Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте Страница 14

К моему удивлению, школа Роу-Хед оказалась вполне приемлемой. Методы преподавания учитывали индивидуальные склонности и способности учениц. После уроков мы подходили к мисс Вулер и отвечали вслух. Она обладала поразительным талантом заинтересовать в своем предмете, учила нас мыслить, анализировать и понимать; она пробудила во мне еще большую тягу к знаниям. В отличие от моей предыдущей школы, где пища была скудной и несъедобной, еда в Роу-Хед была хорошо приготовлена и обильна. Мисс Вулер вообще заботилась о нашем физическом благополучии, оставляя довольно времени для отдыха и настаивая, что ежедневные прогулки и развлечения на свежем воздухе необходимы для нашего здоровья.

К сожалению, у меня не было опыта развлечений на свежем воздухе. На следующее утро после моего приезда, пока остальные девочки играли во «Французов и англичан»,[14] я укрылась под огромным голым деревом на замерзшей лужайке и погрузилась в «Английскую грамматику» Линдли Муррея. Через некоторое время рядом со мной раздался голос:

— Почему ты держишь книжку под самым носом? Тебе нужны очки?

— Нет! — возразила я, с негодованием вскинув голову. — У меня прекрасное зрение.

— Не хотела тебя обидеть. Тебя зовут Шарлотта?

— Да. А ты — Мэри Тейлор и приехала сюда со своей младшей сестрой Мартой?

— У тебя хорошая память.

Мэри оказалась на десять месяцев младше меня. Она была на редкость хорошенькой, с умными глазами, превосходным цветом лица и темными шелковистыми волосами. Однако я не могла не заметить, что хотя одета она намного лучше меня, но все же не так хорошо, как другие ученицы. Позднее я узнала, что виной тому — отцовское банкротство по армейскому контракту. У красного платья Мэри были короткие рукава и глубокий вырез, в то время такие платья носили только маленькие девочки, ее перчатки были прострочены, чтобы дольше служить, а синее пальто — мало и безнадежно коротко. Наряд придавал Мэри детский вид, но ей было как будто все равно, и оттого я почувствовала себя еще более непринужденно.

— Пойдем поиграем в мяч, — предложила она.

— Спасибо, но я не играю в мяч.

— В смысле? Все играют в мяч.

— Кроме меня. Я предпочитаю чтение.

Прежде чем я успела развить тему, другие девочки стали настойчиво нас звать.

— Поднимайся. — Мэри протянула мне руку в перчатке. — Ханна простудилась и осталась в школе, так что нам нужна еще одна девочка на нашей стороне.

Мне пришлось подчиниться. Отложив книгу, я взяла Мэри за руку, и мы побежали через лужайку к остальным шести девочкам. Услышав название их любимой игры, я призналась, что никогда не принимала в ней участия; последовало поспешное объяснение правил, за которым началось состязание. Я бегала вместе со всеми и пыталась принести пользу. Однако когда мяч кинули в мою сторону, мои неуклюжие попытки поймать его оказались неудачными.

— Да что с тобой, ирландка? — воскликнула пухлая темноволосая Лия Брук, дочь богатых родителей, на что недвусмысленно указывали бархатный плащ и черная бобровая шапка. — Ты слепая или просто идиотка?

— Я же предупреждала, что никогда не играла.

— Разве в Ирландии не играют в мяч? — съязвила Амелия.

— Я не из Ирландии! — возмутилась я.

— Ей нужны очки, — предположила Мэри. — В этом вся беда. Она не видит мяча.

— Тогда держись подальше, ирландка! — предостерегла Лия. — Без тебя будет лучше.

Подавленная собственной несостоятельностью, я все же обрадовалась спасению и скрылась в тихом местечке под деревом, где читала книгу до конца отпущенного часа.

Больше никто не звал меня поиграть. Остаток недели я целиком посвятила учебе. Наставницы были внимательны и терпеливы, но несколько девочек, подстрекаемые Лией и Амелией, при любой возможности потешались надо мной, моим акцентом, внешним видом и невежественностью. Когда я не могла отличить артикль от имени существительного или назвать малоизвестную реку в Африке, комнату наполняло дружное хихиканье. Ах! Как мне хотелось сообщить, что, даже не будучи особенно подкованной в грамматике или географии, я создала собственное королевство в неведомых глубинах Африки и написала множество историй, эссе и стихотворений, однако я молчала из опасения, что подвергнусь еще большим издевкам.

Через восемь дней после моего приезда насмешки достигли апогея. Девочки весело щебетали в прихожей, облачаясь в плащи и шапки в преддверии часа отдыха. Я шла мимо них с книгой в классную комнату, когда Амелия с надменной улыбкой объявила:

— Слышала новость, Шарлотта? Ты последняя в списке!

— Каком списке? — не поняла я.

— Мы голосовали, кто самая хорошенькая девочка в школе. Мэри заняла первое место, я второе. А ты — последнее.

Я замерла на месте, пораженная новым свидетельством их жестокости.

— Не расстраивайся, Шарлотта, — спокойно произнесла Мэри. — Кто-то ведь должен быть последним. Ты не виновата, что такая безобразная.

Безобразная? Я действительно безобразная? Впервые в жизни меня наградили подобным эпитетом. Я была бесконечно унижена, мне хотелось умереть. Глаза Мэри широко распахнулись, когда я выбежала из комнаты, словно она была удивлена моей реакцией.

Преследуемая хохотом девочек, я бросилась в класс, упала на пол в эркере и заплакала. Никогда прежде я не ощущала себя столь безгранично одинокой, столь глубоко пристыженной, столь безнадежно неполноценной. В этом чуждом месте я погрузилась в полное отчаяние. Полагаю, добрых полчаса я лежала на полу, исторгая рыдания из самой глубины души.

Вдруг я почувствовала, что в комнате кто-то появился. Вытерев глаза, я поднялась и попятилась к окну, надеясь остаться незамеченной. У книжного шкафа стояла невысокая девочка в светло-зеленом платье — новенькая. Не ей ли предстоит разделить со мной кровать?

— Что случилось? — ласково спросила она, направившись к эркеру.

Смущаясь оттого, что меня застигли в столь интимный момент, я молча отвернулась.

— Почему ты плакала? — допытывалась незнакомка.

Поняв, что просто так она не уйдет, я неохотно пояснила:

— Соскучилась по дому.

— Ясно. А я только что приехала. На следующей неделе твоя очередь утешать меня, потому что я наверняка успею соскучиться по дому.

Доброта и сочувствие в ее голосе привели к незамедлительному эффекту; я обернулась и внимательно на нее посмотрела. Девочка была очень хорошенькой, с бледным личиком, покорными карими глазами и мягкими темно-каштановыми кудрями до плеч. Она присела на скамейку у окна, жестом пригласила меня присоединиться и назвала свое имя:

— Меня зовут Эллен Насси.

Я тоже представилась. Вскоре я выяснила, что Эллен — последняя из двенадцати детей, почти на год младше меня и живет всего в нескольких милях от моей семьи.

— В прошлом году я посещала Моравскую женскую академию в миле от дома, но после кончины преподобного Граймса академия уже не та, и мама послала меня сюда.

— У тебя есть мама? — с завистью уточнила я.

— Конечно. А у тебя нет?

Когда я покачала головой, Эллен взяла меня за руки и тихо промолвила:

— Как жаль. Не представляю себе жизни без мамы, но знаю, каково остаться сиротой. Мой отец умер пять лет назад. Я очень по нему тоскую.

Мы улыбнулись друг другу дрожащими губами. Во взгляде Эллен отражалось глубокое и искреннее сочувствие. Тогда я не догадывалась, что это начало самой крепкой и верной дружбы в моей жизни.

Сначала я не была уверена, что полюблю Эллен, поскольку мы во многом отличались. Она, строгая кальвинистка, разделявшая жесткие религиозные доктрины, которые я научилась ненавидеть в Школе дочерей духовенства, была покорной социальным и моральным нормам поведения и не склонной задавать вопросы. Я же, напротив, постоянно подвергала все сомнению и стремилась вырваться за рамки, уготованные дочери священника. Эллен была здравомыслящей и добросовестной, однако не умной; она читала, но признавалась, что не понимает и не ищет глубинного смысла, который был столь важен для меня. Она была спокойной по природе, я же — страстной и романтичной. Несколько раз мне приходилось отнимать у нее книгу, когда она пыталась без малейшего драматического эффекта, запинаясь, читать вслух Шекспира или Вордсворта.

Эллен была доброй, верной, преданной подругой и внимательной слушательницей. Она служила буфером между мной и Амелией с ее капризным нравом и жеманством, а потому была поистине необходимой в нашей спальне. Привязанность, зародившаяся как семечко, пустилась в рост и стала мощным деревом. Деля кровать с Эллен — моей драгоценной Нелл, как я стала ее называть, — я каждую ночь наслаждалась спокойным сном.

Через несколько недель завязалась еще одна неожиданная дружба. На землю уже опустились сумерки, и пока мои соученицы весело щебетали у камина в классной комнате, я стояла на коленях у окна и читала книгу, ловя последние лучи света в надежде продлить занятия.