Юрий Вяземский - Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория Страница 13

И самым ярким ее членом был, без сомнения, Альбий Тибулл.

Вардий замолчал и обеими руками стал оглаживать свои рыжие кудри сначала вокруг лысины, а затем на затылке и вниз к плечам. И продолжал, погрустнев взглядом и уже не капризничая лицом:

XIII. — С Тибуллом Мотылек познакомился у Мессалы. Тибулл чаще других бывал у Марка Валерия, причем являлся не только на вечерние сборища поэтов, но чуть ли не каждое утро вместе с клиентами приходил пожелать Мессале доброго дня.

На Мотылька этот рослый и мужественный красавец не обращал внимания.

Но однажды вечером придя к Мессале, Мотылек увидел, что Тибулл сидит в атриуме на краешке имплувия и плачет, ничуть не скрывая своих слез и даже не смахивая их со своего прекрасного и словно окаменевшего теперь лица.

Поэты уже собрались и возлежали в триклинии. Тибулл же к ним не присоединялся.

Мотылек сел рядом с Тибуллом и тоже заплакал. О чем? Он ни тогда, ни позже не мог объяснить.

Тибулл скорбел о безвременной кончине Корнелия Галла, префекта Египта, которого Август обвинил в предательстве и который покончил с собой. Тибулла только что известили об этом трагическом событии, и он оплакивал своего учителя и друга. Но Мотылек о гибели Галла ничего не слышал. С чего же заплакал? — «Не знаю, — говорил. — Увидел плачущего Тибулла, и слезы сами навернулись мне на глаза».

Так они молча плакали, друг на друга не глядя. Пока не вышел Мессала и, с опаской покосившись на Мотылька, дескать, не в урочный час пожаловал, тихо и нежно позвал Тибулла:

«Пойдем, Альбий. Мы ждем тебя. Помянем несчастного».

А тот покачал головой и ответил:

«Нет, спасибо. Пойду домой. Юноша меня проводит. Вместе поплачем по дороге».

Вместе вышли из дома Мессалы, спустились с Палатина, прошли вдоль Большого цирка, миновали общественный пруд и по северному склону поднялись на Авентин, — Тибулл жил неподалеку от храма Луны. Ни слова не произнесли, но плакать перестали…

Галл, он тебе наследником был. И Парка скупаяВремени мне не дала дружбу с Тибуллом свести,

— позже напишет Пелигн…

Дружбы, возможно, и не было. Но с той поры Мотылек стал часто бывать в амории Тибулла. Амория эта собиралась не у Мессалы, а либо в доме Корнута, на Велийском холме, на той улице, которая ведет от форума на вершину и вдоль которой располагаются фруктовые лавки; либо на Целии, у поэта Эмилия Макра, который писал о птицах и целебных травах. Мотылек был у них виночерпием.

Вардий перестал оглаживать волосы, вдруг просиял лицом, выскочил из кресла и, повернувшись ко мне, стал говорить, вернее, выкрикивать:

XIV. — Тибулл! Альбий Тибулл! Воин Тибулл! В двадцать два года сражался в Галлии под руководством Валерия Мессалы. В двадцать три года с ним же воевал в Испании. В двадцать четыре года с Мессалой отправился в Сирию. Но тяжело заболел на Керкире, с трудом оправился от болезни, в Сирию не поехал и… стал поэтом! Многие считали, что болезнь перевернула ему душу, отвратила от военного дела и заставила писать стихи.

— Красавец Тибулл! — продолжал выкрикивать Вардий. — Клянусь острой стрелой Амура, красивее его не было в Риме мужчины! Рослый, широкоплечий, с лицом Алкивиада, с глазами и кудрями Аполлона, с Марсовой статью, с легкой поступью Меркурия, с вальяжностью Вакха. Всегда элегантен, безупречно одет и обут…

Слава меня не влечет, моя Делия: быть бы с тобою, —Может, кто хочет, меня вялым, ленивым бранить…

Да, иногда, словно нарочно, выглядел вялым и ленивым. Но вялость его была изящной, ленивость — изысканно столичной… Одним словом, аристократ, которых давно уже в Риме не встретишь!

Загадочный и противоречивый был человек! В элегиях своих воспевал деревню. Но сам был на редкость городским и столичным, Рима не покидал — ну, разве что на несколько дней иногда исчезал из города. Если верить его стихам, у него была вилла с деревней. Однако никто не знал, где эта деревня находится, никто из друзей на вилле его не бывал.

Строил из себя свободного и независимого. В элегиях даже имени Августа не упоминал. Но у Мессалы был, что называется, самым «ежеутренним» клиентом, в стихах своих чуть ли не раболепствовал перед ним. Так что однажды Мессала не выдержал и шутливо заметил: «Я не Меценат, Тибулл. Ты, кажется, перепутал». Тибулл тогда смутился и не ответил. А перед приятелями потом словно оправдывался: «Другие воспевают Августа, Агриппу, Марцелла, того же Мецената. Почему же мне не позволено славить Мессалу, которого преданно люблю?» — «Потому что Мессалу коробит», — возразили Тибуллу. «Но я свободный человек. Я поэт и делаю то, что мне по душе», — ответствовал Альбий Тибулл.

Поэтом себя провозгласил! Но о поэзии не любил говорить, стихи писал редко и мало, называл их безделицами и весьма презрительно к ним относился. Издал лишь одну книгу элегий. Вторая книга увидела свет лишь после его смерти…

Часто о смерти писал.

Видеть бы только тебя на исходе последнего часаИ, умирая, тебя слабой рукой обнимать.Плачь, о Делия, плачь, когда лягу на ложе сожженья,Слей поцелуи свои с горькой слезою любви!

… В элегиях его много смерти. Но выглядел всегда отменно здоровым; за исключением того случая, на Керкире, никогда не болел и даже не простужался… И умер внезапно, ничем не болея, в самом расцвете сил, в день своего гения, когда ему исполнилось тридцать три года.

Вардий вдруг направился к выходу из кабинета. Распахнул дверь и сердито выкрикнул в перистиль:

— Делия!

Он будто звал ее, эту Делию. Но тут же дверь захлопнул, вернулся ко мне, больно ткнул меня пальцем в грудь и уже не так громко, но тоже сердито повторил:

— Делия!

А затем сел в свое кресло, закрыл глаза, сцепил на круглом животике пухлые ручки и продолжал тихим вкрадчивым голосом:

XV. — Делия — главная загадка Тибулла. Из стихов его следует, что он эту женщину нежно любил, настойчиво ее домогался, как заправский любовник страдая перед запертой дверью. Что Делия провожала его, когда он с Мессалой отправился в Сирию, и молила за него Изиду, когда он опасно заболел на Керкире. Когда он вернулся в Рим, радости их не было конца. Но скоро сама Делия заболела, и сострадающий ей Тибулл ухаживал за возлюбленной денно и нощно. Из стихов также можно было заключить, что Делия была замужем, что с мужем ее, имя которого, разумеется, не называлось, Тибулл был в приятельских отношениях. Более того, в одной из элегий указывалось, что мать Делии покровительствовала любовникам и — послушай:

Вся трепеща, в потемках тебя ко мне она водитИ позволяет в тиши наши объятья сплетать;Ждет неизменно всю ночь у дверей и, чуть в отдаленьеШорох заслышит шагов, сразу меня узнает…

— Такая вот заботливая мамаша!

Но где она, эта Делия? Кто она? Загадка и тайна. Тибулл ни разу не только не показал ее своим друзьям, но по собственной воле ни разу не заговаривал о ней ни в застольях, ни на прогулках. О ней можно было узнать лишь из элегий, которые, кстати сказать, Тибулл, в отличие от других поэтов, никогда не зачитывал вслух, а изредка приносил в аморию, начертанные изящным почерком на дорогих, благоухающих заморскими ароматами и перевязанных серебряным шнурком пергаментах.

Мессала однажды пошутил: «Клянешься в любви ко мне. А Делию свою ни разу не показал. Мне-то хоть покажешь, „великому другу“?»

Тибулл задумчиво улыбнулся. И скоро появилась элегия, вкоторой между прочим говорилось:

Скоро приедет в деревню Мессала, и яблок румяныхНашему гостю нарвет Делия с лучших дерев.

— И далее:

Славного мужа почтив, сама пусть обед приготовитИ, хлопоча, как слуга блюда ему подает…

Разумеется, Мессалла никуда не приехал, потому что никто его в деревню не пригласил, и даже ближайшие к Тибуллу Эмилий и Корнут никогда в деревне той не бывали.

Загадка, говорю, которую члены амории всячески пытались разгадать: как следователи, вынюхивали, будто судьи, рассматривали и взвешивали улики. Но с каждой «уликой» всё больше запутывались и недоумевали.

Ну, скажем, мытарства под дверью, которые описывались в некоторых элегиях. Альбий Тибулл был настолько хорош собой, холодная и чуть презрительная его красота так властно притягивала женщин; они заглядывались на него издали, лезли под ноги, пытаясь обратить на себя внимание, многие сами назначали ему свидания, отчаянные письма писали, и некоторые даже угрожали наложить на себя руки… Тибулл, который ночи напролет томится под дверью, а его не впускают? Представить такое было невозможно!