстеньком персе был надет теплый цветной в полоску халат, добротные мягкие сапоги и меховая шапка. Чист о выбритые щеки лоснились, словно наклеенные вокруг рта черные усики свисали концами к черной бородке.

Владелец островерхой мисюрки легонько горкнул Никиту тупым носком сапога в ногу, рукой сделал знак подняться. Никита довольно легко поднялся с вонючей соломы, без страха глянул охраннику в темные глаза, но они глядели так равнодушно, что он понял: не первый да и не последний перед ним невольник, всего уже нагляделся. Толстенький обошел вокруг Никиты, крепкими пальцами ощупал руки, спину, тиснул тугую шею, цокнул языком, видимо, остался доволен покупкой. Усы шевельнулись в улыбке, обнажив светло-коричневые от постоянного курения кальяна зубы.