Сергей Кравченко - Книжное дело Страница 13

«Лет десять, как прорубали, — рассматривал Глухов низкие истлевшие пни, — а тут прочищали подлесок в этом году».

Колея была мелкой, узкой, неразбитой. Тут не часто проезжали телеги с грузом. Зато копытами коней и человеческими ногами земля была вытоптана изрядно. А ведь это не Ярославский путь, не Московский большак на обратной стороне Неро. Куда-то ведет эта дорожка?

Дорожка вывела к озеру. Она и не удалялась от него слишком далеко, — Глухов все время слышал кваканье лягушек.

Теперь дорога свернула в густой бор, Растеряха впереди вскрикнул, Иван замер и спрятался за кустами. Привязал Галаша, пошел на крик. Вскоре услышал разговор.

Иван выглянул из-за толстого дерева и увидел, что Растеряха стоит перед мощным бревенчатым частоколом с окованными воротами, разговаривает с таким же человеком в черном и при этом подбрасывает в руке блестящую штучку.

«Крестом играет придурок! Потеряет пропускной ярлык сукин сын!».

И точно. Крест кувыркнулся в воздухе, упал в траву. Растеряха стал ползать на карачках, громко взывая к Господу плаксивым фальцетом.

Господь услышал визг и обнаружил крест как раз в тот момент, когда ворота приоткрылись, и грубый голос пророкотал:

— Проходи!

Ивана, естественно, внутрь частокола не пригласили. Он по привычке стал искать самое высокое дерево, но смысла в этом не было, — вокруг шумел лес, — ничего не увидишь. Единственное открытое пространство находилось слева, — озеро Неро сверкало сквозь сосновую колоннаду.

Иван спустился к воде и хотел пройти вперед по берегу в надежде рассмотреть содержимое частокола через прибрежные прогалины. Должны же эти отшельники по воду ходить?! Но неожиданное зрелище расстроило планы Глухова. Он брел по колено в воде, когда впереди, за стеной камыша вдруг затопотало, будто кто-то шел по воде, «аки по суху». Иван тихонько раздвинул камыш и увидел крепость.

Саженях в сорока от берега на глади Неро лежал пологий остров, почти весь обнесенный таким же непроницаемым частоколом. К острову от берега вела земляная насыпь с торчавшими из нее сваями. По насыпи как раз в эти мгновения бежал славный всадник Растеряха. Коня при нем не было.

«В лесу оставил, у привратника», — понял Глухов.

Теперь действительно можно было искать дерево.

Из кроны огромного дуба внутренность островного частокола наблюдалась прекрасно. Глухов тихо выругал себя за отсутствие бумаги и угля, стал запоминать детали крепости для последующей зарисовки по памяти.

Получалось, что вход на земляной мост был обнесен бревенчатым укреплением. Дорога по насыпи упиралась в ворота с рубленой башней. Внутри частокола находились многочисленные постройки с маленькими оконцами под камышовой крышей, — «Конюшни» — понял Иван. Отдельно стояли такие же длинные срубы, только окна в них были ближе к земле. Это — для людей.

Еще имелась церквушка, врытые в землю срубы, навесы у больших каменных печей. Но главное, что отметил Иван, и что заставило его замереть с открытым ртом, не было творением рук человеческих! Не было оно и творением Бога! А было — творением ног лошадиных. Все свободное пространство между бревенчатыми строениями занимал огромный вытоптанный до желтизны песчаный круг — ристалище! Его прорезал ручей и перегораживали бревенчатые преграды, но они не пресекали стремительного кругового росчерка, оставленного порывом десятков, а может и сотен лошадей!

Такое место для конных занятий Иван видел в лагере Курбского под Казанью, в Стрелецкой слободе, в полковом расположении под Дерптом.

«Крестовый остров!» — пробормотал Иван под шум бора.

Глава 11. Крестовое братство

Иван Глухов вернулся в Ростов и заночевал в случайной избе за медную денежку. Если бы Глухов знал, что рядом с ним, за стенами Ростовского кремля в этот самый час заседает некий тайный совет, он бы мышью прокрался в кремль. Но совет потому и затевался тайным, чтоб никто о нем не догадался. Вот Глухов и попивал тихонько пиво в компании рябого хозяина и его сыновей.

Разговоры крутились вокруг погоды, — как она испортилась за последние годы, и лишь слегка задевали Ливонскую войну. Царя и московских дел не трогали, — мужик опасался доноса. Так и проболтали о глупостях до полуночи.

А в кремле архиепископ Никандр Ростовский доносов не боялся, — он сидел среди надежных своих товарищей. Впрочем, слово «товарищ» не вполне подходило к этим людям. Общими у них были не товар и деньги, а вера. Вера этих людей была особенной. Если бы Никандр пригласил на совет всех, кто горячо, самоотверженно верит в Христа распятого, кто готов жизнь положить за убеждение, что еврей из Назарета знал единственно правильный путь для всего человечества, то уже сегодня во дворе Ростовского Кремля толпились бы сотни верующих. Многие пришли бы с оружием и недельным запасом продовольствия, готовые хоть сейчас освобождать Царьград, а то и Гроб Господень. А завтра сюда подтянулись бы крестьяне, казаки, бродяги из других мест. Каждому охота сменить гнусь повседневную на романтику вселенского подвига.

Но не эти легковерные остолопы нужны были Никандру. Не столь прямолинейно он мыслил. Не в дурацкие палестины собирался вести войско Христово. Поэтому в полутемной палате при немногих свечах сидели только пятеро, считая самого Никандра.

Никандр, величественный, гордый мужчина с прямо посаженной головой, скорее напоминал воина. На его фигуре вовсе не сказались многотысячные поклоны, отягощающие спину каждого монаха.

Рядом с Никандром сидел молодой человек с израненным лицом и длинными русыми волосами. Князь Дмитрий Суздальский, в монашестве Дионисий служил Господу в чине начальника кавалерии Крестового войска.

Еще здесь были игумен Спасский Лавр и два приезжих. Собственно, ради них и собрались. Епископы Филофей Рязанский и Варлаам Коломенский внимательно слушали речь Никандра. Он старался убедить их в очевидных истинах. Очень нужны были Рязанская и Коломенская епархии в деле Никандра, — они вытягивали полукольцо вокруг Москвы с севера через восток и на юг.

Вообще, мотивы Никандра всем собравшимся были понятны. Старый митрополит Московский и всея Руси Макарий уже не первый год собирался в лучший мир. Он как упал с Кремлевской стены во время пожара 1547 года, так и погряз в немощи телесной.

По всем формальным статьям и по праву пастырского авторитета приемником Макария должен бы стать Никандр. Но ни у кого в России и мысли не возникало, что это право восторжествует. Все знали: ни из Суздаля, ни из Владимира, ни из Ростова епископ и даже архиепископ не станет митрополитом! Грозный ненавидел старую Русь. Он всем сердцем стремился в будущее, присматривался к европейским порядкам, почти стыдился своего происхождения от Калиты — старомосковского скряги. Поэтому древнерусские, домосковские столицы недолюбливал. В богомолье их посещал все реже, норовил каяться по отдаленным лесным монастырям. И священников приближал в основном новгородских. Новгород щекотал Грозного прозападным шиком, вольницей. Новгорода Иван боялся, а значит, уважал. В новгородские монастыри он ссылал ослушников, пытался хоть так привязать республику к Москве.

Так что, Никандру митрополия не светила, а очень нужна была. Не ради корысти или тщеславия, а для дела. Об этом деле он сейчас толковал гостям.

Хотел Никандр огромной, безмерной и безграничной власти на этой земле. Не для себя — для Бога, для церкви — дома Божьего.

Вот, — говорил он, — простая логика: говорит Господь о церкви: «Се дом Мой, домом молитвы нареченный».

В этом стихе принято делать ударение на слово «нареченный». Обидное какое-то слово! Что значит, «нареченный»? Нарекли домом молитвы. Кто нарек? Зачем? Что, и так неясно, что в церкви молятся? У нас вообще к нарицательному обозначению относятся с подозрением. У нас мало ли что и чем нарекают! А на самом деле? Назовут «величеством», внутри — пустышка. Нарекут «светочем ума», на самом деле — мыльный пузырь. За наречением почти всегда — преувеличение. Но тут — другой случай, другая крайность, — преуменьшение!

— Здесь, братья, сокрыт… — Никандр сделал паузу, многозначительно осмотрел собравшихся.

«Черт!?» — в ужасе предположил про себя Филофей.

«Клад!?» — размечтался недалекий Варлаам.

— … божественный Логос!

«Что за хрен такой?», — Филофей попутал «логос» и «фаллос».

— Сей Логос — «Дом Мой!», ибо домом молитвы церковь нарекли люди, а Своим домом ее нарекает Сам Господь!

Дионисий и Лавр слышали это не раз, поэтому не реагировали. Лавр вспоминал монастырскую возню последних дней, а Дионисий тянулся почесать плечо, натертое перевязью короткого меча, спрятанного под рясой.

Зато Филофей и Варлаам восприняли важность момента.

Надо сказать, они не поняли тонкой мысли Никандра, но эпохальность интонации уловили чутко. Епископы привстали на полусогнутых, дружно поклонились, перекрестились дважды. К чему? А на всякий случай.