Леонид Жариков - Червонные сабли Страница 13

- Жалко, - посочувствовал Ленька. - А где Абдулка?

- На заводе работает молотобойцем. Бронепоезд клепают. А ночью с винтовкой на посту дежурит. А ты почему на фронт не уехал?

- Судьба переменилась: едем Врангеля бить.

- Лень, возьми меня с собой, - доверчиво попросила Тонька.

- Вот еще выдумала. Ты же учиться едешь.

- Возьми, я умею раненых перевязывать.

- Нельзя. Война по шутка...

- Подумаешь, герой! - вдруг обиделась Тонька. - А я все равно пойду воевать. Партизанкой заделаюсь, и никто меня не узнает. Наряжусь цыганкой и стану дурачить белогвардейцев, гадать им на картах: «В огне не сгоришь, соколик, в воде не утонешь...» А сама буду подсматривать, где у них оружие.

- Думаешь, это просто: подошел и посмотрел. Ладно, бросим об этом разговор... Как там ребята поживают?

- После твоего отъезда все подались в райком. Уча стал требовать, чтобы его взяли на фронт. Ему ответили: «Инвалидов не берем». - «Эге, я такой инвалид, что лучше вас воевать буду!» И настоял: взяли его рассыльным в городской военкомат. Теперь в шинели на велосипеде разъезжает, одной ногой педаль крутит, да так, что на лошади не догонишь. Валетка твой жив-здоров. Я нарочно бегала проведать. Узнал меня и не хотел отходить. Даже слезы на глазах у него выступили. Ей-богу, не вру...

Вдоль эшелона бодро шагал Ока Иванович рядом с незнакомым командиром. Он заметил Леньку и остановился.

- Ефим Афанасьевич, ну ты посмотри: в каждом городе у этого парня зазноба...

- Отчаянная голова! - сказал незнакомый командир.

- Так-то оно так, да только и отчаянную голову можно потерять.

Ленька чувствовал себя неловко и делал вид, будто ничего не слыхал.

- Кто это? - шепотом спросила у него Тонька.

- Командарм Второй Конной, Ока Иванович Городовиков.

Тонька хихикнула.

- Ты чего? - строго спросил Ленька, обидевшись.

- Маленький какой...

- Не маленький, а низкого роста, - недовольно проговорил Ленька. - Маленький, да удаленький. Знаешь, как он шашкой орудует? Никто с ним сравниться не может. Один только Семен Михайлович...

Вдали вспыхнул зеленый глаз семафора. Бойцы засуетились у вагонов. Тонька погрустнела: не успели увидеться - и опять расставанье...

- Землянку твою я на щепку закрыла... Тетя Матрена еще не вернулась.

Не зная, как выразить свою нежность, Тонька притронулась к руке друга, погладила ее и застеснялась нечаянной ласки. Потом она что-то вспомнила, открыла баул и вынула круглое зеркальце с женской головкой.

- Возьми.

- Зачем оно мне?

- Бери же...

- Ты меня и так задарила... Ну что я с зеркалом буду делать?

- Глянешь и меня вспомнишь...

- Прощай, Тоня! Может, еще свидимся.

- Лёнка, цалуй невеста, поехали! - послышался голос Махметки.

Вагоны тронулись. Ленька на ходу ухватился за железную скобу, и его втащили друзья.

Кто-то затянул песню, другой заиграл на расческе, третий размахивал буденовкой. А Тонька стояла на перроне с баульчиком, улыбалась сквозь слезы и махала рукой.

Скоро поезд скрылся вдали.

Глава четвертая. НА ВРАНГЕЛЯ!

Наш паровоз мы пустим в ход,

Такой, какой нам нужно.

И пусть создастся только фронт,

Пойдем врагов бить дружно!

1

Зачиналось утро. Солнце вставало над горизонтом, и тени на земле были еще длинными и синими. Ночью прошел дождь, и степь лежала умытая, нежно-зеленая. Пахло горьковатой полынью и чабрецом.

С верхней полки вагона Ленька смотрел в окно. Опять проплывали мимо родные шахтерские дали. Куда ни глянь, все разбито, поломано. На телеграфных столбах оборваны провода, и сидят насупившиеся коршуны. Валяется под откосом опрокинутый паровоз с помятой трубой, он заржавел и зарос одуванчиками. А дальше торчат обгорелые сваи моста, черными обрубками выглядывают из воды.

Чего только не передумал Ленька в то утро! Вспоминалась встреча с Тонькой. До чего отчаянная девчонка: в Москву укатила. А Москва - мечта и сказка. Ведь там Ленин живет!

Случилось бы сейчас чудо: открылась дверь, и вошел Ленин. «Здравствуйте. Владимир Ильич». - «Здравствуй, Леня, как поживаешь?» - «Ничего, хорошо живу, товарищ Ленин, бьюсь за волю народную». - «Спасибо. А то видишь, что у нас буржуи натворили: все разрушили». - «Не горюйте, Владимир Ильич, мы все построим заново, дайте только Врангеля разбить». - «Правильно, обязательно надо отстоять Коммуну... И я надеюсь на тебя, Леня, и на Махметку, и на всех твоих товарищей надеюсь».

Так хорошо и складно мечталось Леньке, что даже сердце замирало от счастья. А поезд катил все дальше на юг. Колеса постукивали на стыках рельсов.

Не только Леньке плохо спалось в то утро. В соседнем купе командарм Городовиков ворочался на жесткой полке, не мог уснуть от тревожных мыслей. Он думал о корпусе Жлобы, с которым теперь связывала его судьба. В штабе фронта сказали, что в бою под Мелитополем Жлоба был разбит врангелевской конницей, побросал все орудия и пулеметы, оставил врагу больше пяти тысяч коней с седлами и сам едва спасся. Ока Иванович не знал подробностей этой драмы, но было обидно и тревожно. Как могло случиться, что опытный народный полководец Жлоба, не раз громивший врага, оказался в таком тяжелом положении? Городовиков знал давно Дмитрия Петровича. Еще на Северном Кавказе вместе добивали Деникина. По характеру Жлоба был крут и несговорчив, отличался личной храбростью и за боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени.

Что и говорить, создавать новую армию из остатков разбитого корпуса будет трудно. Бойцы наверняка потеряли веру в победу, да и сколько их там осталось? А где взять коней и когда их обучать, если на формирование всей армии дано десять дней? Во что красноармейцев одеть? Где взять пулеметы, орудия? Одних шашек потребуется пять-шесть тысяч!..

Беспокойные думы требовали разрядки, да и не в характере командарма было впадать в уныние, и Городовиков поднялся.

На соседней полке спал член Реввоенсовета будущей армии Ефим Щаденко. Постеленная шинель сползла, и рукав покачивался в такт движению поезда.

- Ефим Афанасьевич!

Щаденко вскочил, точно по тревоге, провел ладонью по лицу и с улыбкой сказал:

- Дома побывал...

- Тебе приходилось калмыцкий чай пить?

- Нет. А что?

- Напрасно жил на свете...

- А ты пампушки украинские с чесноком ел? - отпарировал Щаденко.

- Ел: и пампушки, и галушки, и перепычки с маком. Только ведь ничего у нас с тобой нет. Придется попить жареной водички. У калмыков пословица есть: «Сытому жир невкусен, а голодному и вода сладка...» Где-то у меня был сахар... Леня! Алексей Буденнович! - громко позвал Городовиков.

- Я здесь, товарищ командующий! - Ленька стоял у входа в купе и ждал приказаний. Он привык отзываться на прозвища и никогда не обижался. А как только не подшучивали над ним в Первой Конной - и Седым дразнили за светлые вихры, и Буденновичем после подарка командарма.

- Сахару хочешь?

- Детишкам голодным отдайте: вон их сколько на станциях бродит, - сказал Ленька хмуро.

- Больно ты серьезный. Ну, отдашь детишкам, а сам с чем останешься? Бойцу силы нужны.

- Я и так не слабый.

- Ты нам очки не втирай, - сказал Городовиков. - Лучше признайся, что за красотка прощалась с тобой в Харькове?

- Что вы, товарищ командующий... Это соседка.

- Знаем мы этих соседок... Ну, ну, не красней... Говори, кем будешь в новой армии: трубачом или опять на тачанку?

- В разведчики пойду.

- Почему?

Ленька не спешил с ответом.

- Надо мне поймать одного белогвардейчика, - сказал он наконец.

Командиры рассмеялись. Щаденко спросил:

- Почему так мало: одного?

- Имею к нему личный интерес...

Городовиков покачал головой:

- Если каждый будет сводить в тылу личные счеты, какая же получится разведка?.. Ладно, подумаем, кем тебе служить. А пока будешь при мне советником. У царя Николашки было советников сто душ, а ты у меня один всех заменишь.

Когда Ленька ушел, Щаденко сказал:

- Из этого паренька хороший комиссар выйдет.

- Почему именно комиссар?

- Человеческую душу понимает, думать любит. О таких говорят: молод, да стары книги читал.

Городовиков помолчал и сказал задумчиво:

- Ему бы, твоему комиссару, в школу бегать, на речке с удочкой сидеть, а он уже побывал под расстрелом. На десятерых хватило бы горя, какого хлебнул малец. Да ничего не поделаешь: такая суровая доля выпала на нас и на ребятишек наших...

Городовиков порылся в полевой сумке, достал газету, из кармана шинели вынул две сушеные воблы и одну рыбину дал Щаденко.

- Держи, Ефим Афанасьевич, жуй и поправляйся... Между прочим, Врангель сейчас тоже завтракает, только ест он шашлык из свежей баранины, винцом запивает, мед черпает ложкой.

- Позавидуешь, - усмехнулся Щаденко.

- Без шуток... В Северной Таврии, где он хозяйничает, полно немецких колоний, помещичьих имений, богатых конных заводов. Наверняка у него и фуража вдосталь, и сало жрет наше. А мы с тобой воблу ощипываем...