Эдвард Резерфорд - Лондон Страница 14

В порту шла оживленная торговля. Моряк, несмотря на возраст, был деятелен и часто отправлялся в Галлию или посещал порты на великой реке Рейн. Ныне он пребывал в отъезде.

У Юлия имелось основание питать надежды, хотя и Секст пользовался у женщин успехом. Жена его давно умерла, и он не спешил вступать в новый брак. В своей слегка покровительственной манере он сообщил Юлию, что намерен заполучить молодую морячку, и тот больше не думал об этом. Секст разузнал об отлучках моряка и выяснил, как незаметно проникнуть в дом ночью. Ему нравилось планировать совращение как военную операцию. «Охотничий азарт», – говаривал Секст и продолжал кампанию.

А потому Юлий удивился, когда однажды, прощаясь с ним и Секстом на мосту, девушка сжала его руку. Уже на следующий день, на причале, девушка, проходя мимо, легонько, но умышленно задела его. Вскоре после этого Мартина небрежно заметила: «Все девушки любят подарки». Она сказала это Сексту, но глянула на Юлия – тот ни секунды не усомнился.

Но тогда он оказался без денег, и Секст одарил ее сластями. Спустя несколько дней, когда Юлий предпринял попытку заговорить с ней один на один, она улыбнулась, но ушла и впоследствии игнорировала его.

Тут он и влюбился. Он начал думать о Мартине. Когда разгружал лодки, ее дымчатые глаза будто смотрели из такелажа. Мысленно он рисовал себе ее мерную поступь, которая представлялась донельзя соблазнительной. Он знал, что к ней ладится Секст, но моряк до недавних пор оставался дома, и юноша почти не сомневался, что его товарищ еще не преуспел. Юлий воображал, как под покровом темноты не Секст, а он сам пробирается в ее дом. И чем дольше он раздумывал, тем больше его страсть жила собственной жизнью. Этот чудный мускусный аромат – был ли он от притираний? Или являлся естественным запахом ее тела? Ступни Мартины сперва показались ему крупноватыми, однако теперь он находил их чувственными. Он изнемогал от желания коснуться ее коротких волос, заключить голову в ладони. И сильнее, чем о чем-либо прочем, его помыслы занимало это стройное, гибкое тело. Да, он был бы рад такому познанию.

– Но пожелал бы ты ее, если бы она не сбежала? Вот вопрос, который следует задавать себе, когда речь заходит о женщине.

Юлий ни разу не заговаривал о девушке с родителями, но именно эту реплику вдруг отпустил его отец.

– Вижу, тебе вскружила голову какая-то особа, – продолжил тот. – Надеюсь, она того стоит.

Юлий рассмеялся. Он не знал. Но собирался выяснить.

А как же предупреждение Секста? Юлию претил холодный расчет. Он был слишком полон жизни, чтобы взвешивать риск всех своих поступков. Вдобавок юноша являлся неисправимым оптимистом, а потому решил, что все как-нибудь обойдется.

На углу улицы сидела толстуха. Она не хотела, но ей велели. С собой она принесла два раскладных стула, на которых осторожно разместилась. Ей дали краюху хлеба, немного сыра и мешок с фигами. И вот она вполне безмятежно грелась на солнышке. На ней оседала мелкая пыль. Судя по крошкам и фиговой кожуре в ногах, девица уже умяла и хлеб, и сыр, и пять штук фиг.

Ей было восемнадцать, но ее успело разнести до размеров внушительных и для более зрелой женщины. Два подбородка уже в наличии, под ними намечался третий. Рот широк и по углам, где остался фиговый сок, кривился книзу. Она восседала разведя ноги, и платье свободно спадало с груди.

Тучные люди всегда представлялись Юлию немного загадочными. Как они дошли до такой жизни? И почему их устраивает подобное состояние? Подтянутому юноше все это казалось чрезвычайно странным. Всякий раз, когда ему случалось взглянуть на толстуху, он гадал, не скрывалась ли за ее громоздкой пассивностью тайная ярость. Или секрет хоронился еще глубже? Иногда ему мнилось, будто девица счастлива неким сакральным вселенским знанием, сокрытым от остального человечества. Сидеть, жрать и ждать. Но чего? Загадка. Но самой большой тайной оставалось другое: как получилось, что эта толстая девица – его сестра?!

Ибо так оно и было. С девяти лет она росла вширь, абсолютно не интересуясь шумным миром забав и спорта, где обитали Юлий и его друзья, что приводило семью в немалое смущение. «Не понимаю, как она стала такой», – недоумевал отец. Сам он, хоть ныне круглый и румяный, никогда не бывал жирен; то же и мать. «Помнится, мой родитель все твердил о своей тетке, она была очень крупна, – замечал отец. – Не иначе, девчонка пошла в нее». В тетку или в кого еще, но было ясно, что так оно и останется. С годами брату с сестрой стало не о чем говорить; она вообще мало с кем разговаривала, хотя была достаточно исполнительна. Например, для таких дел, как наблюдение. И вопросов не задавала, коль скоро ее снабжали съестным.

А потому, покуда неспешно тянулся день, она сидела, глазела на пустынную улицу и время от времени доставала из мешка фигу.

Было тихо. В пятистах ярдах, близ амфитеатра, послышался сонный рык льва, доставленного из-за моря. На завтра объявили игры – важное событие. Выступят гладиаторы, покажут жирафа из Африки, пройдут бои с медведями, привезенными с высокогорий Уэльса, а также с местными вепрями. Население Лондиниума в большинстве своем соберется на огромной арене, дабы полюбоваться этим великолепным зрелищем. Даже толстуха пойдет.

На углу было очень жарко. Она оправила платье, чтобы прикрыть груди от солнца. Фига осталась всего одна. Девица извлекла ее, положила в рот и куснула так, что сок потек по подбородку. Она утерлась тыльной стороной мясистой ладони, бросила кожуру на землю, к уже валявшейся, и натянула пустой полотняный мешок на голову, чтобы не напекло.

Затем села прямо и уставилась на выбеленную стену напротив. Еда закончилась, и становилось отчаянно скучно. Стена отсвечивала так, что хотелось прикрыть глаза. Никто так мимо и не прошел. У большинства – сиеста.

Она лишь на минуточку смежила веки. Мешок, нахлобученный на большую башку, понемногу начал мерно вздыматься и оседать.

Солдаты нагрянули стремительно. Их было пятеро, в сопровождении центуриона. Этот седой здоровяк и за годы службы мало чем проявил себя в мирной провинции. Однако шрам, который он заработал в поножовщине много лет назад, тянулся через всю правую щеку и придавал ему вид ветерана, вызывая у подчиненных известное уважение и трепет.

Их скорый марш не наделал на пыльной улочке шума, однако слабое позвякивание коротких мечей о металлические застежки на туниках выдавало чужое присутствие.

Это была вина Юлия. Уложи его кто-нибудь в кулачном единоборстве, он встал бы достаточно резво, чтобы драться дальше. Ему бы и в голову не пришло затаить обиду. В том заключалась его слабость, ибо, не имея подлости в себе, он не замечал ее и в других. А потому не оценил взгляда соперника, которого побил десятью днями раньше. Невдомек ему было и то, что тот мог обыскать кошель, который он беспечно оставил лежать на виду, и обратить внимание на хранившуюся там особенную серебряную монету.

Юлий, сын Руфа, что работает в порту, держит серебряный динарий. Где он его взял?

Таков был текст анонимной записки, полученной властями. Конечно, это могло ничего не значить. Но они собирались выяснить.

Юлий усмехнулся себе под нос. Если он в чем и нуждался в своей жизни, так это в деньгах. Жалованье в доках было скудное; немного он выручал благодаря друзьям, которые ставили на него в боях. Однако в данный момент они с Секстом делали деньги простейшим способом из возможных.

А именно подделывали.

Искусство фальшивомонетничества было нехитрым, но требовало величайшей осторожности. Официальные монеты чеканили. Между двумя трафаретками закладывали металлическую болванку, чтобы запечатлелась и лицевая, и оборотная сторона. На трафаретках была гравировка. После удара она отпечатывалась – чеканилась – на болванке. Юлий слышал о мастерах, которые воспроизводили сей процесс, изготавливая подделки высочайшего качества, однако для этого пришлось бы самостоятельно заниматься гравировкой, чего ни он, ни Секст не умели совершенно.

Поэтому большинство мошенников создавали нечто не такое убедительное, но требовавшее меньших усилий. Они брали готовые монеты – новые или старые – и делали пару оттисков с помощью сырой глины. Затем соединяли матрицы, оставив сбоку маленькое отверстие, куда после высыхания и затвердевания глины заливали металл. Охлажденную форму разбивали и получали вполне пригодную фальшивую монету.

– Конечно, не по одной зараз, – втолковывал Секст. – Вот как надо.

Он взял три формы и выстроил треугольником так, чтобы все три отверстия выходили в срединный зазор.

– После ставишь сверху еще три. – Он показал. – Потом еще.

И он продемонстрировал Юлию, как нужно складывать заготовки, чтобы построить высокий трехгранный столб.

– А дальше остается лишь обложить всю штуковину глиной и лить в середку металл, чтоб затекал во все дырки.