Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век Страница 14

Юрий с Иваном, поглядывая за отцом, посмеивались: как девки его раззадорили – не узнать, помолодел, повеселел. Каждый день гулянья для гостей, пиры, охота.

Наконец, великий князь сделал свой выбор: подвенечный наряд надела пятнадцатилетняя дочь витебского князя Василька Брятиславича Любовь.

Девушка была невысока росточком, но несравненно хороша: не по годам крутобедра, полногруда, свежа, словно яблочко наливное. Может, и прошел бы великий князь мимо нее, если бы не глаза – большие, лучистые, цвета полевых васильков.

Любовь приняла волю отца безропотно. Понимала, что и он не волен отказать великому князю. Да и почто отказывать-то, честь оказана всему роду Брятиславичей. А все-таки боязно.

«Неужто такова воля божья и судьба мне выпала быть великой княгиней?! – терзалась мыслями Любаша. – Полюблю ли я его? Вона какой он грозный? Сдвинет брови, так мороз по коже и в ногах слабость. По годам-то внучка ему, а тут… жена!»

Всеволод Юрьевич был щедр. Подарков навезли от великого князя множество: и золотых украшений, и мехов, и тканей заморских, и чистокровных лошадей… Угодил князь всем: и князю витебскому, и княгине, и княжичам, и всей родне Брятиславичей. Любаша же проводила время до свадьбы в любовании дорогими подарками, в примерке нарядов и украшений, в играх с подружками. В городе она не показывалась, и потому народ владимирский с нетерпением ожидал дня венчания: и погулять вволю от щедрот княжеских, и невесту обсудить между делом.

И вот долгожданный день наступил. Залились малиновым перезвоном колокола церквей и соборов, зашумел многоголосо люд владимирский. Свадьба!

Поутру провезли постель на княжеский двор. Все честь по чести: в возок, груженный перинами и подушками, две сивые лошади впряжены; в окружении слуг боярских и пеших, и конных, все в золоте, в куньих шапках, при мечах; на облучке старший постельничий со святым образом в руках, а за возком – сваха в желтом летнике, платке цветастом да в бобровом оплечье. За дружку, что ехал во главе поезда постельничего, Кузьма Ратьшич – лик просветленный, радостный.

К полудню на Соборную площадь, народом заполненную, въехал свадебный поезд: в возке – невеста, верхом на аргамаке – жених. Паперть Успенского собора устлана камкой и золоченым атласом, под ноги жениха и невесты кладут ковер и пару соболей.

Дрожащая, чуть живая от страха и охватившей робости, сходит Любаша с возка. Великий князь берет ее за руку и вводит по ступеням в распахнутые ворота собора.

– Махонькая-то какая! – всплескивает руками дородная купчиха, впервые увидевшая невесту, и, обращаясь к стоявшей рядом подруге, добавляет: – Дитя еще совсем. Не сладко такой-то в замужестве.

– С нее станется, – отмахивается та. – Не на хозяйство идет, а так, князя ублажать. Заездит она мужика, не молодой, чай, Всеволод-то Юрьевич. Силы, должно, не те.

Шумит народ, галдит, рыгочет в предчувствии пира. Свадьба!

– А что, мужики, попьем ноне во здравие великого князя. Сладок, поди, медок княжеский! – заломив на затылке поярковую шапку, тряхнул кудлатой головой красномордый мужик.

– Попьем! – откликаются ему.

– Князь велел наливать вина без меры: кто сколь выпьет.

– Ото попьем, мужики! Слава великому князю!

От множества людей в храме душно. Горят свечи, священники, в золоченые ризы одетые, строги. Любовь от волнения и страха еле держится на ногах. Словно сквозь плотную завесу доносится:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Идет венчание чередом. И вот уже обводят молодых вокруг алтаря. Будто и не с ней происходит все это, словно в тумане… Но нет. Великий князь, склонившись, целует ее в губы, властно, требовательно. Она – великая княгиня. Не верится.

И опять ликующая толпа владимирцев, колокольный перезвон, свадебный поезд. Вот и двор княжеский. На пороге терема князь витебский с княгиней. Они целуют молодых, осыпают зерном, хмелем, золотыми и серебряными монетками, чтобы жилось сытно, богато, весело.

Расселись в палатах княжеских по свадебному чину, и начался пир.

Пили чаши заздравные, пили хвалебные, пили приветные… рекой лилось вино ромейское, меды сладкие, хмельные… шум, гам, ряженые, кругом голова… Свадьба!

Великий князь на высоком кресле рядом с молодой женой не ест, не пьет, зорко следит за всем. Вот и третья смена блюд. Поглядывает тысяцкий на Всеволода Юрьевича: не пора ли молодым в опочивальню? Но нет! Не подает великий князь знака. Нарушен чин свадебный. Непорядок! Хмурит брови князь витебский Василька Брятиславович, перешептываются бояре, подхихикивают, да делать нечего. Всему здесь хозяин великий князь: как захотел, так и повел свадебный чин.

Звенят чаши, ликуют гости, пирует стольный град Владимир!

– Что-то батюшка невесел, – склонившись к самому уху брата, кричит, пересиливая шум, Юрий. Ярослав, уже изрядно захмелевший, обнимает брата и, ткнувшись ему в плечо, со слезливой дрожью в голосе отвечает:

– Почто же ему быть веселым? Свадебка-то в тягость. Дед Пантелей говорил как-то Кузьме Ратьшичу, что батюшку нашего хворь одолевает, а я разговор их слышал. Никому не говорил. Тебе токмо.

– Молчи об этом, брат! Не то смуту посеешь.

Юрий с тревогой смотрит на отца: нет, еще поживет великий князь. Если бы слаб был, не затеял бы свадьбы. Он переводит взгляд на молодую княгиню: раскраснелась, глаза сияют, губы алеют лепестками. Хороша! Да Дубрава краше! Юрий отыскивает ее среди пестрой стайки подружек, их взгляды встречаются, и холодок, возникший от разговора с Ярославом, тает.

Вот и вечер подкрался незаметно. За столами уже немало хмелем сморенных. Пора! Всеволод Юрьевич подает знак, и тысяцкий, встав из-за стола, громко выкрикивает:

– А не пора ли молодым в ложницу?

– Пора! Давно пора! – кричат гости в ответ.

Дружка, Кузьма Ратьшич, выйдя на свободное от столов место, поясно кланяется князю витебскому, потом княгине.

– Великий князь Всеволод Юрьевич челом бьет, чтобы пожаловали к нему завтра пировать.

Затем приглашает он на пир князей и бояр званых, княгинь и боярынь, да всех по имени, с великим уважением и почетом. После чего с важным видом Кузьма Ратьшич подходит к столу, за которым сидят молодые, и забирает стоящее перед ними блюдо с горбушкой хлеба и сыром. Завернув все это в скатерть, передает слуге и велит узелок нести в ложницу. Между тем князь витебский Василька Брятиславович выводит дочь свою из-за стола и, передавая ее руку великому князю, говорит:

– Судьбами божьими дочь моя приняла венец с тобой, князь Всеволод Юрьевич, и тебе бы жаловать ее и любить в законном браке, как жили отцы и отцы отцов наших.

С благодарностью и уважением целует великий князь своего тестя в плечо и принимает от него руку своей молодой жены. Осыпаемые зерном и хмелем, молодые направляются в ложницу. Вместе с ними важно выступают старшая сваха, тысяцкий, постельничий да боярыни, коим надлежит раздевать молодую княгиню ко сну.

Вот и спальня. Горят свечи, мерцает лампадка под образами. Всеволод Юрьевич обводит взглядом ложницу: все ли на месте, по чину ли приготовлено свадебное ложе?

Любаше же все вновь. Постель какая-то странная: на стоящих стоймя снопах ржи, накрытых ковром, перина; поверх нее расстелены одеяла; по углам на торчащих прутьях висит по паре соболей и по калачику крупчатому; в стороне – поставец, а на нем множество кружек с различным питьем, с медом и квасом, да ковш один и чарка серебряная одна; в дальнем углу еще одно ложе, в ближнем – кумган [44] с водой, два таза, лохань, полотенца, халаты…

Молодые присели на ложе.

Далее, согласно свадебному чину, тесть должен был снять покрывало с дочери, а боярыни, уведя княгиню за занавесочку, раздеть ее, но Всеволод Юрьевич, грозно поведя бровью, приказал:

– Все выйдите за дверь! Я сам раздену, – и, остановив последним покидавшего спальню тысяцкого, распорядился: – До утра в ложницу не входить!

– А как же кормление? Вскорости вас должны прийти кормить. Обидится княгиня витебская, что лишил ты ее этой чести.

– Я же сказал: до утра в ложницу не входить, – медленно выговаривая слова, повторил князь.

Тысяцкий недоуменно пожал плечами:

– Воля твоя, великий князь. Дай Господь вам в добром здравии опочивать. – И, поклонившись поясно, вышел из спальни, тихонько прикрыв двери.

Десять дней длились свадебные торжества, и все это время Дубрава избегала встреч с Юрием. На следующий день после венчания великого князя и Любови она впервые почувствовала недомогание и тошноту. От вида яств на пиру ее мутило, обилие запахов вызывало боли в животе, от которых спасал только рассол. Угас румянец на щеках, а под глазами пролегла синева.

– Что с тобой, доченька? Уж не захворала ли? – встревожился Федор Афанасьевич. Но девушка поспешила его успокоить:

– Я здорова. Видимо, на пиру съела чего-нибудь недоброго.

Но тошнота не проходила, и Федор Афанасьевич догадался: не убереглась!