Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 14

Не прошло и года, как Владимир собрал всех прежних жен и заявил: «Вы мне теперь не жены, ибо брал я вас язычником. Ноне у меня одна жена, Анна».

Взроптали жены, да великий князь на них прицыкнул:

— Сыновьям, рожденным вами, я дам стольцы, и сядут они по княжествам.

Владимир назвал города, где кому сидеть.

По тому, как Владимир наделял своих детей городами, Святополк засомневался в слухах, что великий князь ему не отец. Сколько раз выспрашивал о том у матери, но Аллогия отмалчивалась. А Владимир ко всем детям относился ровно, никого не выделял. Лишь потом в редкие наезды в Киев Святополк видел, с какой любовью относился великий князь к меньшим сыновьям…

Запомнилось Святополку, как поезд из телег и повозок со скарбом и челядью покидал Киев. Это он переезжал в Туров. В пути его сопровождала малая дружина, выделенная туровскому князю Владимиром. Со Святополком отправился воеводой Путша. Не хотел боярин, но не перечить же великому князю. С той поры Путша живет в Турове.

До Турова поезд Святополка добирался не один десяток дней, ехали медленно, делая долгие привалы. Приближаясь к Турову, увидел Святополк, места здесь глухие и смерды живут хуже, чем под Киевом. Отчего, он потом понял у крестьянина распашка земли дается с великим трудом. Зимой пока деревья и кустарники подсечет да выжжет, корневища выкорчует, и сеять пора. А тут еще урожай от зверя спасти.

Приезд князя смерды восприняли равнодушно.

— Нам все едино, кому дань платить, боярину ли, князю…

К Турову Святополк привыкал долго: и мал городок, и людом не богат, разве что на торговом пути стоит. В Киев тянуло, но потом пообвык.

В последние годы в Турове о киевском столе заговорили, и появилась надежда сесть великим князем. Мысль эту подогревали Путша и Онфим. А пуще всего Марыся. За ее спиной король ляхов. Болеслав корыстью обуян, и за его помощь Святополк должен отдать ему Червенские города.

Явился дворский Онфим, завел разговор о запасах зерна, клети скудеют, говорил он, а до сбора новой дани далеко.

— Ты, боярин, ужмись, а гридням скажи, пускай пояса затянут, им бы поесть сытно да поспать сладко.

— Оно то так, да мы и без того ужались.

— Совет какой дашь, Онфим?

Дворский поморщился:

— Отправим охочих гридней на лов. В лесу лося развелось и туры встречаются.

— Твоя правда, боярин.

Дворский уйти намерился, но князь остановил:

— Из Киева с думой неспокойной отъехал, Борис меня в злобствовании попрекнул, а может, и правду сказывал?

Онфим брови поднял:

— Слова великого князя Борис перепевает.

— Может, и так. Видит Бог, не хочу держать зла ни на Бориса, ни на Глеба. Нет веры братьям. А от Владимира правды хочу.

Повременив, сказал:

— Наряжу гонца в Краков, пусть Марыся ворочается.

Боярин потоптался, не решаясь спросить. Святополк не выдержал:

— Чего еще?

— Не таи, княже, обиды, что спрошу, не пора ли в Туровских хоромах Святополковичам шуметь?

Нахмурился Святополк:

— По больному ударил, Онфим. Я ль повинен?

— Ты прости, княже, не стоило мне речь о том заводить.

— Чего уж, аль меня червь не точит? В Киеве Анастас совет мне подавал, ты-де, князь, жену иную возьми. Бездетная твоя Марыся, смоковница бесплодная… Ан не помыслил, может, час настанет, когда к Болеславу на поклон пойду… Марыся, боярин, боль моя. Не приживется она в Турове, оттого в Краков ее тянет, хоть и там она чужая, не до нее королю. — И разговор перевел, с чего начинал: — За клетями догляд учини строгий, ино там одни мыши останутся.

Великий князь приехал в Берестово в полдень.

Сельцо подгородное, князем любимое, хоть и было оно срублено нескладно, будто слеплено наспех грубыми руками, вековые бревна по углам не спилены, неровные, мох, каким стены конопатили, торчит клочьями, а оконца где кому вздумалось прорублены.

Клети ставили кучно, будто земли недоставало. Владимир иногда думал, отчего места эти ему милы, и ответ находил в том, что здесь детство его прошло.

Едва соскочив с коня и отряхнув дорожную пыль, великий князь отправился в трапезную.

— Чем потчевать станешь, Глафира?

Молодая стряпуха ответила, словно пропела:

— Щи холодные на квасу, княже.

— Так чего ждешь, вишь, оголодал.

И велел позвать Предславу. Она вошла, голубоглазая, смешливая. Поправила косу, отцу поклон отвесила. Владимир о житье ее спросил, за стол рядом усадил:

— Гляжу на тебя, Предслава, любуюсь, не пора ли те, дочь, замуж? Как бы в девицах не состарилась.

Смешно Предславе, к чему отец речь повел, уж не сыскал ли ей мужа и кто таков?

Владимир, видно, догадался, о чем думает Предслава, сказал:

— Король ляхов письмо прислал, просит руки твоей. Овдовел Болеслав. Коли будет на то твое согласие, он посольство пришлет.

— Нет, батюшка, не, — замахала руками Предслава. — Не желаю, особливо за короля ляхов, ов и стар, и пузо у него, сказывают, на коня рыцари его подсаживают.

Великий князь захохотал:

— Коли так, не неволю. Гляди, иной из государей иноземных сыщется.

Отпустив Предславу, мать ее вспомнил, болгарку Милолику. Он привез ее из Болгарии, где по уговору с императором Василием усмирял восставших болгар. Года три пробыла Милолика его женой и умерла, оставив ему Предславу…

Отодвинув чашу, Владимир поднялся:

— Добрые щи ты варишь, Глафира, летом в самый раз жару осаживает. После такой еды в сон тянет.

Однако поспать в тот день великому князю не удалось. Заявился тиун берестовский, мужик еще молодой, но с достоинством и службу вел исправно.

— Чего сказать хочешь?

— Великий князь, челом те бьем с женой Степанидой, просим, будь нашему новорожденному отцом крестным.

Владимир заулыбался:

— Кого в крестные матери прочите?

— Глафиру, стряпуху.

— Коли так, седни и окрестим. Велите попу готовиться. А какое имя младенцу дадите?

— Да твое, княже. Владимиром наречем.

— И то ладно, пусть Владимиром зовется. — Обнял стряпуху: — Ну, Глафира, быть те кумой моей. — И расхохотался. — Чать, помнишь, иже кум с кумою блуд сотвори.

Зарделась стряпуха, а великий князь ее обнимает, приговаривает:

— Не свое речу, так людом заведено.

Бог дал Блуду здоровье. Будто не брали его годы и хвори обходили стороной. И в жены взял Настену младше себя на четверть века.

Блуд старше великого князя, но крепче его и на старость не жалуется. Много лет минуло, как помог он новгородскому князю Владимиру овладеть Киевом и убить Ярополка. Мало в живых свидетелей той измены Блуда, разве что сам Владимир нет-нет да и напомнит воеводе, как привел к нему обманом Ярополка.

Боярина совесть не гложет. Великий князь Блуда в чести держит. В последнее время стал воевода замечать, стареет Владимир, по всему, смерть подбирается к великому князю. И задумался боярин, кто киевским князем сядет? Кому из сыновей стать великим князем? По старшинству Святополку, но Ярослав тоже не прочь. Кто из них одолеет? Ляхи за Святополком встанут, за Ярополком — варяги. Бориса Блуд во внимание не брал, хотя ему известно, кое-кто из бояр киевских руку сына гречанки держит…

И так прикинет воевода, и этак, по всему выходит, Святополку княжить. При такой мысли Блуда в холод кидало, ну как Аллогия при жизни рассказала сыну, что его отец не Владимир, а Ярополк и в смерти его Блуд повинен, и тогда вздумает Святополк мстить за отца?

Однажды боярин спросил жену:

— Настена, Святополк аль Ярослав на княжении великом лучше?

— И, боярин, Ярослав-то хромец. По мне, иного, как Владимира Святославовича, и не надобно. Да к чему ты речь такую повел, аль нет у нас великого князя?

— Дура ты, Настена, истину сказывают, истину, волос длинный, ум короткий.

Воевода больше с женой подобные речи не заводил…

Во дворе как-то увидел, колченогий холоп с вывороченными ногами волочит целую копну сена, теряя ее по дороге.

— Пес колченогий, — разгневался боярин, — батогов отведаешь! Давно уже приглядывался Блуд к этому никчемному холопу: и выгнать не выгонял, и проку от него нет. Только и того, что бычьей силой наделен. Снова окликнул его Блуд. Переваливаясь, холоп подлез к хозяину.

— Отправишься, колченогий, на перевоз, тем кормиться будешь, а коли потребуешься, призову.

Вниз к переправе, что у Боричевского своза, дорога в плахах. Мостили ее уже при князе Владимире, когда готовились встречать гречанку Анну. А в прежние лета в ненастье дорога была с трудом проезжая.

У самого Днепра, рядом с паромом, изба перевозчика. От времени она вросла в Землю по самую крышу. От поколения к поколению передавали, что много лет тому назад жил в ней перевозчик Кый, отсюда и Киеву имя.

В этой избе и поселился колченогий. Жизнь на переправе пришлась ему по душе. Утром и вечером покличут плот, перевезет он с берега на берег и сызнова отдыхает. От люда новостей всяких наслушается, от людского подаяния и кормится, а иногда крючки поставит, рыбу поймает.