Александр Дюма - Маркиза де Бренвилье Страница 13

Доктор начал укреплять ее в намерении идти по этому пути, но тут отворилась дверь: принесли обед, было уже половина второго. Маркиза замолчала и стала наблюдать за тем, как накрывают стол, причем вела себя с такой же непринужденностью, как если бы принимала гостей у себя в загородном доме. Она пригласила за стол троих караульщиков и, обратясь к доктору, сказала:

— Сударь, прошу извинить, но у нас тут без церемоний. Эти славные люди обычно едят со мной, чтобы составить мне компанию, и сегодня, если вы не против, мы поступим так же. Это последняя наша совместная трапеза, — сказала она караульщикам, а потом повернулась к женщине: — Милая госпожа дю Рюс, я уже давно доставляю вам хлопоты, но потерпите еще немножко, скоро вы избавитесь от меня. Вы сможете отправиться в Драве — у вас будет достаточно времени: часов через семь-восемь мной займется палач, а вам больше уже не дозволят приблизиться ко мне. Так что очень скоро вы сможете уйти и вернуться к себе, поскольку я не думаю, что у вас хватит духа смотреть, как меня казнят.

Маркиза произнесла все это с величайшим спокойствием и без всякого высокомерия, а поскольку сидящие за столом все время отворачивали лица, скрывая слезы, печально улыбнулась. Но, обратив внимание, что никто не притрагивается к еде, она предложила доктору супа, попросив извинения за то, что смотритель сварил его с капустой, отчего он стал похож на обычную похлебку и его неудобно предлагать такому человеку. Сама же она выпила бульону и съела два яйца, извиняясь перед сотрапезниками, что не ухаживает за ними, так как у нее нет ни ножа, ни вилки.

Во время обеда она попросила позволения выпить за здоровье доктора. Доктор ответил тем, что выпил за ее здоровье, и она была чрезвычайно обрадована его благожелательностью.

— Завтра постный день, — сказала она, ставя стакан на стол, — и хотя для меня он будет крайне тяжел, потому что завтра мне предстоят пытка и казнь, я не намерена нарушать установления церкви и есть скоромное.

— Сударыня, — заметил доктор, — если вам потребуется для восстановления сил выпить бульона, не угрызайтесь: вы ведь выпьете его не из чревоугодия, а по необходимости; в этом случае церковные правила вас ни к чему не обязывают.

— Сударь, — отвечала маркиза, — я не затруднилась бы поступить именно так, появись у меня подобная потребность, тем паче что вы мне дали позволение, но надеюсь, в этом не будет необходимости; вечером за ужином я съем бульона, а потом перед самой полночью тоже, но гораздо крепче, чем обычно, и этого вместе с двумя сырыми яйцами, которые мне дадут после пытки, мне вполне хватит, чтобы продержаться завтрашний день.

«Должен сказать, — пишет священнослужитель в своем отчете, из которого мы и почерпнули все эти подробности, — я ужаснулся такому хладнокровию и внутренне содрогнулся, слыша, как она отдает распоряжение смотрителю, чтобы на ужин сварили бульон крепче, чем обычно, и к полночи ей принесли две чашки его. Обед кончился, — продолжает г-н Пиро, — маркиза попросила бумагу и чернил, их принесли, и она сказала, что, прежде чем передать мне перо и попросить записать то, что она продиктует, ей необходимо написать письмо».

Это письмо, которое, как она призналась, весьма ее заботит и после которого она будет чувствовать себя куда свободней, было адресовано ее мужу. Она выказала такую нежность, говоря о нем, что доктор после всего, что произошло, был этим крайне удивлен и, желая ее испытать, заметил, что нежность, какую она проявляет, отнюдь не взаимна, так как муж бросил ее без поддержки, пока шел процесс, но маркиза прервала его:

— Отец мой, не следует судить поспешно и лишь по внешним проявлениям. Господин де Бренвилье всегда принимал во мне участие и делал для меня все, что мог, наша переписка не прерывалась все время, пока я была за границами королевства, и можете не сомневаться, он немедля приехал бы в Париж, как только узнал, что я в тюрьме, если бы его дела позволили сделать это, не подвергаясь опасности. Знайте, он запутался в долгах и не может показаться здесь, так как кредиторы тотчас потребуют его ареста. Поэтому не думайте, будто он безразличен ко мне.

Сказав это, она стала писать письмо, а закончив, протянула его доктору со словами:

— Сударь, вы теперь мой наставник до самого смертного часа; прочтите письмо, и если найдете, что в нем нужно что-то изменить, скажите мне.

Вот оно, это письмо:

«В настоящее время, когда я скоро вручу свою душу Господу, я хочу заверить Вас в своей дружбе, которая пребудет неизменной до последней секунды моей жизни. Прошу у Вас прощения за все, что я Вам причинила вопреки тому, чем я Вам обязана; я умираю позорной смертью, которую мои враги навлекли на меня[47]. Я прощаю их от всего сердца и прошу Вас тоже простить их. Надеюсь, вы простите мне бесчестье, какое может пасть и на Вас, и все же помните, что здесь мы лишь на краткое время и вскоре, быть может, Вам придется дать Богу точный отчет во всех своих поступках вплоть до праздных слов, как сейчас готова это же сделать я. Позаботьтесь о своих земных делах и о наших детях и подавайте им пример; посоветуйтесь на этот предмет с г-жой де Марийак и с г-жой Куте. Молитесь за меня, как только можете, и верьте, что я умираю всецело преданной Вам.

Доктор внимательно прочел письмо, после чего заметил маркизе, что одна из фраз в нем неуместна — та, где она пишет о врагах.

— Сударыня, — сказал он ей, — у вас нет других врагов, кроме ваших преступлений, а те, кому вы даете имя врагов, — это люди, чтущие память вашего отца и братьев, которую вы должны бы чтить больше, чем они.

— Но, сударь, — возразила она, — разве те, кто добивается моей смерти, не являются моими врагами, и разве это не по-христиански простить их за преследования?

— Сударыня, — ответил доктор, — они вовсе не враги вам. Это вы являетесь врагом рода человеческого, а вам никто не враг, ибо о вашем преступлении нельзя думать без ужаса.

— Что ж, отец мой, — сказала она, — я не питаю злобы к ним и желаю, чтобы те, кто более всего способствовал моему аресту и нынешнему моему положению, попали в рай.

— Сударыня, как вы это понимаете? — осведомился доктор. — Обыкновенно так выражаются, когда кому-то желают смерти. Прошу вас, объяснитесь.

Боже меня избави, отец мой, быть так понятой! — воскликнула маркиза. — Напротив, пусть Бог даст им на этом свете долгое процветание, а на том пусть их счастье и блаженство будут бесконечными. Продиктуйте мне другое письмо, сударь, и я напишу его, как вам будет угодно.

Написав его, маркиза не хотела думать ни о чем другом, кроме исповеди, и попросила доктора в свой черед взяться за перо. Она объяснила:

— Я совершила столько грехов и преступлений, что при простой устной исповеди у меня не будет уверенности, все ли полностью я их перечислила.

Они оба опустились на колени, дабы испросить милости у Святого Духа, и после прочтения «Veni Creator» и «Salve Regina»[48] доктор поднялся и сел за стол, а коленопреклоненная маркиза прочла «Confiteor»[49] и приступила к исповеди.

В девять часов вечера пришел отец Шавиньи, тот самый, что привел утром доктора Пиро; похоже, маркиза была недовольна его визитом, однако приняла его приветливо.

— Я не надеялась, отец мой, увидеть вас так поздно, — сказала она, — и все же прошу вас, оставьте меня еще на несколько минут с господином доктором.

Отец Шавиньи удалился.

— С чего это он пришел? — поинтересовалась маркиза у доктора.

— По доброте, чтобы вы не оставались в одиночестве, — ответил тот.

— Вы намерены меня покинуть? — с нескрываемым испугом воскликнула маркиза.

— Сударыня, я намерен делать все, что угодно вам, — сообщил доктор, — но вы окажете мне огромную услугу, если не будете возражать, если я на несколько часов вернусь к себе. А в это время с вами побудет отец Шавиньи.

— Ax, сударь, — ломая руки, промолвила маркиза, — вы же обещали не оставлять меня до самой смерти и вот уходите. Сегодня утром я впервые увидела вас, но за это малое время вы заняли в моей жизни место куда большее, чем любой из моих старинных друзей.

— Сударыня, — отвечал доктор, — я хочу действовать в соответствии с вашими пожеланиями. И я попросил вас дать мне немножко отдохнуть лишь для того, чтобы завтра вернуться к исполнению своего долга полным сил и оказать вам большую помощь, нежели та, какую я смогу вам оказать, не получив отдыха. Если мне не удастся передохнуть, мои поступки и слова будут вялыми. Вы считаете, что казнь состоится завтра, я не знаю, так ли это, но если вы окажетесь правы, то это будет значительнейший ваш день, ваш решающий день, в который и вам, и мне понадобятся все силы. Уже почти четырнадцать часов мы с вами вместе трудимся ради спасения вашей души; я не слишком крепкого сложения, и если вы, сударыня, не позволите мне некоторое время отдохнуть, боюсь, у меня недостанет сил сопровождать вас до конца.