Елена Арсеньева - Госпожа сочинительница Страница 13

Вскоре точно так же стал думать и Петр. Он весьма привязался к князю Ивану и ни за что не пожелал расстаться со своим другом, когда против того ополчился сам Александр Данилович Меншиков — Иван Долгорукий осмелился неодобрительно отозваться о намерении светлейшего обручить свою дочь Марию с великим князем Петром. Разумеется, решение это взбрело на ум хитрому Алексашке не раньше и не позже того времени, как забитый и забытый всеми великий князь вдруг превратился в единственного реального наследника короны Российской империи. Об этом тоже было князем Иваном молвлено, да не слишком тихо.

Алексашка вспыхнул порохом: был он обидчив и мстителен. За насмешки и дерзости решил он отправить князя Ивана в полевые полки, на его место назначив своего сына Александра. Хоть воспротивиться этому новому назначению великий князь Петр не смог, но верного друга от себя не отпустил. Унылый, скучный Меншиков-младший, увы, ни умом, ни нравом не напоминал своего батюшку в молодости, а ведь именно безудержными выдумками и весельем тот когда-то прочно завоевал сердце первого Петра и положил начало своей головокружительной карьере. Поэтому фаворитом будущего Петра-второго остался все же Иван Долгорукий, а близ него начали насиживать себе местечки другие Долгорукие, прежде всего — князь-отец Алексей Григорьевич.

Верно говорили, что другого такого пролазы и проныры на всем свете не сыскать! Он был подобен воде, которая камень точит. Вот и подточил он камень Алексашкиного благополучия, вот и унесло светлейшего той водою в далекое далеко, вот и возвеличилась при дворе молодого императора не фамилия Меншиковых, а фамилия Долгоруких.

Больше всего на свете князь Алексей Григорьевич мечтал сделаться императорским тестем, справедливо рассуждая, что тот, кто владеет незрелым умом этого большого ребенка — государя, тот владеет всеми богатствами страны. Подсовывая Петру свою старшую дочь Екатерину, бывшую и в самом деле невероятной красавицей, он мечтал этим браком подставить ножку сыну, которого тайно ревновал и который оставался первой привязанностью и первым другом мальчишки-императора. Лишь только Петр оказался на престоле, князь Иван получил чин майора Преображенского полка, что равнялось чину генеральскому, и назначен был обер-камергером двора. Без преувеличения — он сделался самым влиятельным человеком в государстве, перед ним раболепствовали не только придворные, но и иностранные министры.[5] Человек с добрыми задатками и великодушным сердцем, князь Иван, к несчастью, не имел ни воли, ни ума большого. Высочайшее положение, которого он достиг без особых заслуг и без всяких усилий, совершенно вскружило ему голову — очертя голову кинулся он в жизнь распутную, разгульную и невесть до чего докатился бы, как вдруг в 1729 году взбрело ему на мысль, что не грех бы жениться и сделаться самостоятельным человеком, избавившись таким образом от отцовской власти, которая все более приобретала характер деспотического невыносимого гнета.

Жениться, как известно, дело нехитрое. Тем паче — в России, богатой красавицами, будто какая-нибудь Лапландия снегом. И князь Иван считался женихом завиднейшим. Однако ведь если невеста уродилась пригожа, то, значит, у нее и маменька все еще молода и хороша собой (порою даже лучше дочки!), а всех таких маменек князь Иван знал наперечет, всех отпробовал, оттого лишних трудностей ему не хотелось приобретать, входя в семью, где обе хозяйки вдруг да начнут из-за него волосы друг у дружки выдирать. Опять же слышал он про такое слово — любовь и, хоть сам раньше никогда ничего подобного не испытывал, очень сильно узнать хотел, что ж это за штука — любовь и с чем ее едят.

О том, что есть такая богатая невеста — Наталья Шереметева, дочь знаменитого фельдмаршала, — Долгорукий тоже слышал, но видеть девушку не видел. После смерти матери она жила в доме старшего брата затворницей, слыла теремницей. Ходили также слухи, что слишком уж девушка переборчива: и одному жениху отказала, и другому, и третьему. Как бы не засиделась за пяльцами…

Он и думать не думал об этой Наталье, она заранее казалась плаксой и несмеяной вроде ледяной статуи Марии Меншиковой, с которой без сожаления расстался молодой император именно из-за ее неприветливости и холодности. Но вот как-то на куртаге появился граф Петр Борисович Шереметев в обществе молоденькой девушки в желтом роброне и с желтой косой вокруг головы…

Князь Иван один только раз на нее взглянул — и решил: моя будет! В этом желтом наряде она сияла, как цветок-одуванчик в солнечный весенний день, а глаза у нее оказались зеленые — зеленей не бывает. С первого взгляда он сам влюбился, со второго взгляда понял, что и она влюбилась. Конечно, князь Иван успел привыкнуть, что женщины прямо так и валятся к его ногам, и вроде бы не должно, не могло быть иначе, однако сейчас обрадовался так, словно в его жизни случилось величайшее чудо и сбылось его самое заветное желание. С этой минуты свадьба с Натальей Шереметевой стала его самым заветным желанием.

Ну что ж, с точки зрения людской молвы, можно было считать, что повезло обоим: Наталье Шереметевой достался жених — первейшая персона в государстве, Ивану же Долгорукому посчастливилось найти богатую и родовитую невесту, бывшую в родстве с самой царской фамилией.

Отец ее, граф Борис Петрович Шереметев, был любимец Петра Великого. Матушка, Анна Петровна, рожденная Салтыкова, родня царице Прасковье Федоровне[6]), жене царя Ивана Пятого Алексеевича, прежде была замужем за Львом Кирилловичем Нарышкиным, родным дядей императора, и вот уже который год вдовела. Разница между мужем и женой оказалась большая: 35 лет, у 61-летнего Шереметева уже внуки имелись взрослые от троих детей, однако это не помешало ему народить с Анной Петровной еще четверых деток: Петра, Наталью, Сергея и Екатерину.

Наталье было всего пять лет (она появилась на свет в 1714 году), когда умер фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Она была слишком тогда мала, потому не могла ощущать даже горя и вообще плохо помнила его смерть.

Анна Петровна очень любила свою Натальюшку — пригожую, живую, понятливую и рассудительную девчоночку.

— Я была ей дорога… — рассказывала Наталья жениху. — Матушка льстилась мною веселиться: представляла себе, как приду я в совершенные леты и буду ей добрый товарищ во всяких случаях, в печали да в радости, и так меня содержала, как должно доброй девушке быть. Да, пребезмерно меня она любила…

Мать старалась о воспитании дочери, о ее солидном обучении и образовании. К ней была приставлена гувернантка-«мамзель» — немка Мария Штауден, которая не только воспитывала Наталью, но и стала ей поистине второй матерью.

Анна Петровна была женщина веселая, широкого нрава, большого круга знатного родства, деньгами не считалась — все это располагало Наталью в детстве к веселой и счастливой, привольной жизни. Она очень любила удовольствия. Но все для нее изменило страшное событие — смерть матери… Графиня Анна Петровна скончалась 28 июля 1728 года, когда Наталье шел четырнадцатый год.

Горе от потери повергло девушку в страшное отчаяние.

— Сколько я ни плакала, — жаловалась Наталья потом князю Ивану, — однако ни слезами, ни рыданием ее не воротила.

Тогда она впервые заподозрила, что слезы и рыдания наши в глазах небес — слишком мелкая монета для того, чтобы на нее вымолить даже мелочь какую-нибудь, где там что серьезное, тем паче — жизнь или смерть… Заподозрила, но еще не поверила в это. Хотя уже вскоре ей предстояло убедиться в том вновь — и убеждаться, увы, не единожды.

Ее сводных сестер от первого материнского брака, Нарышкиных, взяли к себе их родственники, а Наталья очутилась в зависимости от старшего брата, Петра Борисовича Шереметева. Тот недолюбливал мачеху, недолюбливал и ее любимицу. Наталья ударилась в слезы и переживания, замкнулась в себе, полюбила одиночество, полюбила серьезные размышления. Поняла она, что человеку не на кого в жизни надеяться, только на бога, да и тот отвлечься может: ведь он один, а народищу на земле — ого сколько, поэтому лучше полагаться во всем на себя, на свою волю и характер.

— Пришло на меня высокоумие, — доверчиво рассказывала она будущему мужу. — Вздумала я себя сохранять от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного слова. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении том, что еще будет время к моему удовольствию.

Жених слушал и диву давался. Летать близ огня соблазнов и не опалиться даже краешком крылышка — этого ему было не понять. Сам-то он обгорел чуть не до основания, поддаваясь всяческим испытаниям… Какое счастье, что бог вовремя послал ему это чистейшее существо, около которого он сможет очиститься сам!

Конечно, что и говорить, знатность и яркость жениха льстили Наталье. Голова у нее кружилась от предвкушения будущего счастья. Интересно, а у кого не закружилась бы? Во время сговора вокруг ограды шереметевского дома собралось столько народу, что ни пройти ни проехать — вся улица. И кричал простой народ: