Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы Страница 13

– Да вот, хвалят новый метод вставления зубов на каучуке, – сказал он, подумав. – Я полагаю, что если б некоторым головы ставили из того же материала…

– Иван Пантелеевич, – перебил я его, – ежели вы под некоторыми имеете в виду мою голову, то она у меня именно такая и есть.

– Какая-с? – опешил он.

– Из каучука-с, – в тон ему ответил я. – Однажды в детстве пришлось мне упасть со второго этажа и удариться головой об мостовую, так, поверите ли, ничего не случилось, только подскочил, как мячик.

– Пустой человек, – не приняв моей шутки, покачал головой Иван Пантелеевич. – С чем пожаловал?

– Иван Пантелеевич, – сказал я. – Вы, помнится, предлагали мне место следователя в Тетюшах. Так вот, если вы не передумали…

На лице его отразилась работа мысли. Может быть, он хотел спросить меня, что значит мой вчерашний визит, может, он хотел упрекать меня или грозить. Но он не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Он грузно поднялся со своего кресла и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, что-то обдумывая.

– Ну что же, – наконец вымолвил он негромко. – Я бы, пожалуй, не возражал противу вашего перевода, но ввиду последнего вашего дела, с которым вы, наделав немало шуму, не сумели справиться, позволю вам дать отеческий совет: перемените профессию, пока не поздно. Вы еще молодой человек, можете сделать карьеру на другом поприще, попробуйте себя, к примеру, в адвокатуре, а судья, поверьте моему опыту, из вас не получится. У вас нет эдакой жилки, которая нам, старым служакам, помогает иногда раскусить человека с первого взгляда.

– Предпочитаю раскусывать хотя б со второго взгляда, но до конца, – ответил я дерзко и добавил: – Поскольку, Иван Пантелеевич, ввиду моей несменяемости по закону не в вашей власти прекратить мою судебную карьеру, я бы все же просил вас о переводе в Тетюши, где в деревенском уединении я и обдумаю ваше предложение подробно.

– Ну что ж, ну что ж, – подумав, сказал он, снова переходя на «ты». – Не скрою от тебя, что твой перевод не будет для меня огорчительным. Чем дальше мы будем находиться друг от друга, тем лучше. Подавай прошение…

– Прошение готово. Вот оно. – Я выложил свое сочинение на стол перед ним.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно сказал он, бегло скользя глазами по тексту. Затем наложил резолюцию и вернул мне бумагу. – Теперь надобно утверждение председателя окружной палаты князя Шаховского, о чем я тоже буду его просить, и с богом.

– Вечный ваш должник, Иван Пантелеевич, – с чувством сказал я, приложив руку к груди. – Не знаю даже, как вас благодарить.

– Не стоит благодарности, – сказал он, снова уткнувшись в газету.

О Лизе не было сказано ни слова. Но ее тень витала над нами, придавая остроту разговору.

Углубившись в чтение, Иван Пантелеевич, казалось, забыл про меня. Я кашлянул. Он поднял голову и удивился:

– Ты еще здесь?

– К сожалению, – сказал я. – Иван Пантелеевич, еще два слова по поводу дела Анощенко.

– Да что там за дело, – поморщился он. – Закрыть его надобно. Не получилось оно у тебя.

– Однако же, прежде чем закрыть, надо изложить, чего достигло следствие. На месте драки был найден большой перстень черного чугуна, неизвестно кому принадлежащий. При эксгумации трупа Правоторова было обнаружено, что носовая кость покойного была переломлена тяжелым предметом незадолго до смерти. При приложении к месту перелома означенного чугунного перстня установлено, что вмятины на околоносовых костях вполне соответствуют конфигурации перстня. Таким образом, для получения более стройной картины осталось только установить, что этот перстень действительно принадлежал господину Анощенко, что я именно сейчас и намерен сделать. Поэтому я покорнейше просил бы вас проследовать в мой кабинет, чтобы присутствовать при последнем акте этой небольшой, если исходить из вселенских масштабов, трагедии… Впрочем, ежели вы не возражаете, место действия может быть перенесено и в ваш кабинет.

Анощенко встретил нас выражением крайнего недовольства: он-де занятой человек и не может по каждому нашему зову бегать на допросы.

– Не беспокойтесь, Степан Петрович, – попытался успокоить его Клемишев. – Следователь у нас молодой, горячий, однако я думаю, все обойдется и устроится в лучшем виде.

– Вашими бы устами, – скорбно сказал Анощенко. – Если он такой молодой, так нельзя ли было передать мое дело кому постарше да поопытнее.

– Да вот, по нынешним законам, оказывается, и нельзя, – вздохнул Иван Пантелеевич. – Мы ведь теперь несменяемые. Какую бы глупость ни вытворили, окромя разве что уголовного преступления, все нам простится и сойдет как с гуся вода.

Я хотел ему сказать, что негоже в присутствии подследственного язвить своего коллегу, да смолчал – бог с ним совсем. Тем более что сюрприз, мною приготовленный, был неотразим.

– Степан Петрович, – обратился я к Анощенко. – Дело, по которому я решил вас побеспокоить, может быть, и пустяковое, но необходимое. Сейчас мы с вами повторим наш вчерашний опыт, который или со всей красноречивостью докажет мою непригодность к судебной деятельности, или же…

– Или же? – повторил он.

– Позвольте еще раз вашу правую руку.

– Опять? – Он снисходительно улыбнулся и посмотрел на Клемишева, который сидел в стороне, сцепив на коленях руки со скептическим выражением на лице.

– Опять, – вздохнул я с полным сочувствием.

– Извольте, – сказал он с вызовом, – но ежели вы и сейчас ничего не добьетесь, то учтите, я буду на вас жаловаться губернатору, а ежели губернатор не поможет, то и до самого царя дойду, но этого дела так не оставлю и не позволю постоянно измываться над столбовым дворянином.

– Разумеется, это ваше право, – согласился я, беря его руку в свою и внимательно разглядывая. Теперь я заметил, что след от носимого раньше кольца имеет ширину гораздо большую, чем обыкновенно имеют обручальные кольца.

– Ну что ж, Степан Петрович, – сказал я. – Рискнем.

Я достал из кармана перстень и быстрым движением попытался надеть его на протянутый палец. Конечно, перстень застрял у второй фаланги.

– Ну что? – с видимым сочувствием спросил Анощенко. – Не идет?

– Не идет, – сказал я печально. – Так не идет. А ежели сделать так… – подталкивая перстень, я повернул его в одну сторону… – а потом эдак… – я повернул перстень в другую сторону.

Анощенко побледнел и отдернул руку. Но было уже поздно: увесистый чугунный перстень красовался на безымянном пальце его правой руки.

Встрепенулся Клемишев. Его маленькие глазки перепрыгивали с меня на Анощенко и с Анощенко опять на меня. Он все понял и оценил. Человек он был плохой, но неглупый. Кажется, сейчас он даже одобрял меня, хотя и сочувствовал Анощенко.

– Что это значит? – спросил он наконец, глотая слюну.

– К сожалению, это значит, – сказал я, – что я вынужден буду арестовать господина Анощенко.

– Вы не имеете никакого права! – закричал на меня Анощенко. – Это еще не доказательство!

– Зря шумишь, Степан Петрович, – тихо сказал Иван Пантелеевич. – Арестовать тебя он право имеет, так что защищайся каким-то другим способом. Поищи адвоката получше, попытайся воздействовать на милосердие присяжных.

– Но ведь то, что перстень налезает мне на палец, еще не доказывает ничего.

– Почему же. Кое-что доказывает, – устало сказал Клемишев. – Косвенная улика. По прежним законам можно было бы и оставить тебя в подозрении, по нынешним придется судить, а там уж как повернется.

С этими словами он вышел из кабинета. Анощенко большим батистовым платком вытирал пот с лица. Я писал постановление об аресте.

– Господин следователь, – сказал вдруг Анощенко жалким голосом. – А что, если нам разойтись полюбовно? Уж я, слово дворянина, в долгу не останусь.

– Я взяток не беру, уважаемый Степан Петрович. – Перо было плохое и брызгало.

– Ну уж сразу – взятка, – оживился он. – Просто дружеское вспомоществование.

– И во вспомоществовании, получая жалованье и некоторый доход от имения, не нуждаюсь.

– И что же мне грозит? – спросил Анощенко.

– Сущие пустяки, – сказал я, открывая Уложение о наказаниях. – Во всяком случае, вы отделаетесь гораздо легче, чем ваша жертва, от которой уже не осталось ничего, кроме скелета. Вот статья 1464, она гласит: «Если вследствие нанесенных не по неосторожности, а с намерением, хотя и без умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий причинится кому-либо смерть, то виновный в сем приговаривается, смотря по обстоятельствам дела: к заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до двух лет с лишением некоторых, по статье 50 сего Уложения, особенных прав и преимуществ, или к заключению в тюрьме на время от четырех до восьми месяцев, сверх сего, если он христианин, то предается церковному покаянию по распоряжению своего начальства».