Андрей Климов - Моя сумасшедшая Страница 13

До той выставки, в тридцать втором, они больше не виделись.

Туда Юлия пришла без сопровождающих — Балий отбыл в служебную командировку. Шла кампания по очистке крупных городов республики «от лишних и антиобщественных элементов». Его слова.

Три дня свободы. Ей не терпелось взглянуть на Валера — каким он стал и помнит ли. Сама-то она никогда его не забывала. До нее доходили слухи, что он женился на художнице Марьяне Коваль, что жена его — женщина решительная и энергичная, и всеми силами пытается оградить Казимира от влияния беспутных приятелей. И наоборот — что он беспробудно пьет, что, вернувшись из Германии, окончательно забросил живопись, а совсем недавно его, избитого и мертвецки пьяного, нашли под дверью собственной мастерской…

Поэтому она как бы и не видела живописи. А когда наконец-то отыскала Казимира среди публики, толкавшейся в зале, ей показалось, что он совершенно не изменился. По крайней мере внешне. Рядом с ним все время находились жена и худощавый, с залысинами над высоким лбом мужчина средних лет в очках в железной оправе и в косоворотке под пиджаком. Марьяна Коваль оказалась невысокой и полноватой, почти без талии. Пестрая вышиванка и яично-желтые крупные бусы не красили ее и без того круглое лицо с пятнами неровного румянца на монгольских скулах. Лишь глаза, неожиданно яркие, в крапинку, цвета гречишного меда, опушенные густыми темными ресницами, делали ее привлекательной.

Неожиданно из подсобных помещений возник Ярослав Сабрук — его-то она хорошо знала — и увел Марьяну, а вскоре Юлия услышала, что ее окликают по имени.

К ней проталкивалась возбужденная Вероника Станиславовна, которая — непременно, непременно! — должна была познакомить Юлию с отцом Василием, тем самым, что когда-то обвенчал ее с Андреем Любомировичем. На ходу она успела скороговоркой сообщить, что венчание состоялось по греко-католическому обряду, что отец Василий не женат, уже три года не служит и работает истопником в университете, имея местожительством дворницкую. Бывшие прихожане его поддерживают…

Еще издали Юлия столкнулась с внимательным взглядом из-под очков — тот самый мужчина с глубокими залысинами. Вероника Станиславовна, мигом присмиревшая, кивнула Казимиру и представила Юлию. Отец Василий протянул узкую загорелую ладонь. Она пожала и покраснела — но не от смущения перед священнослужителем, пусть и бывшим, а потому что почувствовала, как Казимир Валер смотрит на ее открытую шею.

Юлия тут же повернулась к художнику. Валер был заметно навеселе и настроен воинственно. «Пани оказали честь. Премного благодарны!» — дурашливо раскланялся он. Боже, помоги мне, подумала Юлия и, изо всех сил стараясь казаться спокойной, проговорила: «Рада видеть вас снова. Поздравляю». — «Чему ж тут радоваться, пани, — скоморошничал Казимир. — Мы люди незаметные, в быту скромные. Если вам приглянулись наши каляки-маляки…» — «Приглянулись, — сказала Юлия, — иначе меня тут не было бы…» — «Мы ведь с вами где-то встречались, так?»

Она не успела ответить — Сабрук призвал публику к тишине. Валер тут же направился к нему.

— А вот мы с вами действительно давно знакомы, Юлия Дмитриевна, — шепнул отец Василий, — правда, вы могли меня и не узнать. Тогда вы были слишком маленькой.

— Когда же? — тоже шепотом спросила Юлия. Она уже успокоилась.

— Еще до Первой мировой. Я ехал в Крым, а рядом в купе — ваша большая и дружная семья. Вы показались мне необычайно разговорчивым ребенком…

— Не помню, — засмеялась Юлия. — Но все равно я вам рада.

Экспозицию открывал Сабрук. Народу собралось так много, будто речь шла совсем не о живописи. Поэтому, решив заглянуть сюда еще раз в будний день, Юлия просто блуждала в толпе. Казимир исчез; она поговорила с Олесей Клименко, еще с кем-то. Издалека до нее донесся голос Марьяны, потом театральный смех Вероники — и все стерлось в шарканье подошв и чужих разговорах.

Домой она вернулась усталой и несчастной. Это чувство сохранилось и в следующие дни. Юлия никуда не выходила — лежала, отвернувшись лицом к стене и блуждая по лабиринтам узора на обоях. Когда приехал муж, она позволила ему приласкать себя, что случалось нечасто, и вдруг расплакалась. Потом они пили густое и слишком сладкое вино, Юлия рассказывала о выставке. Какая дура, корила она себя потом, устроила ликбез… Балий слушал, позевывая в ладонь, с терпеливой нежностью, только зачем-то спросил — как был одет Шумный? Она ответила: как всегда, это же не правительственный прием. «Формалисты, — неодобрительно заметил муж, — все резвятся…» — «Валер — гений!» — упрямо возразила Юлия. «Так давай закажем ему портрет, ты же у меня красавица…» — «Нет-нет, — испугалась она, наверняка зная, что Казимир Балию откажет, — я не хочу, не надо!» — «Тогда купим у него картину. Любую, какую захочешь. Филиппенко же покупает. И другие. Сабрук, твой дружок, например… Жена этого гения торгует его холстами направо и налево…» — «Откуда ты взял?»

Вячеслав Карлович сдержанно усмехнулся.

И все же через некоторое время она решилась. В мастерскую к Валеру Юлию отвел Митя Светличный, ее приятель еще с гимназических времен и тоже художник…

— Приехали! — как сквозь вату донесся до нее голос водителя. — Я сразу в наркомат, Юлия Дмитриевна.

— Спасибо, Миша…

Она даже не взглянула вслед отъезжающей машине.

У своих Юлия почувствовала себя гораздо лучше. На третьем этаже нажала кнопку — одну из четырех, ту, над которой была привинчена латунная гравированная табличка «Рубчинский Д. Б.». Открыла мать, и Юлия сразу же направилась в общую ванную — вымыть руки. Мать терпеливо ждала в полутемном коридоре. Слава богу, никто из соседей не путался под ногами, не торопил. Перед помутневшим от сырости овальным зеркалом, оставшимся еще от старых хозяев, Юлия стащила перчатки, сняла косынку, сунула в карман жакета и отвернула ржавый кран.

Ее ни о чем не расспрашивали. В их семье все были сдержанными, а когда брат и сестра исчезли, в ее присутствии родители вообще перестали говорить о пустяках. В большой комнате был накрыт круглый обеденный стол — три прибора, хлеб под салфеткой и в центре — графин со светлой жидкостью.

— Тебе рюмку ставить? — спросила Анна Петровна от буфета. — У нас только водка, да и та неважная.

— Да, — сказала Юлия. — Хотя не знаю, поможет ли… Как папа?

— Физически лучше, а так… Сейчас выйдет.

— Я присяду.

— Садись сразу за стол. Отец хотел знать — как там… Господи, пирог в духовке!..

Вместе с рюмками на столе появилась глубокая глиняная миска, накрытая тарелкой. Юлия заглянула — винегрет. И сразу почувствовала, что голодна. Мама — и винегрет! Пирог в духовке! Просто смешно. Мать терпеть не могла стряпни. В доме всегда была кухарка, из самых лучших. Иногда они с отцом ужинали в ресторане, детям готовила прислуга. Даже при советской власти, когда они окончательно обнищали, мать держалась до последнего, лишь бы не подходить к плите. Но теперь все легло на ее плечи. И слава богу, что «пакетов», которые доставляли Балию на дом из правительственного распределителя, хватало не на одну семью…

— Здравствуй, доченька! — Дмитрий Борисович, опираясь на трость, стоял на пороге. — Ты давно здесь?

Юлия с улыбкой обернулась к отцу:

— Только что вошла.

— Устала?

— Очень… Я смотрю, ты у нас молодцом…

Отец опустился на стул напротив и, понизив голос, произнес:

— Пока мамы нет, я тебе кое-что скажу. Я писал Соне и сообщил ей диагноз, который мне здесь поставили. А сегодня пришел ответ… Она требует, чтобы я отказался ложиться на операцию в Москве. Чтобы дождался ее приезда, и она заберет меня с собой. Под Парижем есть какая-то специальная клиника. Твоя сестра, как мне кажется, не совсем понимает, где мы живем, а Аня сразу же загорелась этой идеей. И я не могу объяснить ни ей, ни Соне, что меня ни при каких обстоятельствах отсюда не выпустят.

— А тебя и в самом деле не выпустят? Никакой надежды?

— Доктора настаивают на Москве…

— Я поговорю с Вячеславом Карловичем, папа. Это можно уладить.

— Юленька, — Дмитрий Борисович взглянул на нее с состраданием. — Дело в том, что консилиум устроил твой муж. И врачи — из его ведомства.

— Ты хочешь сказать, что Балий решает, где тебе оперироваться?

Отец не успел ответить. В комнату вплыла Анна Петровна с подносом, на котором дымился пирог. Лицо ее было сосредоточенным, но довольным.

— Ну, все в сборе, — воскликнула она. — И пирог, кажется… Ну, может, чуть-чуть подгорел. Юля, помоги, пожалуйста, ты лучше меня управляешься с ножом, а я сбегаю за супницей. У нас сегодня…

Резкий звонок в дверь заставил ее умолкнуть. «Легок на помине, — с досадой подумала Юлия о муже. — Что ему неймется?»

Она поднялась и заторопилась в прихожую, потому что трель звонка не умолкала.