Геомар Куликов - Пушкарь Собинка Страница 14

— Тяжко, Никифор… — пожаловался Собинка.

— Мне легко?

— Как быть с Евдокимовой роднёй? После смерти его, да по вине-подлости моего дядьки Савелия, я вроде бы в ответе за них.

— Похоже, — согласился Никифор. — Но то впереди. Ищи случай. Коли сильно будешь желать, тебе жизнь даст его непременно. Поверь старику.

Остался Собинка при Вепре с Никифором и Герасимом.

Куда ещё податься? Не к злодею же дядьке Савелию?

Хмурая осень набирала силу.

Всё чаще шли дожди. В иные дни принимался валить мокрый снег. Голыми и беззащитными стояли деревья — белые берёзы, чёрные липы, серые осины. И лишь могучие дубы, зеленоватые от мха, расставаясь с тёплой порой, недовольно шелестели жёсткими листьями. По ночам землю прихватывало морозцем. И утром под ногами хрустел первый тонкий лёд.

Никифор с Герасимом, пока Собинка странствовал в ставку великого князя Ивана Васильевича, соорудили тёплый шалаш. Спали по двое, тесно прижавшись друг к другу. Третий стоял на страже подле Вепря.

Вылез однажды утром Собинка из шалаша — светло кругом. Лёг на землю белый пушистый снег. Проглядывает сквозь него жёлтая трава.

Щёлкает спросонку зубами Собинка. Из дому отбыл летом. Не запасся тёплым. Спасибо, Никифор поделился своей одёжкой. Не в пору Собинке, велика. А всё лучше, чем никакая. Чтобы согреться, принялся прыгать то на одной ноге, то на другой. Дул в кулаки, приговаривал ворчливо:

— Будь он неладен, холодина этакий…

Никифор услышал:

— Погоду не брани. Снежок нам кстати. Отнимет корм у ордынских коней. Зима — нам трудность. Им — беда.

— Палка о двух концах. Слыхал, как стращают: станет Угра, будут на нашем берегу…

— Грозилась синица море поджечь. Посмотрим, что сделается с ханским войском, когда станет река. Хотя на одни холода и зиму полагаться не след, они нам подмога.

Месяца октября в двенадцатый день князья Борис и Андрей Большой, братья великого князя Ивана Васильевича, со своими полками подошли к городу Кременцу.

Довольно посмеивался Герасим.

— Это Ахмату под самый дых. Как прежние ханы, сильно надеялся поживиться на междоусобице русских князей. Ан не вышло. Крепким орешком стала Русь для Орды. Сразу не разгрызёшь…

— Может, теперь по Орде ударим? — обрадовался Собинка.

Надоело ему — да одному ли? — затянувшееся бездействие. Роптали в полках: «Прадед нынешнего великого князя Дмитрий Иванович, прозванный Донским, сам бился в латах простого воина на Куликовом поле. А наш, ровно сурок, окопался в Кременце. Носу оттуда не высунет лишний раз».

На вопрос Собинки весело ответил Герасим:

— Куда торопиться? Никифор Алексеевич здраво судит: зима нам на пользу. У нас позади родная земля, а у них — чужая, ими разграбленная, разорённая.

Всё-таки ждали новых событий на русском берегу с опаской старинной перед Ордой.

Ох, чёрной и грозной силой была для Руси Орда! Не годы — столетия русские князья гнули колени и склоняли головы перед ордынскими царями-ханами. Платили дань. Своими княжествами владели-правили ордынской милостью.

И вот они, осенние дни одна тысяча четыреста восьмидесятого года, — к кому склонятся?

Грелись Никифор и его помощники в шалаше. Вместе с другими ратными людьми, большими и малыми, глядели на Угру-реку.

К вечеру двадцать пятого октября очистилось небо от облаков. Холодное зимнее солнце осветило два войска, стоящие друг против друга.

— Ну, ребятушки, — сказал Никифор, — не иначе, быть ночью знатному морозу.

— К тому идёт… — согласился Герасим.

И точно. Забрезжил рассвет — высыпали ратники обоих войск, каждый на свой берег. Не осенняя свинцовая вода разделяет их. Под восходящим солнцем сверкает, искрится молодой лёд. Точно ослепительная семицветная радуга упала и разбилась на мелкие-мелкие кусочки.

Стала Угра.

Случилось то месяца октября в двадцать шестой день.

Не было криков и шума ни на русском берегу, ни на ордынском. И тут и там понимали: близится решающий час.

Собинка не утерпел. Сбежал к самой реке, постучал каблуком сапога по льду. Откликнулся лёд тонким звоном. Не обозначилось на нём и малой трещины.

— Осторожней, милок! — предупредил Никифор.

— Я потихонечку… — пообещал Собинка.

Стал на лёд одной ногой, потом другой. Подпрыгнул легонечко.

— Держит! — крикнул.

Хотел ещё сделать шаг вперёд. Вдруг свистнуло что-то поблизости. И будто кто дёрнул за бок. Глянул изумлённо. Клок Никифорова старого зипуна вырван.

— Берегись! — закричали сзади. Голоса Никифора и Герасима тревожнее других.

Посмотрел на правый берег. Оттуда в него целят из луков. Заторопился назад. Ноги скользят по льду. Ещё несколько стрел свистнуло и пролетело совсем рядом.

Выкарабкался на берег. Скатился в окопчик, что был вырыт для Вепря. Никифор с Герасимом бранятся.

Отдышался Собинка. Чего греха таить, сам струхнул. Объявил:

— Лёд крепкий.

— Ты — не конник, — сказал Никифор. — Но так пойдёт, скоро пожалуют к нам лиходеи. Надо готовиться!

Продумано всё было заранее. Угра станет — опять передвинуть пушку. Обмануть памятливых врагов. Будут ждать грозные выстрелы с мысочка, поросшего ивняком, а ударит Вепрь из нового своего пристанища.

Никифор с Герасимом загодя его старательно оборудовали, шагах в пятидесяти от прежнего. Вырыли окопчик для пушки у самого берега. О двух ступеньках. На нижней скрыт Вепрь. А как понадобится — наготове верхняя ступенька. Выкати на неё пушку — открыты река и правый берег. Целься и пали метче!

Ночью перетащили Вепря. Перевели лошадей с припасами.

Работящий хозяйственный Герасим предложил:

— Хорошо б соорудить землянку. Теплее было бы и покойнее.

Никифор согласился:

— Стоять тут едва ли долго. Однако к чему мёрзнуть?

Вырыли землянку. И в пору.

Лёг пушистый и глубокий снег. Стало всё по-зимнему. Крепчал мороз. Солнце утрами поднималось в студёном тумане. В иные дни ровно молоком застилало и реку и леса вокруг — с трёх шагов человека не разглядеть. От жестокого холода трудно было дышать и даже смотреть.

Мёрзли воины на левом берегу.

Но ещё сильнее — на правом.

Русские ратники получали из обоза еду для себя и корм для коней.

Ордынские — нет. Всё, что можно, давно вокруг пограбили. Теперь сидели голодом. Неприхотливые и выносливые их кони и те вконец отощали, начали гибнуть от бескормицы.

Ведали о том на русском берегу. Говорили:

— Воистину, не всё коту масленица — настаёт великий пост.

Месяца ноября в третий день держал лёд Угры-реки конного всадника. Столь крепок стал.

Никифор за ужином подле костра — один бок огнём горит, другой на морозе стынет — упредил Герасима с Собинкой:

— Теперь, мужики, надо беречься. Особливо ночью и под утро.

И впервой, не любил того Никифор, зарядил Вепря с вечера.

Ответил на молчаливый вопрос Собинки:

— Хоть и морозно, а сухо. Пороху при хорошо промасленном пыже сырость не грозит. А её опасайся более всего. Она нам, пушкарям, первый враг.

Бесновались, злобились пуще прежнего на правом берегу. Кричали ругательства. Грозили жестокой расправой.

Четвёртая неделя-седмица истекала с того дня, когда вышло на Угру ханское воинство.

И всё то время оно без победы — русские без поражения.

Первая сторо́жа подле пушки самая лёгкая. Не так спать охота, как под утро. На неё всегда ставил Никифор молодого пушкаря. Собинка тому всячески противился. Обижался.

— Может, мне при вас сделаться кашеваром? — ворчал однажды. — Али портянки стирать?

— Глупый, — отозвался Никифор. — Нам с Герасимом проще одолеть сон. Чего тебя мучить понапрасну? А караулить пушку надобно во всякое время. Она словно бельмо на глазу врагам. Могут удумать любую пакость. Потому в свою сторожу гляди в оба и ушки держи на макушке. Не ровен час, пожалуют нежданные гости.

— Нешто слепой я али глухой, — пожал плечами Собинка. — Разгляжу всадника, хоть и одного, на белом-то снегу. И услышу…

Никифор объяснил терпеливо и без гнева:

— Разве о всаднике речь? Кто его и зачем пошлёт? У басурман другая привычка. Когда надо, ровно тени ползут-крадутся. И стражу кинжалами колют. Охнуть не успеешь, как отлетит твоя душа к господу богу. Я и то дивлюсь, что покуда всё тихо-спокойно. Только обманчива та тишина. И в любой час нежданно может обернуться кровью…

Посмотрел Собинка на реку, выругал себя мысленно: как сам не догадался о главной опасности? Кажись, ума на то большого не надо.

Ничего не сказал Никифору.

Однако первую ночь провёл тревожно. Всё чудились враги, кои то по реке стелются, то вовсе вблизи таятся за деревьями и кустами. И вот-вот с кинжалами своими острыми кинутся на людей, приставленных к грозному Вепрю.