Андрей Посняков - Московский упырь Страница 14

Бухх!

Дзинь – бухх! Дзинь – бухх!

И только искры летели!

А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза – такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.

– Молодец парень! – обернувшись, прокричал кузнец.

Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.

А Прохор на них не глядел – увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.

– Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду – беру тебя молотобойцем, беру!

Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…

– Хозяин, водица-то у тебя кончилась!

– Сейчас принесу… – Лишь сверкнули голубизною глаза.

Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:

– Наклонися, солью.

Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.

– Эх, хорошо!

Отфыркиваясь, поднял голову:

– Тебя как звать-то, краса?

– Марьюшка, – потупила очи дева. – Марья.

Глава 4

Прочь!

Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность.

Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, – то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна – последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.

Всю неделю – пока работал Прохор – девчонка постоянно прибегала в кузницу – то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.

– Вот спасибо, Марьюшка! – Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. – Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.

Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал – совсем, мол, смутили девку.

Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него – пушистая телогрея, сверху – шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь – боярыня, – видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.

Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег – сапоги почистить. Скосил глаза – ага, девица тут как тут:

– Далеко ль собрался, Проша?

– Домой, – молотобоец улыбнулся. – Ну, куда же еще-то?

– А далеко ль ты живешь?

– Да недалече…

– Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!

Денек и впрямь выдался чудный – с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой – хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.

– Так тебе и надо, Анчутка, – погрозила пальцем Марьюшка. – Не воробьев – мышей в амбаре лови!

– Прогуляться, говоришь? – Прохор сделал вид, что задумался. – Инда, что же – пошли! Только это… матушка не заругает?

– Не заругает, – засмеялась девчонка. – Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.

Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже – Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну – договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» – заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили – едва полдень миновал.

– Эх, что ж делать? – Прохор почесал бороду и махнул рукой. – Пошли!

Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом – молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:

– А вот сбитенек горячий!

– Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!

– Сбитень, сбитень!

– Пироги, с пылу, с жару – на медное пуло – дюжина! Подходи-налетай!

Прохор подмигнул девушке:

– Хочешь сбитню, Маша?

– Маша? – Марьюшка засмеялась. – Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное! – девушка перекрестилась на церковную маковку.

– Бабушка, говоришь? – усмехнулся Прохор. – Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?

– Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?

– Сейчас.

Парень поискал глазами мальчишку-сбитенщика, подозвал… Как вдруг, откуда ни возьмись, вынырнули трое нахалов в кафтанах немецкого сукна, подпоясанных разноцветными кушаками.

– Эй, сбитенщик! Налей-ко нам по стакашку!

– Эй, парни, сейчас моя очередь, – спокойно произнес Прохор.

Все трое обернулись, как по команде. Чем-то они были похожи – молодые, лет по двадцать, кругломордые, глаза смотрят с этаким презрительным полуприщуром, будто и не на человека вовсе, а так, на какую-то никчемную шушеру.

– Отойди, простофиля.

– Ой, Проша, уйдем, – уцепилась за руку Маша.

– Ого, какая красуля! – Один из парней ущипнул девушку за щеку. – Пойдем с нами, краса, пряниками угостим!

Вся троица обидно захохотала.

– Постой-ка, Маша. – Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам. – Эй, гниды! Это кто тут простофиля?

– Как-как ты нас обозвал?! – Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.

– А ну, отойдем поговорим! – Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.

Народ испуганно подался в разные стороны.

– А чего отходить-то? – Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.

Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож – в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.

Р-раз! – с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.

Два! – треснул третьему ладонями по ушам.

Тот аж присел, заскулил:

– Ой, дядька, бо-о-ольно!

Стукнув нахала кулаком в лоб – так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.

– От молодец, паря! – крикнул кто-то в толпе. – Осадил посадскую теребень!

– Счас! – Прохор вытер руки о полы кафтана. – Остатних тоже заброшу.

Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же – давно уже и след простыл. Да и черт с ними!

– Прошенька! – кинулась на грудь Маша. – А вдруг они бы тебя – ножиками?

– Не сделан еще тот ножик… – Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке. – Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!

– Да ну его, этот сбитень, – отмахнулась девушка. – Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.

– Пошли.

Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище – торговали прямо на льду! – красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.

– Да-а, – восхищенно протянул Прохор. – Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!

– То верно, – Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного. – Как ловко ты их раскидал!

– Я ж кулачным бойцом был, Маша!

Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво – пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля – и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик: