Саймон Скэрроу - Орел в песках Страница 14

Скрофа разинул рот. Раб продолжал махать опахалом, не меняя выражения лица.

— Что ты сказал?

— Ты свободен. — Макрон высунул голову за порог. Какой-то слуга шел в сторону лестницы. — Эй!

Слуга обернулся и мгновение рассматривал Макрона, потом вопросительно взглянул на Скрофу:

— Командир?

— Центурион Скрофа освобожден от командования, — Макрон шагнул вперед, загородив префекта, и продолжил: — Я хочу немедленно видеть всех центурионов и декурионов.

— Даже дежурных, командир?

Макрон задумался. Учитывая то, что Баннус со своими людьми все еще поблизости, это было бы неразумно.

— Нет. Дежурных не надо. Поговорю с ними позже. Ступай!

Скрофа, собравшись с мыслями, откинулся в кресле и хмуро поглядел на Макрона.

— Объясни, во имя Гадеса, что тут происходит?

Макрон, желая как можно скорее отправить отряд на поиски Катона и Симеона, прошел по комнате и остановился перед столом.

— Очень просто. Твое назначение было временным. Я получил приказ канцелярии императора принять командование Второй Иллирийской. Сейчас не время для официальных церемоний, Скрофа. Мне нужен кавалерийский отряд, готовый к действию.

Скрофа покачал головой.

— Не может быть! Кассий Лонгин уверял меня, что пошлет в Рим запрос о моем постоянном назначении.

— Послушай, — сказал Макрон мягко, желая как можно скорей взять власть в свои руки. — Об этом я ничего не знаю. Меня послали в Бушир с приказом принять командование.

На площадке раздался звук шагов, и через мгновение в комнату вошел центурион Постум. Скрофа поднял руку и указал на Макрона.

— Этот человек говорит, что прислан из Рима, чтобы принять командование когортой.

— Он был с отрядом кавалерии, которых преследовали до самого форта, командир, — неуверенно заметил Постум.

— Есть еще один офицер и проводник — они еще там, прячутся, — нетерпеливо сказал Макрон. — Мне нужны люди, чтобы разыскать их.

— Это я мигом организую, — заверил Скрофа. — Как только мы разберемся с твоим назначением.

— Нечего тут разбираться! — заорал Макрон, чье терпение истощилось. — Я командую! Ты смещен. Забирай своего раба и отправляйся к себе.

— И не подумаю! Как ты смеешь являться сюда и так себя вести? Кто отправил тебя из Рима?

— Я уже говорил. Я действую по приказу канцелярии императора.

Центурион Постум громко кашлянул и встал у стола лицом к Макрону.

— Прошу прощения, командир. Если ты действуешь по приказу, можно на него взглянуть?

— Что? — Макрон уставился на Постума.

— Твой приказ, командир. Подтверждение твоего назначения.

— Да чтоб вас всех! Хорошо. Я покажу. Они у меня в седельной сумке.

И тут Макрон застыл — перед его мысленным взором встало нынешнее утро, скачка по плато, внезапное появление Баннуса и его бандитов и то, как эскадрон сбросил поклажу, отчаянно готовясь прорываться к форту.

Губы Макрона снова зашевелились:

— Ох, проклятье…

Глава 8

Катон снова оказался лицом к лицу с друидом, но на сей раз враг оказался гораздо выше и нависал так, что центурион чувствовал себя ребенком. Глаза друида чернели, как угли, а зубы торчали, словно заточенные иглы. В руках друид держал косу и, когда Катон уставился на сверкающее лезвие, поднял ее повыше. Лезвие мелькнуло в луче серебряной луны и рухнуло вниз, к горлу Катона.

Он проснулся с криком, рывком приподнялся на локтях и, широко раскрыв глаза, осмотрел все вокруг. Затемненная комнатка, почти без мебели — только ложе, на котором лежал Катон. Он попытался пошевелиться, но в голове что-то застучало, словно тяжелая колотушка ритмично била в череп изнутри. К горлу подкатила тошнота, молодой центурион поспешно повернулся — и его вырвало. Дверь открылась, пропуская в комнатку свет.

— Лежи смирно, римлянин, — тихо сказала женщина по-гречески, подойдя к ложу, и осторожно поправила подушечный валик под головой Катона. — Тебе все еще плохо после удара. Это пройдет, лежи смирно и отдыхай.

Когда глаза привыкли к свету, Катон взглянул на женщину. Лицо и голос показались ему знакомыми. В памяти всплыли засада, бегство от бандитов и появление в деревне, где он видел эту женщину, изредка приходя в сознание.

— Где я?

— В безопасности, — улыбнулась она. — Пока что.

— Это место… Как оно называется?

— Хешаба. Ты в моем доме, римлянин.

Катон припомнил еще кое-что.

— Симеон… Где он?

— Он повел лошадей дальше по вади, чтобы спрятать. Скоро вернется.

Женщина пошуршала чем-то за валиком; Катон услышал журчание льющейся воды. Женщина положила ему на лоб мокрую тряпку и слегка прижала, так что струйки покатились по вискам.

— Хорошо. И пахнет хорошо. Что это? Лимон?

— Выжала немного в воду. Освежит тебе кожу и облегчит боль.

Катон попытался расслабиться; напряженные мышцы рук и ног постепенно отпустило, колотушка в голове притихла. Центурион уложил голову набок, чтобы лучше рассмотреть женщину.

— Я не помню твоего имени.

— Мириам.

— Верно, — ответил, чуть кивнув, Катон. — Ты и Симеон знаете друг друга.

— Он друг. Хотя не такой, как когда-то.

— Мириам, почему ты помогаешь мне? Я римлянин. Я думал, в Иудее нас ненавидят все.

Она улыбнулась.

— Большинство. Но наша община — другое дело. Мы не позволяем ненависти править нами. Теперь лежи спокойно.

Она протянула руку к голове Катона, ее пальцы легко пробежали по волосам, пока не добрались до того места, где, казалось, сосредоточилась боль. Центурион зажмурился, стиснув зубы.

— Здорово опухло. Но, похоже, ты цел. Не думаю, что повреждение очень серьезное. Через несколько дней поправишься, римлянин.

Катон подождал, пока боль стихнет, разлепил веки и снова взглянул на Мириам. Женщина, хотя и немолодая, притягивала взгляд. Она не была красавицей в общепринятом смысле, но выглядела мудрой и властной. Катон дотянулся до ее руки и слегка пожал.

— Спасибо, Мириам. Я обязан тебе жизнью.

— Ты ничем мне не обязан. Мы принимаем всех, римлянин.

— Меня зовут Катон.

— Ну что ж, Катон, если хочешь отплатить мне, лежи тихо и отдыхай.

— Мириам! — позвал детский голос из глубин дома.

Женщина повернулась к двери и сказала по-арамейски:

— Я здесь.

Через мгновение на пороге появился мальчик лет тринадцати или четырнадцати, с копной черных волос. Он был в тунике из грубой ткани и босиком. Он некоторое время изучал Катона, потом снова повернулся к Мириам:

— Это солдат? Римлянин?

— Да.

— Ему обязательно оставаться здесь?

— Да, Юсеф. Он ранен. Ему нужна наша помощь.

— Но он враг. Враг нашего народа.

— У нас нет врагов. Помнишь? Мы так не говорим.

Мальчик, похоже, не согласился; Мириам, устало вздохнув, поднялась и взяла его за руку.

— Я знаю, как тебе непросто, Юсеф. Если мы о нем позаботимся, он поправится и уйдет. Будь молодцом и иди молотить. На вечер нужно приготовить хлеб, а я еще не смолола муку.

— Хорошо, Мириам. — Мальчик кивнул, бросил последний взгляд на Катона и повернулся к двери. Когда шаги босых ног затихли, Катон улыбнулся.

— Как видно, это один из иудеев, которые все еще ненавидят римлян.

— У него есть на то причины, — ответила Мириам, глядя на мальчика в дверной проем. — Римляне казнили его отца.

Улыбка Катона растаяла. Он почувствовал себя неловко.

— Прости. Наверное, для него это ужасно.

— Ему очень тяжело. — Мириам покачала головой. — Он никогда не видел отца — родился уже после его смерти. И все равно для него это утрата, потеря, и он заполняет пустоту гневом. Долгое время главным в его жизни была ненависть к Риму и римлянам. Мать оставила его, и тогда он пришел жить ко мне. — Мириам повернулась к Катону, и он увидел печаль в ее глазах. — Кроме меня, у него ничего не осталось во всем мире. А он — все, что осталось у меня.

Катон ничего не понял, и Мириам улыбнулась, увидев его растерянное лицо.

— Юсеф — мой внук.

— А, понятно…

Внезапно до Катона дошло, и он похолодел, встретившись взглядом с Мириам.

— Его отец — мой сын. Моего сына казнили римляне, — печально сказала Мириам, кивнув, и медленно отвернулась. Выйдя из комнаты, она аккуратно закрыла дверь.

Катону казалось, что он слишком долго пролежал в темной комнате. Он попытался пошевелиться, но боль в голове набросилась с новой силой, и его замутило. После того, что сказала Мириам, центурион решил, что нужно убираться из этого дома, прочь от этих людей. Хотя Мириам упомянула о терпимости жителей деревни, Катон достаточно знал людей и понимал, что старые раны не заживают. Оставаясь в доме Мириам, он подвергался смертельной опасности, однако не мог и пошевелиться — любое движение причиняло дикую боль. Лежа неподвижно и ловя ухом звуки в доме и на улице, он проклинал Симеона. Зачем, во имя Гадеса, проводник оставил его в одиночестве? Если он ушел прятать лошадей, то ему давным-давно пора было вернуться. Катон понятия не имел, сколько он пролежал в темноте. Он видел, что на улице светло, но был ли это день засады? Или следующий? Как долго он провалялся без сознания? Надо было спросить Мириам. Беспокойство росло, и Катон повернул голову, оглядывая комнату. Неподалеку, у стены, было свалено его обмундирование: доспехи, сапоги и пояс с мечом. Сжав зубы, Катон чуть сдвинулся вбок, пытаясь дотянуться. Пальцы коснулись пояса с мечом и ухватились за него; Катон тянул, пока рукоять меча не отцепилась от кольчуги. Крепко сжав рукоять, центурион, стараясь не шуметь, вытянул меч. Клинок слегка звякнул о ножны, и Катон поморщился. Он подтянул высвободившееся лезвие к себе, поднял меч и положил между ложем и стеной — скрытый от глаз, но под рукой, если понадобится. От напряжения мышцы руки дрожали, и Катон, из последних сил запихнув пустые ножны под кольчугу, повалился на подголовник, борясь с приступами боли, накатывавшими внутри черепа. Зажмурился, глубоко дыша, и постепенно боль утихла, тело расслабилось — он уснул.