Димитр Димов - Поручик Бенц Страница 14

– Только это и больше ничего! – с ожесточением воскликнула она. – Но его гордость не обуздывает ни возвышенных, ни низменных чувств. Гордость свойственна человеку, а Гиршфогель – тень человека. Его чудовищное высокомерие всегда раздражало меня; порой я теряла самообладание. Мне казалось, я отдала бы все на свете, лишь бы увидеть его униженным и беспомощным перед какой-нибудь женщиной. Как-то вечером мне взбрело на ум разыграть его, и я призналась ему в любви. Боже мой, как безрассудно я поступила!.. Но он не поверил, не захотел поверить, а если и поверил, то отверг мое признание. Думаю, что последнее наиболее вероятно. Глаза у него светились ужасающим злорадством. Он сказал: «Я знаю, что вы проницательны, и не могу понять, зачем вы так глупо ставите под удар свое самолюбие!» «Вы проницательней меня, – закричала я вне себя, схватив его за плечи, – я притворялась, понимаете? Притворялась!» Он оттолкнул мои руки и спокойно сказал: «Это не имеет никакого значения». Взгляд его выражал убийственное удовлетворение. В запальчивости я порвала его погон, и мне тут же пришло в голову, что мой гнев противоречит моим утверждениям. В изнеможении я повалилась на стул. Он проявил некоторую деликатность: налил мне стакан вермута, с презрительной вежливостью поднес к моим губам и сказал: «Благоволите не устраивать сцен!» «Я солгала, – с отчаянием твердила я. – Но не все ли равно?» «Да, все равно», – повторил он почти с участием – ведь я дала ему возможность позлорадствовать над моим унижением. «Я пригласила сегодня вечером вас одного, – продолжала я, отчаянно решившись идти до конца. – Неужели вы не воспользуетесь случаем? Ведь все женщины для вас одинаковы». «О, да!.. – любезно согласился он. – Но у каждого свой вкус». Он улыбался с вежливым безразличием и убивал меня своим взглядом. В тот миг я убедилась в том, что он поверил моему признанию, и почувствовала, как сильно он меня презирает. Меня охватила дрожь. Хотелось сказать ему что-нибудь жестокое, вонзить нож в его старую рану, но слов я не нашла. Жестом я попросила его уйти. Всю ночь я металась в нервном припадке. Мне хотелось убить его, вы представляете себе?… Но такой возможности у меня не было, и я тешила себя, воображая, как он лежит в госпитале, искалеченный, обезображенный, в кровавых бинтах. Мне приходилось видеть таких раненых. И все же в глубине души я восхищалась им. Я сознавала, что если он покинет нас, мне будет не хватать его бесподобной личности. Говорят, что я соблазнительница!.. Большей глупости не придумаешь!

Она рассмеялась громким, резким смехом, наклонилась, чтобы взять сигарету из коробки на траве, и бросила злой взгляд вслед ушедшему Гиршфогелю. Пока она прикуривала от сигареты Бенца, тот очнулся от оцепенения, вызванного ее рассказом.

– Гиршфогель вскружил мне голову своим поступком, – продолжала она разительно непохожим на прежний, ровным голосом. – Но то не была любовь!.. Нет! Поверьте мне. Быть может, вас удивляет, что я рассказываю вам об этом? Во всем, что я говорю вам, во всей истории нашего знакомства есть что-то темное, не правда ли?

Бенц решительно ответил, что отчасти она права. Собраться с мыслями ему стоило огромных усилий, он чувствовал себя униженным и беспомощным. Последние, усталые лучи солнца заливали лицо фрейлейн Петрашевой оранжевым светом, подчеркивая его выразительность.

– Не правда ли? – повторила она, словно удивленная тоном Бенца. – Можно подумать, что я терзаюсь угрызениями совести и всеми силами стараюсь отделаться от них. Да, это именно так. Но не считайте меня безнадежно испорченной. Гиршфогель всегда сгущает краски.

– Гиршфогель? – с удивлением произнес Бенц.

Он хотел было спросить, почему фрейлейн Петрашева связывает имя Гиршфогеля со всем дурным, что он мог услышать о ней.

– Да, Гиршфогель… – поспешно сказала она. – Перед вашим приходом он заявил, что ему тошно смотреть, как я бессовестно пользуюсь вашей добротой. Вас пугает наш разговор?

Пронизывающий взгляд ее черных глаз остановился на Бенце, наполнив его сердце сладким трепетом и заставив забыть все, что она только что рассказывала об игре с Гиршфогелем. Роковая сила соблазна всегда примиряет нас с прошлым женщин, в которых мы влюблены.

– Знали бы вы, как мало он меня занимает, – взволнованно сказал Бенц. – Я имею в виду, как мало меня трогает его отношение ко мне. Зато я никогда не забуду тот первый вечер, когда я увидел вас, помню луну, мрачную физиономию Гиршфогеля, до жути непохожего на Андерсона, и все, что я услышал о вас. У вас был вид заговорщиков.

– А вы были жертвой. Но о чем вы тогда думали?

– Зачем вы спрашиваете? – неохотно возразил Бенц. – В тот вечер я потерял голову. Вам мало этого?

– Мало! – пылко воскликнула она.

– Хорошо, я скажу вам, – вымолвил Бенц, затаив дыхание, – Я думал о вас. Весь вечер и все последующие дни.

Вначале ему показалось, что его признание не произвело на фрейлейн Петрашеву никакого впечатления. Она выслушала его с бесстрастной улыбкой. Но Бенц не испытал и раскаяния от того, что произнес эти слова. Она молчала, и Бенцу казалось, что он слышит, как безумно бьется сердце у него в груди.

– Я верю вам!.. – наконец промолвила она.

Наступившая пауза показалась Бенцу вечностью. На ее лице, обращенном к нему, трепетала таинственная улыбка – воплощение идеальной женственности, бессмертной, прекрасной и гибельной, выходящей за пределы ее личности. То было лицо женщины из печальных повестей о любви и смерти, женщины, которая рождается для того, чтобы ее обожали, ревновали и убивали…

– И вы приходили сюда ради меня! – вдруг сказала она игривым, звонким голосом. – Потому что мне так хотелось! Потому что вы полюбили меня, не правда ли?

Бенц молча кивнул – он был словно под гипнозом, словно одурманен тем, что она заставила его признаться в любви.

– А это имеет для вас хоть какое-то значение? – спросил он наконец.

– Да, и немалое, – сказала она. – Вы знаете, что я помолвлена.

– Знаю, – подтвердил Бенц громче, чем ему хотелось. – Но вам незачем мучить себя. Ваше сострадание трогательно, хотя разумнее было бы не проявлять его.

Она промолчала. В отблесках заката в ее золотисто-черных глазах, устремленных на Бенца, сверкало нечто жуткое и завораживающее, наводящее на мысли о тайнах бытия, о которых человек размышляет, взирая с невольной дрожью на беспредельное звездное небо.

Настроение Бенца упало, он почувствовал себя разбитым и униженным. Само присутствие фрейлейн Петрашевой показалось ему мучительным. Ему захотелось тотчас уйти, остаться наедине с собой. И хотя он понимал, что от этого ему стало бы легче, у него не было сил отвести от нее взгляд. Он смотрел на нее грустно, почти умоляюще. Золотистые блики в ее зрачках исчезали вместе с последними лучами гаснущего дня.

Уже спускалась ночная мгла, и Бенц понял, что ему давно пора идти. Сделав огромное усилие, он встал и чуть не пошатнулся, словно придавленный тяжелым грузом.

– Мне надо идти, – глухо сказал он. – У меня дежурство.

Он не лгал.

– Так рано! – промолвила она изменившимся, усталым голосом.

– Надо, – повторил Бенц, стараясь не выдать отчаяния.

– Не спешите, – чуть слышно попросила она.

Бенцу показалось, что она изнурена не меньше его. Вся ее поза выражала ее состояние, особенно бессильно опущенные руки. Бенц, пробормотав обычное «до свиданья», направился к выходу из сада. О, как близок он был к избавлению! Но в те дни все шло наперекор спасительным силам разума. Бенц внезапно осознал, что фрейлейн Петрашева идет рядом с ним, и почувствовал, как она взяла его под руку. Он чуть было не оттолкнул ее, но краткая вспышка воли погасла в бесконечно сладостном ощущении ее близости. Уже в следующую секунду он стискивал ее пальцы, с отчаянным и безвозвратным решением идти до конца – неужели не сознавал он своей обреченности? – по гибельному пути любви. Их шаги становились все короче, а она все крепче прижималась к его плечу. У Бенца осталась в памяти мягкая трава, по которой они шли, и невероятная близость ее тела. Запомнилась и успокаивающая тишина сумерек. Бенц почувствовал облегчение, когда ее рука шевельнулась, словно пытаясь высвободиться, и он машинально отпустил ее. Но рука фрейлейн Петрашевой вдруг обвилась вокруг его талии; Бенц бессознательно положил ей руку на плечо. Они остановились, и тогда он, подчиняясь могучему порыву, привлек ее к себе. Вначале его смущала мысль, что их могут увидеть, потом яркий блеск карбидной лампы в окне Гиршфогеля. Этот блеск померк у него в глазах, когда она осыпала их теплыми, влажными поцелуями. Бенц потерял представление обо всем на свете. Учащенное, глубокое дыхание Елены отмеряло краткие миги блаженства, неумолимо уходящие в вечность. И в себе и вокруг он ощущал беспредельную тишину, насыщенную тонким благоуханием ее духов, и в этой тишине замерло последнее движение мысли.