Карин Эссекс - Фараон Страница 14

— Я думаю о Юлии, — сказал Цезарь. Он отвел взгляд, но Клеопатра видела, что в глазах у него стоят слезы. — Если бы она и ее сын — мой внук — были живы, Помпей не докатился бы до столь унизительного конца.

— Тогда позволь нашему сыну стать объединяющей силой, — промолвила Клеопатра, надеясь, что ее голос не звучит умоляюще.

Цезарь ничего не сказал, лишь крепче прижал ее к груди.

— Подумай о том, что это значит, любовь моя, — сказала Клеопатра. — Подумай о том, чем он может стать для мира.

— Я уже думал обо всем об этом, — отозвался Цезарь, не выказывая ни малейших признаков того, что разделяет ее восторг и ее надежды. — Но все будет не так легко, как ты думаешь. Ты не представляешь, какие препятствия будут поджидать тебя в моей стране. Римляне не сочтут это благом.

— Настроения можно изменить.

— Настроения, но не законы.

— Законы пишутся смертными. Ты принял достаточно интересных законов, чтобы знать это, — сказала Клеопатра.

— Мне нужно поспать, — прошептал Цезарь ей на ухо.

— Может, мне велеть какому-нибудь художнику нарисовать тебя, чтобы я могла когда-нибудь показать этот портрет нашему сыну? — спросила Клеопатра, подпустив в свой голос нотки кокетства.

— Ты должна научиться искоренять сомнения, Клеопатра, иначе из тебя не получится хорошая мать для нашего мальчика.

— Могу я хоть теперь узнать твои планы?

— Теперь еще важнее, чем прежде, чтобы ты их не знала. Но запомни слова Цезаря: через неделю мы избавимся по крайней мере от некоторых из наших самых неотложных проблем.

И Цезарь погрузился в сон, а Клеопатра осталась лежать. Она чувствовала себя уязвимой. Она по-прежнему не знала, что он намерен предпринять, и молилась, чтобы ей не оставаться навечно наивной девчонкой, которая верит в нежные слова прожженного дипломата и соблазнителя.

Той ночью Клеопатра не спала, как и следующей, и следующей за ней. Она лежала без сна, поглаживая живот и молясь богине.

После того как Цезарь уехал, Клеопатра подняла жреца — прямо посреди ночи — и заставила его провести малое жертвоприношение. Встревоженный ее настойчивостью, пошатывающийся со сна жрец велел служителям зажечь факелы в храме и принес в жертву козленка. Внутренности козленка явили знаки хорошего здоровья, как заверил Клеопатру жрец, так что богиня, несомненно, благосклонна к замыслам ее величества.

Клеопатра попыталась найти утешение в результатах гадания, но никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Ее сторонники, и Хармиона в их числе, оказались в ловушке, за вражескими позициями. Царица целиком и полностью зависела от доброй воли Цезаря, а у нее не имелось никаких твердых оснований считать, что она может положиться на него — не считая его загадочного обещания и доброжелательного, но безжалостного нрава. Римские легионеры с равным успехом могли как убить ее прямо в постели, так и защитить, если солдаты ее сестры все-таки прорвутся во дворец. Что, собственно, помешает римлянам ее прикончить? Некоторые могут решить, что лишь окажут услугу Риму, убив иностранку, сделавшуюся любовницей Цезаря, особенно если станет известно, что она носит его ребенка. Если Цезарь уже догадался об этом, то могли сообразить и другие.

Клеопатра провела остаток ночи, положив руки на живот; она разговаривала с мальчиком, называла его юным Цезарем, рассказывала ему о своих планах касательно его будущего, говорила о его матери и отце, о его предках. Она рассказывала ему истории об Александре, от самого детства и до тех пор, когда великий завоеватель подчинил множество государств и народов. Она принесла из библиотеки свиток с историей о том, как Александр охотился на льва, и прочитала своему нерожденному ребенку.

— Отец Александра тоже был великим воителем, но никогда не забывай, что Александр превзошел его. Возможно, это сможешь и ты, хотя, должно быть, твоему крохотному «я» еще трудно это постичь. А мать Александра внушала страх мужчинам, как, по всей видимости, это делает и твоя мать с ее собственными братьями и их советниками. И я намерена устрашать их с еще большей свирепостью, когда ты станешь взрослым мужчиной и будешь править вместе со мной.

При мысли о внушении страха мужчинам Клеопатра улыбнулась. Римские солдаты считают, что они владеют всем, включая право наводить ужас на окружающих.

— Возможно, им придется поделиться своим господством с нами, — сказала она, надеясь, что у ее сына уже есть чувство юмора и что в этом он удался в отца. — Не забывай, хулители Александра говорили о нем те же жуткие слова, что и о твоем отце: что он рвется к власти, словно безумец, и что он повелевает Фортуной. Так утверждали завистливые греки, спартанцы и афиняне, которым пришлось отказаться от своей власти из-за человека, который оказался более великим, чем все они. Те, кто клонится к закату, всегда порицают тех, кто поднимается в зенит.

Клеопатра пообещала сыну, что отвезет его к гробнице Александра и испросит для него благословения — сразу же, как только он подрастет настолько, чтобы можно было вывозить его из дворца. Она надеялась, что маленький дух ребенка готов принять на себя тяжесть миссии, выпавшей на его долю. «Если тот философ прав и все знания — лишь вспоминание о том, что уже известно душе, тогда ты должен вступить в жизнь, помня обо всем, что произошло до тебя».

Так Клеопатра успокаивала себя; ей было настолько легко общаться с сыном, что она уверилась: его дух и вправду присутствует здесь, в комнате. Так продолжалось до тех пор, пока ее одиночество и страхи не развеялись. Клеопатра думала о том, что она может стать хорошей матерью, способной вдохнуть в своего отпрыска величие. Что же еще может быть достойной целью царицы, как не воспитание достойного преемника?

Клеопатра поглаживала живот до тех пор, пока не успокоила и ребенка, и себя, а потом, когда в комнату лениво просочился рассеянный предрассветный свет, погрузилась в сон.

Несколько дней спустя к ней в комнату ворвался Цезарь с известием о том, что ее брат утонул во время бегства, Ганимед мертв, а сестра закована в цепи. Цезарь, конечно же, перехитрил Ганимеда. Он устроил целое представление, сделав вид, будто со всем своим войском отплывает из города, двигаясь на соединение с Митридатом. Он действительно встретился с подкреплением. А посреди ночи, когда египетская армия спала без задних ног, римляне тайком пробрались обратно через западные ворота, захватили противника врасплох и с легкостью одолели.

Улыбка Цезаря была шире, чем когда бы то ни было. Первой же мыслью Клеопатры было не «хвала богам!», а «теперь я буду обязана Цезарю всем».

Если только в его представлении сын и трон не являются равноценными дарами.

Арсиноя смотрела на посмертную маску своего брата и не ощущала ничего. Художник улучшил его черты, заставив их выглядеть чуть тоньше и тверже, чем в жизни. И тем не менее в этом круглом, пухлом лице не было ничего такого, о чем стоило бы скучать. Никогда больше Арсиноя не увидит ту смехотворную мину, которую он корчил, достигнув своего жалкого экстаза. Отвратительное искажение и без того противного лица. Мерзкие стоны, которые он испускал, сражаясь с чем-то внутри себя или, как ей казалось, борясь против своего гнусного удовольствия. И в конце — неизбежная грязь. Никогда больше ей не придется этим заниматься. Именно об этом думала Арсиноя, когда они с Ганимедом вынудили ее брата и его людей усесться в лодку, которая должна была унести их в долгий путь вниз по Нилу. Правда, людей там было вдвое больше, чем могло выдержать бедное суденышко. Они должны были погибнуть так или иначе: либо от рук египтян, разгневанных на царя, который сдался на милость римлян, либо от самой природы, увлекшей их на речное дно.

Ей не о чем было скорбеть, однако римские солдаты продолжали смотреть на Арсиною так, словно ей полагалось проявить некие чувства. Арсиноя уже выплакала все слезы над строгой посмертной маской Ганимеда, казненного римлянами из соображений политической целесообразности. Арсиноя умоляла командующего римлян даровать Ганимеду жизнь, но ей сказали, что у этого евнуха слишком много воинственности и честолюбия, чтобы его можно было пощадить. Царевна знала, что Ганимеда убили просто потому, что он чуть не перехитрил Юлия Цезаря. Несомненно, коварный старый римлянин не мог стерпеть, чтобы тот, кто едва не превзошел его в битве, остался в живых. Если бы не прибытие иудейских войск — которых запугали и вынудили поддержать того, кто завоевал их, — Арсиноя сейчас была бы царицей Египта, а Ганимед — ее первым министром. А голова Клеопатры лежала бы на плахе. И на рыночной площади был бы выставлен не доспех ее брата, а мерзкий римский доспех Юлия Цезаря, — хотя с братом она все равно бы разделалась.

Арсиноя вспомнила, как Птолемей в первый раз пришел к ней в спальню. Это произошло сразу после смерти их отца, когда евнух Потиний — ныне тоже мертвый — настоял на заключении брака между Птолемеем и Клеопатрой. Клеопатра согласилась на проведение церемонии, но затем отказалась пускать Птолемея к себе в постель. Мальчишка, красный от унижения и гнева, ворвался в комнату к Арсиное, называя ее своей истинной женой и царицей и обещая, что увидит Клеопатру если не в гробу, так в изгнании. И он выполнил свое обещание.