Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси Страница 13

А тут королева Елизавета возьми и наотрез ему откажи. Семью, мол, царскую приму, а самого государя никогда. Рассвирепел Грозный. Корабли рубить прекратил. В ссору с королевством вступил.

Трудный был государь — послы иноземные только руками разводили. Не успел старшего сына-наследника, им самим убитого, оплакать, — новое посольство в Английское королевство отправил. Королеву за себя сватать решил и на том двух держав союз заключить. Только тем разом не серчал, когда ответ не по его мысли пришел. Ее королевское величество за честь поблагодарила, но о браке вести разговоры отказалась. Мол, и в девичестве со страной своей управляться может. Вот если царь захочет за себя ее племянницу взять, то с великою охотою их брак благословит и за союз двух держав почитать будет.

Согласился государь! Что согласился: очередное посольство заторопил. Спал и видел рядом с собой новую супругу. Английскую! А уж до чего страшен был, купцы отзывались. Борода густая, рыжая, с чернотой. Голова, по русскому обычаю, бритая. Высоко закинутая. Глаз злобный. Рот слюной брызжет. Сам Посохом все замахивается.

Не дошло сватовство до конца — умер царь. Болезнь болезнью, а было то ему всего 56 лет. В одночасье скончался. Завещание успел переписать — царицу Марью Нагую прочь выкинул. Последыша своего обездолил. Купцы полагали — не иначе ради будущего брака с англичанкою. Ни словом Бориса Годунова не помянул, никакой ему должности не назначил. Может, сам в последнюю свою волю не верил: пожить надеялся.

— Чтой-то опять, Борис Федорович, не приносишь мне царских указов на подпись? Нужды нет, аль что задумал?

— С разговором я к тебе, государыня-сестрица моя любимая. Скрывать не стану — с тяжким разговором. Не хотят тебя бояре. Не хочет и народ московский.

— Не хочет? А нешто других когда хотели? Кого ни возьми, ко всем поперек своей воли привыкали. О супруге покойном не говорю — сколько против него народу было, как бояре и митрополит горой за Нагих да их выпорка стояли. А царя Ивана Васильевича нешто возжелали? Едва-едва князья Глинские, по родству своему, удержаться ему на престоле дали, пожар Всехсвятский весь город пожог. Сразу после свадьбы царской. С Анастасией Романовной. Кого народ винил? С кого ответа требовать пошел, когда государь в Воробьеве-селе с молодой женой укрылся? Ведь бабку царскую, блаженной памяти княгиню Анну Глинскую, будто она волхованием огненное пламя на город навела. Дядю царского, князя Юрия Глинского, не побоялись в соборе Успенском схватить да там же насмерть и забить!

— Не о том речь, государыня-сестрица.

— О чем же еще? Может, деда супруга моего покойного вспомнишь, великого князя Василия Ивановича? Против него весь двор бунтовал. Сына деспины — второй жены Ивана Васильевича, великой княгини Софьи Фоминишны, из византийских царевен, никто признавать не хотел. Да и как было признавать? Ведь был уже на царство венчан, митрополитом московским на престол посажен, в бармы облечен, шапкой Мономаховой коронован внук великокняжеский — Дмитрий Иванович. А что вышло? Всеми любимый Дмитрий Иванович в темнице сгнил, а сын деспины — при коронованном великом князе! — вновь короновался. Вспомни, вспомни, Борис Федорович! Так что значит — меня не хотят? Это после того, как крест мне целовали?

— Целовали, государыня-сестрица, а как же — все целовали. Только это вроде как для начала. Сгоряча, что ли. А теперь охолонули. Не нужно нам бабы на престоле, и весь разговор.

— А ты что же? Ты, братец, не знал? Наперед не знал, когда престолом меня смущал? Власть самодержавную сулил? Почему теперь иную песню завел? Что ж твои послы иноземные, хваленые? Королеве английской исправно служат, а здесь и помощи не подадут?

— Не тешь себя сказками, Арина Федоровна. Иноземцы до той поры хороши, пока ты в силе. Пошатнешься, о камушек зацепишься — первыми сбегут, не оглянутся. Не знаю, сестра, как тебе с подданными твоими справиться.

— Мне, говоришь? Мне одной? А ты на что?

— Что я? Вон меня снова молва с делом Углическим связывать стала. Тестю моему службу его верную государю Ивану Васильевичу в опричнине в вину ставят. Марье Григорьевне, боярыне моей, ни в монастырь на богомолье съездить, ни из Кремля выехать, нигде показаться не можно стало.

— Разве не хватит, что я, государыня, тебя ни в чем не виню?

— Ты! О тебе тоже вот кругом толкуют.

— Из-за вашего Углича?

— Зачем Углича. Из-за супруга твоего покойного. Отчего да как помер доискиваются. Тебя винят. Мне уж, тебя, сестрица, спасаючи, сказать пришлось, что волю государя ты исполнишь незамедлительно. Жить без него во дворце не хочешь.

— Какую такую волю? Да ты что, Борис Федорович, ума решился? Не хочу во дворце жить? А где же тогда?

— Пришлось… Одним словом, что пожелал государь, чтобы жена его любимая в монастырь удалилась от всех светских искушений и радостей. Скорбеть о нем.

— Вот оно что! Выходит, предал ты меня, Борис Федорович? Родную сестру, что за тебя всю жизнь хлопотала, предал. Все наперед рассчитал, а дуре Арине и невдомек. Супруга царственного лишилася. Агнца Божьего, кроткого, безответного, чтобы ничего не получить, чем ты меня сманил. Господи! Господи, всемогущий и многомилостивый, где же правда? Правда-то где?

— Погоди, погоди, государыня, суд править. Времени у нас никакого нет. Торопиться надобно. Торопиться изо всех сил. Царевич ли Дмитрий, тень ли его на Москву ляжет, как бы людишки к ней не потянулись. Не любят они нас, Годуновых, ох не любят. Случая ждут, чтоб избавиться.

— Хватит, боярин! Наслушалась твоих умных речей вдосталь. Поди прочь, глаза б мои тебя не видели, змий лукавый. Поди! Царица я еще, а ты всего-то боярин. Пока боярин. Сказала, поди!

— Аринушка, сестрица моя любимая, да нешто я тебя чем обидеть хочу. Сама поразмысль. Державой править и из монастыря можно — помнишь, как государь Иван Васильевич из Александровой слободы правил? А и клобук — в случае чего — царице надеть не значит престола лишиться. Время пройдет, глядишь, Иов и разрешение от монашества даст. Это только сейчас. Для отводу глаз…

Белесое солнце. Прозрачные, словно стынущие лучи. Без тепла и яркого света. Гладь свинцовой воды. Скалы. Гранитные. Без зелени. Отступившие от озера Мелар леса. Широкие долины между холмами. Город, рассыпавшийся на трех островах между Меларом и морем. Соленым — здесь его никто не называет Балтийским. Узкие улочки. Стиснутые строениями площади. Плечом к плечу прижавшиеся грузные дома. Стокгольм… Для польского короля Зигмунта III лучший город на земле. Вымечтанная столица его государства. Нет, империи!

Он понимал: это был конец. Конец единственной, так согревавшей его мечты. Быть шведским королем! Польша его не интересовала. Не любил этой равнинной страны. Ненавидел шляхту. Заносчивую. Строптивую. Свысока смотревшую на племянника Анны Ягеллонки, стараниями которой ему достался престол. Даже преданность католицизму не сулила примирения. Каждый день — новые столкновения, споры, свидетельства неприязни. И вот теперь — он приговорен к ним. Только к ним.

Советники наблюдали со стороны. Не вмешиваясь. Не пытаясь советовать. Может быть, он просто не умел располагать к себе людей? Или был слишком предан католической церкви, не допуская никаких отступлений? Или осуждал те излишества, ту распущенность нравов, которые так ценили его польские подданные и не терпел он сам!

Внук Зигмунта I, иначе — Старого. Сначала всеобщего любимца, к концу царствования — предмета всеобщей неприязни (или в Польше и не могло быть по-другому?), короля польского и великого князя Литовского.

Вызванный умиравшим литовским королем Александром в Вильну дед сразу после похорон, без споров был избран великим князем литовским, еще через полтора месяца — на сейме королем польским. О, Зигмунт Старый знал, как навести порядок в стране. Разделил Польшу на пять округов. Каждый округ обязал в течение пяти лет нести службу на восточной границе, чтобы остальные округа в это время могли спокойно заниматься делами хозяйственными. Каждый воин должен был содержать себя сам — вид государственного налога.

Это Зигмунт I нашел способ сократить разбушевавшееся казнокрадство и взяточничество. Для этого особая комиссия должна была произвести оценку доходов с земель. Сборщики налогов получили исключительно высокое жалование — чтобы могли отказаться от вымогательств.

Не получилось. Восстала шляхта. Война с Московией привела на первых порах к потере Смоленска. В глазах Европы Польша потеряла былой престиж. Татары продолжали грабить южные земли.

Обманул союз с австрийским императором Максимилианом, который обещал склонить великого князя Московского Василия III к миру с Польшей и заставить магистра ордена Крестоносцев принести Польше ленную присягу. Обещания остались только обещаниями. Орден превратился в светское герцогство и перекрыл Польше выход к Балтике.