Владимир Першанин - Спецназ Сталинграда. Страница 13

– Трусливый у вас командир. Где он сейчас?

– Убили.

– Ну, а ты снова зарабатывай сержантское звание.

Павел принял кирку и попросил разрешения вырыть две ячейки на пятерых. Я согласился, мы тоже копали один окоп на двух-трех человек. Сержант Шмаков оказался расторопным командиром. Неплохо замаскировал укрытие, а когда вместе курили, показал на плывущие по течению белые пятна.

– Глянь, Василий, рыба глушеная. Сбегаю притащу?

Вдвоем со своим бойцом собрали на песке и вытащили из воды несколько судаков и мелочовку. Судак – сильная рыба, но очень чувствительная к ударам, взрывы бомб глушили их в первую очередь. В тот вечер мы хлебали уху и ели разваренную рыбу. Солнце опускалось над горизонтом, в траве прорисовывались тени от многочисленных суслиных бугорков, затих горячий ветер, плыл запах полыни. Павел Кузьмич Шмаков рассказывал, как шагали от станции Миллерово, очень спешили. Полк растворился, словно сахар в воде. Командир роты собрал под свое начало человек сорок, но вскоре погиб. Командование взял на себя Шмаков и выводил бойцов из окружения. Мой помощник Ермаков вертелся и недоверчиво хмыкал. Ему не нравилось, что расторопный сержант всего за день стал во взводе своим человеком, догадался собрать рыбу и всех накормил.

– Где же твои сорок человек?

– Какие разбежались, двоих с самолета убили, остальных сюда привел.

– Крепко вы драпали.

– Бежали без оглядки, – согласился Шмаков. – Вы сами не драпали?

Ермаков сварливо спорил, доказывая, что батальон, в отличие от некоторых, отважно сражался, а лично он стрелял по танкам из бронебойного ружья. Ружье Ермаков потерял, я напомнил ему об этом. Помощник стал оправдываться, но его перебил ефрейтор Борисюк:

– Полежи молча, глянь, тишина какая.

Действительно, тихим выдался тот июльский вечер, отчетливо слышались голоса под обрывом, плеск воды, кто-то купался. Гриша Черных заснул, подтянув колени к животу, я просто смотрел на небо, думать ни о чем не хотелось. Лезли в голову разные мысли, ничего хорошего временная тишина не сулит. Чтобы отвлечься, сходил проверил посты, поговорил с сержантом Петром Грицевичем, который исполнял обязанности командира соседнего взвода. Белорус, с которым мы учились в одной роте, рассуждал обо всем спокойно, рядом с ним я чувствовал себя более уверенно. Обсудили с ним события последних дней, пришли к выводу, что место для обороны у нас неплохое.

– Авиации бы нам побольше, – говорил я. – Безобразие какое-то, башку не высунешь.

Ночью на севере вспыхивали зарницы, катился приглушенный гул далеких разрывов. В небе гудели самолеты, наверное, вражеские.

Немцам не удалось снова окружить наши войска на Дону, как это случилось под Харьковом. Несмотря на большие потери, основная масса воинских частей отходила с боями, не давая загнать себя в мешок. Двадцать третьего июля сорок второго года наши войска оставили Ростов. Через пять дней 1-я и 4-я танковые армии нанесли контрудар навстречу наступавшим немецким частям. Большого успеха этот отчаянный шаг не имел, однако из окружения сумели выйти несколько дивизий 62-й армии. По немецким источникам, в степи остались гореть около тысячи советских танков, хотя в обеих танковых армиях их насчитывалось всего 240 единиц. Как всегда, врали и немцы, и наши.

Эти удары приостановили наступление 6-й армии Паулюса. Двадцать восьмого июля 1942 года Верховный Главнокомандующий Сталин И. В. подписал приказ № 0227, известный под названием «Ни шагу назад!». Суровый приказ запрещал дальнейшее отступление. С пугающей откровенностью сообщалось, что отступать дальше означает гибель страны. Трусов и паникеров следовало расстреливать на месте, а командиров, разрешивших самовольный отход, отдавать под суд военного трибунала. Создавались штрафные роты и батальоны.

Тяжелое время, тяжелый приказ. Его объявят нам позже.

Утром в лоб столкнулись с врагом.

Два бронетранспортера неслись со стороны степи. Те, кто в них находились, видели Дон в ложбинах перед холмами. Выход к любой крупной реке – уже победа. Именно на берегах водных преград не раз захлопывали мешки малых и больших окружений. Бронетранспортеры заходили справа. Еще какая-то техника, скрытая облаком пыли, шла левее. Колесно-гусеничные машины непрерывно вели огонь из пулеметов над кабинами.

За позициями наших двух рот стояла трехдюймовая полковая пушка. У обрыва закопали на прямую наводку тяжелое 107-миллиметровое орудие. Насколько я знал, к нему имелось всего несколько снарядов, а оставили его лишь потому, что не нашли возможности транспортировать трехтонную громадину через Дон. Обе пушки выстрелили одновременно, в ответ полетели вражеские снаряды. Наступающие машины быстро шли по широким макушкам высот, избегая низин, откуда несподручно вести огонь.

Оставшиеся в роте противотанковые ружья хлопали непрерывно. Вела беглый огонь полковая пушка, однако бронетранспортеры двигались как заговоренные. Выбросили десант, десятка три пехотинцев, и попятились назад, продолжая обстреливать нас из пулеметов. Пехоту также поддерживал танк. Из-за бугорков возникали и делали перебежки мелкие группы. Вражеские солдаты ложились быстрее, чем мы успевали прицелиться, и возникали совершенно неожиданно. На каком расстоянии все происходило, сказать не могу.

Во взводе имелись два «дегтярева», один вскоре замолк. Не слишком умелый пулеметчик выпустил два диска длинными очередями – от перегрева и жары механизм заклинило. Боец бестолково ковырялся ножом, поддевая застрявшую гильзу. Я перебрался в окоп пулеметчиков, схватил «дегтярев» и тут же разжал обожженные пальцы. Пулемет раскалился настолько, что для стрельбы не годился. Положение складывалось отчаянное, немецкие солдаты оказались совсем близко. По команде полетели, кувыркаясь в воздухе, гранаты с деревянными ручками. Их не добросили до окопов, а тем более не долетали до немцев наши РГД-33, часть из них не взорвалась.

Несмотря на резвость, вражеский штурмовой взвод переоценил свои силы. Они умело наступали и ожидали, что мы дрогнем. Однако этого не произошло. Вот где пригодилась качественная стрелковая подготовка. Беглый винтовочный огонь не дал сделать последний бросок. Наши выстрелы с малого расстояния свалили нескольких фрицев. Они падали, словно подломленные, уползали за известняковые плиты и суслиные бугры, единственное укрытие на голых высотах. Даже снаряды не делали воронок, оставляя метровые обожженные проплешины.

Если бронетранспортеры приблизиться не рискнули, то массивный Т-4, продолжая вести огонь, на скорости влетел на линию окопов. Я первый раз видел вражескую машину так близко. За секунды успел разглядеть огромный корпус, башню со скошенными углами и толстую лобовую подушку, откуда торчала короткоствольная пушка. Гусеницы бешено вращались, выбрасывая сухие комья. Кто-то выскочил из окопа и побежал прочь. Провожая взглядом беглеца, увидел, что полковая пушка разбита, а тяжелое орудие молчит.

С бруствера сыпалась земля, дрожь сотрясала стенки окопа, в который нас втиснулось сразу три человека. На краю окопа что-то взорвалось, возможно, граната. Известняк выдерживал и не такие взрывы, однако нас крепко тряхнуло динамическим ударом, словно влепили ладонью по ушам.

– Ой, мама, – с запозданием испугался второй номер расчета.

Перед моим носом лежали в нише черные бутылки с горючей смесью. Я схватил одну из них, выглянул наружу. Там гремело и щелкало. Танк двигался правее окопа, сделать бросок мешали пулеметчики. Необходимо было высунуться и взмахнуть рукой. Пока я расталкивал соседей по окопу, Павел Шмаков, сержант-окруженец, бросил бутылку, за ней вторую. Машина мгновенно развернулась. Громко лопнула еще одна бутылка. Сержант бросал их ловко, словно жонглер в цирке, а подавал один из помощников. Петро Грицевич тоже проявлял активность, но его бутылки не долетали и разбивались о сухую землю. Горящие лужи и густой дым еще более усиливали неразбериху боя. Танк, охваченный огнем, давил окоп за окопом, добрался и до укрытия бронебойщиков. Согнутое, как кочерга, ружье крутнулось, гусеницы гребли землю.

– Пусти ты! – кричал я второму номеру пулеметного расчета, извлекая черную бутылку.

Терочные воспламенители не требовались, смесь загоралась, когда разбивали бутылочное стекло. Это усовершенствование спасло жизнь некоторым из нас. Моя бутылка разлетелась, ударившись о боковину танка. Липкая, опасная, как гадюка, жидкость горела над моторным отделением. Тяжелый Т-4, охваченный огнем, на скорости летел к обрыву. В упор ударило 107-миллиметровое орудие, машина остановилась. Зато вражеская пехота бежала, не останавливаясь, и оказалось ее очень много.

Пользуясь нашим замешательством, наступали уже не тридцать человек, а гораздо больше. С ходу вступила в бой наступавшая пешая цепь. Вместе со вторым номером расчета я стрелял из карабина, пулеметчик продолжал возиться с «дегтяревым». Мимо нас проскочил немецкий танкист в черном комбинезоне. Наверное, он ошалел или получил контузию, если бежал в самое пекло. Знаю, что один раз я попал точно в цель. Пятая, последняя пуля из обоймы угодила в него, свалив на землю.