Антонин Ладинский - XV легион Страница 14

– Боюсь, что и там нам будет скучно. Но что ты видел на Востоке?

– Об этом потом. Я хочу знать, что делается в Риме. Что делает Порфирион?

– Все пишет бесконечные комментарии.

– Марий Максим?

– Сочиняет историю.

– А этот кому подражает? Тациту?

– Скорее, Светонию. И другие – пишут, пишут... Моря чернил. И ни одной новой метафоры! А Серен Саммоник пишет стихами о врачевании болезней! Разве это стихи? Прячут руки в складки тоги и пересчитывают на пальцах количество слогов. Перепевают друг друга. Пишут о богах, потому что мода на благочестие. Пишут о гибели и смерти, а сами мечтают хорошо пообедать. Нет никого. Оппиан умер...

– Я видел его гробницу, когда был проездом в Аназарбе.

– И в Аназарбе был?

– Да. Я даже запомнил надпись на гробнице. Послушай! «Я – Оппиан. Я стяжал бессмертную славу. Но ревнивые парки и жестокий Плутон похитили в расцвете сил глашатая муз».

– Неплохо, хотя слишком пышно. Он писал о рыбках и слонах, но из него мог выйти толк.

– А помнишь, Скрибоний, как он читал стихи перед Юлией Домной? Думал ли он, что его ждет чума в Аназарбе?

– А как он писал о ловле птиц! Откуда у него была эта точность глаза, такое чувство природы! – умилился и Скрибоний.

– Гробница его, – продолжал Виргилиан, – из мрамора, осенена кипарисами. Так и подобает лежать поэту. Но в Аназарбе никто не читал его стихов. Показывают гробницу, как достопримечательность, проезжающим, но ни один не потрудился поинтересоваться поэмой об охоте.

За дверью послышался женский смех, грудной; волнующий. Гармоничный голос произнес:

– Я заплачу хозяину завтра. Будь спокоен!

Голос так не вязался с убожеством гостиницы, что Виргилиан спросил:

– Кто это?

– За дверью? В гостинице остановились бродячие комедианты. Это, вероятно, Делия. Она живет за стеной.

Виргилиан приоткрыл дверь и взглянул на лестницу, по которой спускалась какая-то женщина. Услышав скрип двери, она обернулась. Виргилиан увидел смугловатое лицо, ослепительные зубы. Черные глаза брызнули на него сиянием. Потом длинные ресницы опустились. Держась маленькой смуглой рукой за перила, женщина спустилась по лестнице. За нею ковылял привратник, тот старичок, который объяснял Виргилиану, как найти Скрибония.

– Кто она такая? – спросил Виргилиан, вернувшись от двери.

– Не то танцовщица, не то комедиантка.

– Какие у тебя соседки, старый мошенник!

– Увы, меня это уже не интересует. Ничто уже не может возбудить моей страсти, ни хорошенькое личико, ни маленькая рука.

– Что она делает, эта Делия?

– Вероятно, пляшет в кабачках.

– Какая походка! Какие глаза!

Скрибоний прервал его восторги:

– Ты говорил о варварских дубах и хижинах. Дело не в хижинах. Жизнь везде прекрасна. Вот я третий день страдаю кровотечением, кишечник отказывается работать, а я готов славить мироздание. Так страшно на берегах подземных рек, где в испарениях бродят души усопших...

– Ты веришь в царство Плутона?

– Может быть, и не верю.

– А Филострат в Риме?

– В Риме. И Минуций Феликс, и приехал из Африки Цецилий Наталис.

Истопники распахнули длинными железными крючьями раскаленные бронзовые дверцы печи. Из чрева огненного, словно из кратера Этны, пахнуло нестерпимым зноем. Жар сжигал воздух, и под низкими сводами кочегарки нечем было дышать. Невыносимо для глаз пламенели уголья. Рабы, с искаженными лицами, прикрывая руками глаза, бросали в печь огромные поленья. Снопы искр фонтаном посыпались из топки, пока снова не захлопнулись тяжелые дверцы. Тогда огонь с новым бешенством заревел в каменном чреве печи.

В гигантских кипятильниках клокотала вода. Из предохранительных отверстий раскаленными струями вырывался пар. Едкий дым наполнял низкое помещение. Истопники дышали как рыбы. Один за другим они подходили к глиняному сосуду в углу и жадно пили поску – воду, подкисленную уксусом – питье рабов.

Термы показывал Виргилиану сам попечитель. Собственно говоря, Квинт Нестор был слишком занятым человеком, чтобы спускаться по всяким пустякам в подвал, но дядя Виргилиана был влиятельным сенатором, а Нестор никогда не пренебрегал полезными связями. Местечко попечителя было теплое и доходное, и надо было за него держаться зубами. Одни проценты, взимаемые с поставщиков горючих материалов, масел для палестры и прочие доходишки приносили в год не одну тысячу сестерциев: Нестор не упускал никакого случая, где можно было заработать, вечно шептался с подозрительными вольноотпущенниками, что-то устраивал, что-то подсчитывал.

Страдая от одышки, он мужественно спускался и поднимался по крутым лестницам и объяснял гостю устройство недавно законченных северовских бань. По лабиринту подземных дорог двигались повозки с дровами, с древесным углем, с амфорами масла. Кое-где тускло блестели светильники, чадили смоляные факелы. Вдоль стен скользили как тени полуголые люди.

– По этим свинцовым трубам нагнетается горячая вода. По глиняным доставляется теплый воздух, – объяснял Нестор.

Рабы вручную вертели гигантское скрипучее колесо подъемной машины. В мути водяных паров мерно мелькали их мускулистые спины. Надсмотрщик над рабами, огромный одноглазый человек, прозванный «циклопом», до сих пор мирно игравший в кости с помощником в укромном уголке, где неплохо было потягивать испанское вино, с приходом господина проявлял удвоенное рвение. Диким голосом он призывал Геркулеса и Кибелу и всех богов-олимпийцев, раздавал тумаки, шлепал по спинам огромной лапой. В этой мрачной подземной обстановке он и в самом деле походил на разгневанного циклопа в пещерах Гесиода. Опять распахнулись раскаленные дверцы, и пахнуло вулканическим жаром.

«Таким представляют себе иудеи загробный мир», – подумал Виргилиан, с опаской заглядывая в пышущую жаром печь.

Наверху, над Римом, сияло солнце. На блаженных холмах Кампаньи зеленели классические лозы. На египетских полях колосилась тучная пшеница. На морях покачивались корабли. Мимо острова Мелиты проходила военная либурна. В далекой Каппадокии ученики перечитывали ослепшему Клименту «Строматы», и старец плакал, думая о страшных судьбах церкви. Двенадцатилетний Плотин бродил вдоль мутных каналов родного Ликополя, и детские грязные руки пачкали школьный список Гомера. Грузчик Аммоний Сакк под сенью кипарисов и лавров Брахиона учил о душе. С великим прилежанием в Афинах переписывались книги Евклида, и пламенный Тертуллиан громил римлян, не желавших поднять близоруких глаз от этих земных книг к Небесному Иерусалиму. Друзья Минуция Феликса собирались на прогулку вдоль остийского пляжа.

– Не случилось ли тебе лицезреть на Востоке августа? – спросил Нестор.

– Что?.. – очнулся Виргилиан. – Видал, в Александрии.

– Какие труды предпринимает ради нас божественный! Какие терпит лишения! – вздохнул попечитель и даже в темноте изобразил на своем бабьем, несмотря на круглую бородку, лице верноподданническое благоговение. Виргилиан, вспомнив о сценах на Канопской дороге, усмехнулся.

Наверху, под сенью прохладных портиков бродили зеваки, бездельники и прихлебатели богатых откупщиков. В мраморные бассейны обильно струилась вода. Она заливала весь Рим струями акведуков, била фонтанами, изливалась в нимфеях, наполняла водоемы, шумела, переливалась, булькала, стояла в воздухе радужной пылью, насыщала влажностью римские сады. Обилие воды казалось римлянину таким же естественным, как окружающий его воздух.

В палестре по всем правилам олимпийского пятиборья боролись нагие фракийские атлеты. Мощные руки сплетались, ноги упруго били в песок, но покрытые маслом тела противников в последнюю минуту ускользали из объятий, и борцы, тяжело дыша, начинали сначала. Никто, кроме этих людей на жаловании, атлетикой не занимался, и зрители смотрели на них с обидным равнодушием: ведь это были не цирковые квадриги.

Из комнаты с теплыми ваннами доносились рулады какого-то певца, которому казалось, что в бане голос у него становился особенно нежным и мягким. Виргилиан распрощался с Нестором и поднялся наверх. Под сводами зала шаркали тысячи сандалий, голоса гулко звенели в этих обширных пространствах. Наверху, как некое архитектурное чудо, повис стеклянный потолок – соляриум, «святилище солнца». Вдоль стен бежали мозаичные сцены охоты, рыбной ловли, зелень морских пейзажей, пещеры и коралловые острова.

День был полон хлопот. После Нестора надо было посетить Макретиана. По городу ползли слухи, что на северной границе неблагополучно. Дядя просил Виргилиана узнать у префекта в точности, что там происходит. В Карнунте лежали на складах огромные партии кож, закупленных у Виктория.

Дом Флавия Макретиана, префекта Рима и друга августа, охранялся стражей из первой когорты. Виргилиану сказали, что префект занят неотложными делами, и просили подождать. Дел у Макретиана было, действительно, по горло. От императора был получен эдикт об увеличении вознаграждения ветеранам, уходящим в отставку, с пяти до шести тысяч динариев. Надо было приготовить копии, чтобы разослать их в префектуры легионов. Десятки писцов переписывали новое распоряжение. Заведенная еще вольноотпущенниками Клавдия огромная административная машина со всевозможными списками, регистрами, отчетностью и строгой нумерацией, действовала без перебоев.