Иван Лукаш - Граф Калиостро Страница 13

   Потемкин круто повернулся, как блистающий белый столб. Упрямо стукнул кулаком о ладонь, брови -- черные соболя -- разлетелись.

   -- Время не время, а войны не миновать. Крым должен быть в пределах российских. Ужо, заерошит Стамбулу бороду северный Орел... В Царьграде положено быть твоей резиденции, государыня.

   -- Далече, ваша светлость, летаешь. Один глаз, а смотри, куда смотрит... Завтрева поговорим.

   Став на одно колено, Потемкин поцеловал продолговатую ладонь Екатерины.

   -- Величие Империи Российской должно быть равным светлому величеству твоему.

   -- Встань, князь-льстец. Да помилюй Бог, ногтей не грызи... Разгрызся... Али в несносной скуке имешь быть обретаться?

   -- Подходит, матушка, сия мрачность и бездельность моя, запрусь, в халат грязный влезу, да зачну небритый, нечесаный каноны Спасителю сочинять.

   -- Что, князь, али госпожа Санта-Кроче огорчила, ласкательства ваши отвергнуть изволив?

   Серый глаз князя блеснул удивленно.

   -- Как, и о сем уже ведомо?

   -- О вас, старий друг, мне все ведомо. Волочилась ваша светлость за сей авантюркой?

   -- Точно, поволочился, да она, как рыба мороженая, как лед, а то кукла, только и есть: "О, mio carissimo..." А кавалер Калиостр ею явно торгует. Гнала бы ты сего лысого демонологии учителя отседова прочь.

   -- Вигоню, обожди... А тебе совет, в затрапезный халат не влезать: перья от безделья, князь-орел, полиняют. А лети-ка ты, Гришенька-Одноглазка, обозреть страны те полуденные, да...

   Государыня вдруг обернулась, живо хлопнула камер-юнгферу по руке:

   -- Прошу, мой девушек, убрать свежую розу, иссохнут... Я жаркая: в пять минут цветок на мне вянет... Ну, где же корона?

   Вспыхнула белым огнем маленькая бриллиантовая корона на голове императрицы.

   До Бриллиантового кабинета, до Бронзового кабинета, до Кабинета цвета табакерки доносится из аванзал глубокий и торжественный гул придворной толпы. Сегодня Ее Величество принимает посла Его Всехристианнейшего Величества французского короля и при дворе объявлен съезд на baise-maine.

   Потемкин сильно распахнул двери красного дерева, украшенные бронзовыми щитами, кадуцеями и головами Медузы. Кавалергарды в блистающих броссарах -- налокотниках, в серебряных шишаках, с бело-синими опереньями, перезвякнув палашами, отдали императрице салют.

   Меж шпалер рослых конногвардейцев в серебряных кирасах, поверх которых накинуты супервейсы красного бархата с серебряными орлами, шла медленно государыня к парадным залам. Перед императрицей торжественно шествовали кавалеры двора в коротких бархатных плащах, застегнутых у плеч изумрудными аграфами. Государыня по пути вынула из кармана янтарную коробочку и налепила забытую бархатную мушку, у ямки, на щеке.

   Гофмаршал в кафтане белого бархата с золотыми травами махнул рукой, прошипел:

   -- Ш-ш-ш-ш...

   Заволновались белые облака голов, зеленые, палевые, оранжевые, персиковые пятна кафтанов, точно волна теплого ветра обдала лицо государыни, -- с тихим шумом склонились все в глубоком поклоне. С хор грянула кантата:

   Везде твои орлы, монархиня, парят.

   Везде твой гром гремит и молнии горят...

   Французский посол, смуглый маленький человечек в кафтане небесно-голубого цвета, двинулся государыне навстречу. Он смело поднял голову, начал заготовленную речь:

   -- Le roi mon maitre... [Король, мой повелитель (фр.)]

   И смешался, бледнея: блистательная императрица, сияющий мрамор, властно и пронзительно-холодно смотрела на него.

   -- Le roi mon maitre, le roi mon maitre, -- растерянно бормотал француз.

   -- Il est des mes amis [И мой друг (фр.)],-- улыбнулась Екатерина. Сияющий мрамор ожил, она протянула послу руку.

   Запели валторны, кларнеты, фаготы. Ее Величество об руку с генеральс-адъютантом открыла бал менуэтом а lа Reine.

   От бронзовых часов с Трубящей Славой два морского флота констапеля с фрегатов "Святой Евстафий" и "Гектор" -- Люсьен Леруа и долговязый шотландец Крюйз, уже отведав дворцовых шербетов и лимонадов, следили за танцорами. В тот вечер придворные скрипачи играли новый концерт господина Моцарта. Констапель Леруа толкнул локтем долговязого, с выцвелыми голубыми глазами, товарища, который отдал честь пуншу еще на корабле и потому был не совсем тверд на ногах. Впрочем, и Леруа почему-то подмигивал Трубящей Славе:

   -- Смотрите, милый Крюйз, Сама танцует с фаворитом... Гвардейский щенок. У него блистают глаза. Он отлично изображает влюбленного... Это бесчестно -- быть поденщиком Амура у стареющей дамы.

   -- Я думаю, да... Но, любезный Леруа, я давно слежу за этим мальчишкой. Его глаза горят неподдельным восторгом, когда он смотрит на Augustissimy... Я склонен думать, я склонен...

   Констапелю Крюйзу никак не сказать, к чему он склонен.

   -- Седалище зловонного диавола, -- выругался шотландец затейливо.

   -- Тише, Крюйз, эти шаркуны могут слышать.

   -- Я склонен думать, что кавалергардский молодчик не на шутку влюблен в нашу belle-femme.

   Констапель Леруа весело подмигнул Трубящей Славе, точно хотел сказать: "Вы только послушайте, что плетет мой дуралей".

   -- Уверяю вас, камрад, русские, конечно, свиньи, но русская императрица, которой мы имеем честь служить, -- даю вам слово шотландца, -- прекрасна.

   -- Да... Но она в два раза старше этого мальчишки, хороша любовь.

   -- Бывает, камрад. А к тому же не вижу, в чем ее старость. Я заметил, что женщине с хорошим цветом лица и белыми зубами может быть под пятьдесят, а она выглядит, как молодая девушка... У нас в Лондоне... Я расскажу вам одну лондонскую историю. Младший сын чопорной шотландской фамилии, молодчик его лет, полюбил актрису лондонской оперы. Ее звали Элиара Орэ. Уверяю вас, Орэ была старше нашей belle-femme, а он моложе Ланского. У мистрисс Орэ были чудовищные долги. Мальчишка разорился, едва не разорил отца, был выгнан из дому... Короче сказать -- этот мальчишка перед вами. Правда, он постарел лет на двадцать.

   Леруа блеснул зубами:

   -- Как, Крюйз, кроме пунша вы знали любовные истории? А что же с мадам Орэ?

   -- Мадам давно померла, помяни, Господи, ее душу... Я только хотел сказать, что императрицы, как и актрисы, никогда не стареют.

   -- Афоризм неплох даже и для Вольтера.

   Морские капитаны поспешно отошли от Трубящей Славы, на них плавно надвинулась волна танцоров.

   Бакалавру не удалось протискаться дальше аванзалы, доверху увешанной портретами. Придворные щеголи с висками, причесанными ailes du pigeon [крылья голубя (фр.)], кавалеры в шелковых чулках grande tenue [парадная форма (фр.)], оттеснили Кривцова за колоннаду. Жал под мышками персиковый кафтан, надеваемый лишь к светлым праздникам да к дворцовым выходам, оттягивали голову букли алевержет и тонкая проволока, вплетенная в косицу.

   Толпа оттеснила за колоннаду и Никиту Шершнева. С того дня, как молочные братья повстречались в трактире "Демута", Шершневу улыбнулась фортуна: сам светлейший взял его в адъютанты.

   -- Смотри, вот мой афинейский Альцибиад, -- кивнул Шершнев в глубину анфилад. В тесной толпе высилась над пудреными головами орлиная, гордая голова князя Потемкина.

   -- А тот-то, на кривых ножках, в кошельке и при шпаге, что подле светлейшего лебезит. Тоже придворный чин, бригадир Хованский... Лишился он милостей государыни Елизаветы Петровны, у коей был пажом, за то, что застал ее на судне.

   -- Да придержи ты язык, -- робко дергал его за рукав бакалавр. -- Сущий бесстыдник.

   -- Нет, ты туда посмотри: вон старичок, весь в звездах, паричишко плюгавый... На случай любовных шалостей прелестной супруги его ни один столяр не мог еще сделать надежной кровати.

   -- Ах, Шершня, -- покраснел Кривцов. -- И где ты храбрости набрался?

   -- В прихожей светлейшего. Я нынче в силе. Не то, что ты; сидишь сычом со своим Елагиным чернокнижным.

   И тут же схватил руку Кривцова:

   -- А, и кавалер Калиостр изволил пожаловать, маг плешивый. А с ним и графиня.

   Бакалавр не узнал графа. В черном шелковом кафтане и в черных чулках, только жабо пенится на груди пышной пеной, Калиостро ловко и быстро двигался в толпе, ведя за руку Санта-Кроче. Странны и жалостны показались Кривцову ее широко раскрытые, смотрящие вдаль глаза.

   -- Прекрасная госпожа, -- пробормотал он.

   -- Ты о ком?

   -- О Санта-Кроче. Нет прекраснее сей госпожи во всем свете.

   Шершнев прыснул, прикрыв рот ладошкой.

   -- Дурак! Да Санта-Кроче -- гульбишная девка обычная, граф ее всякому за горсть червонцев продаст. Да светлейший со двора их прогнал... Сущая дрянь твоя Санта-Кроче.

   -- Шершнев, не смей имя госпожи поносить!

   -- Да ты кто? Или заодно с Калиострой ею торгуешь? Лицо бакалавра исказилось.