Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель Страница 14

В эти же дни Шуман объявил о намерении военного министерства взять под контроль Физический институт кайзера Вильгельма в Далеме, с тем чтобы на базе его кадров и уникальной аппаратуры превратить институт в новый центр для Группы исследований по ядерной физике. Все ученые, входившие в группу, должны были собраться под одной крышей. Это намерение само по себе было и логичным, и оправданным. Но в обстановке, существовавшей в немецкой науке тех лет, оно не могло быть претворено в жизнь — среди ученых не нашлось желающих променять положение светил первой величины в созвездиях провинциальных университетов на роль спутников в блестящей берлинской плеяде. Однако никто из приглашенных в то же время не счел нужным отказаться от участия в атомном проекте. В этом смысле весьма характерно письмо, направленное Хартеком в военное министерство:

«Мне необходимо продолжать работу в Гамбурге. Но я всегда буду иметь возможность еженедельно, на один-два дня, приезжать в Берлин».

В те дни дорога из Гамбурга в Берлин еще занимала не более двух часов, но другие города, где тоже проводились работы, — Гейдельберг, Мюнхен, Вена, — были не столь близки к Берлину. Основными членами Группы исследований по ядерной физике в Берлине стали Вайцзеккер, Виртц, Бопп, Борман и Фишер.

Причины, по которым ученые вообще соглашались участвовать в атомном проекте, сильно отличались от мотивов, побудивших их заокеанских коллег взяться за аналогичные работы. Разумеется, сказывалось и присущее каждому ученому стремление к разгадке нового, желание работать на переднем крае науки, но немалую роль играли и «предвходящие» обстоятельства. Так, например, Маттаух впоследствии утверждал, что это участие давало возможность избавить молодых физиков от призыва в армию, продолжать привычную жизнь ученых-исследователей. Лауэ подтвердил слова Маттауха, он также считал важнейшей задачей тех лет спасти молодых физиков от фронта. По словам Вайцзеккера, который сам тогда был еще молод, он вынужден был подписать контракт с военным министерством в 1939 году лишь потому, что все остальные исследовательские работы не спасали его от службы в армии.

Заказ на производство нескольких тонн рафинированной окиси урана получила фирма «Ауэр гезельшафт». Это была одна из самых известных фирм, занимавшихся переработкой редкоземельных элементов и благодаря этому накопившая богатый опыт промышленного извлечения химических соединений тория из монацитовых песков. Эти соединения главное применение прежде находили в широкоизвестной «Ауэровской мантии[11]». После захвата Чехословакии «Ауэр гезельшафт» одной из первых приступила к эксплуатации урановых рудников в Иоахимстале, и к началу войны у нее образовались небольшие запасы урана в виде неочищенного ураната натрия и окиси урана.

Благодаря работам по выделению радиоактивного мезотория в промышленных масштабах фирма создала при своей Центральной лаборатории первоклассный Радиологический отдел. Заведовал лабораторией тридцативосьмилетний доктор Николаус Риль. Он начинал свою карьеру в Берлине под руководством Гана и Мейтнер. А затем, поступив в «Ауэр гезельшафт», так повел дело, что фирма заняла господствующее положение в производстве светомасс.

Острое конъюнктурное чутье и на этот раз не обмануло Риля, он сразу же смекнул, что урановый проект имеет особую важность. Он взял в собственные руки производство урана в «Ауэр гезельшафт» и не выпускал его до конца войны. Уже через считанные недели после получения заказа от военного министерства Риль сумел пустить под Ораниенбургом небольшую промышленную установку с месячной производительностью в одну тонну окиси урана. Получаемый на этой установке продукт был практически свободен от примесей редкоземельных элементов, но содержал недопустимое количество бора, который весьма сильно поглощает нейтроны. Наладить извлечение бора было непросто, и поэтому первую тонну окиси урана, очищенной в требуемой высочайшей степени, заказчики получили лишь в первые недели 1940 года. И несмотря на всю важность и срочность атомного проекта, в Далеме даже спустя два месяца после второго совещания не было ни грамма окиси урана, и ни физики, ни химики института не могли приступить к экспериментам.

А между тем нужный уран в Германии имелся. Разумеется, у Эзау. Ведь перед самой войной ему удалось перехватить чистую окись урана у министерства экономики. Но Эзау был вовсе не склонен делиться с кем-либо своими запасами. Он был из тех, кто не забывает обид, и не желал хоть в чем-то содействовать военному министерству, вырвавшему у него из-под носа то, что он считал принадлежащим ему по праву. Кроме того, он вовсе не отказался от мысли самому ведать делами атомного проекта.

Когда военное министерство забрало у него из Гёттингена лучшего химика-аналитика по урановым соединениям, Эзау счел это досадной случайностью. Но когда оно спешно отозвало членов «Атомного клуба» Эзау, гёттингенских физиков Йоса, Маннкопфа и Ханле — последнего среди ночи буквально вытащили из постели, — Эзау понял все. Он спешно телеграфировал Ханле, но тот не получил послания своего бывшего шефа — телеграмму перехватили военные. Не помогли Эзау и другие действия. И Гёттингенская исследовательская группа прекратила свое существование…

В середине ноября Эзау в последний раз обратился за помощью к своему шефу по министерству просвещения профессору Менцелю. Реакция Менцеля была весьма характерной: он не только не оказал Эзау поддержки, но накричал на него и не постеснялся даже обвинить своего ближайшего сотрудника в том, что идею атомных исследований он украл у Департамента армейского вооружения, где такие исследования ведутся «уже много лет». Обвинение совершенно абсурдное, ибо никакие исследования не были мыслимы до открытия расщепления урана. Но Менцеля это вряд ли смутило, демагогия в гитлеровской Германии была вернейшим и испытанным средством. Взбешенный Эзау не нашел ничего лучшего как написать Беккеру. Но как ни был он обозлен, он понимал, что в создавшихся условиях и у него есть лишь одно средство — демагогия, облаченная в ризы «высших германских интересов». В письме Беккеру он утверждал, что во имя этих высших интересов необходима координированная работа всех специалистов. Он утверждал, что инициатива в организации снабжения ураном, в проведении анализов принадлежит ему лично и что «грубое устранение» его от предпринятых исследований нанесло серьезный урон Физическому отделу Имперского исследовательского совета (директором Совета и был Менцель), поставило под удар авторитет Эзау как главы Физического отдела. Однако у Менцеля и Беккера, видимо, были свои расчеты. Письмо не помогло Эзау. Запасы урана были в конце концов у него изъяты и переданы в Институт кайзера Вильгельма.

В один из декабрьских дней в коридоре Лейпцигского института Багге повстречался с сияющим от радости Гейзенбергом. Не в силах скрыть свое торжество, Гейзенберг затащил Багге к себе в кабинет и похвастался, что ему только что удалось разрешить проблему стабилизации цепной реакции с медленными нейтронами. Крошащимся под рукой мелом Гейзенберг быстро выписал на доске несколько формул, говоривших обоим физикам очень многое. Цепная реакция могла стабилизироваться автоматически! Ибо при повышении температуры эффективное сечение ядер урана уменьшалось, а вследствие этого и скорость протекания цепной реакции должна была падать до тех пор, пока при некоторой температуре, определяемой конструктивными параметрами реактора, не наступала стабилизация. Расчеты показывали и другое отрадное обстоятельство: температура, при которой происходила стабилизация, оказывалась сравнительно невысокой, всего порядка сотен градусов, а не тысяч, как ожидалось. По всем имевшимся у него тогда данным, Гейзенберг полагал ее близкой к 800 градусам для сферического реактора диаметром 120 сантиметров, заполненного пастой из смеси двух тонн урана и тонны тяжелой воды с отражателем из тяжелой воды.

А 6 декабря в своем отчете военному министерству Гейзенберг указывал, что при послойном расположении урана и замедлителя, предложенном Хартеком, размеры реактора окажутся даже значительно меньшими. Другим замечательным свойством такого реактора была возможность снимать с него мощность в соответствии с потребностью. Эта возможность сохраняется до тех пор, пока не произойдет «выгорание» большей части топлива, или же до тех пор, пока не наступит отравление уранового топлива продуктами деления[12].

Последние абзацы отчета, написанного Гейзенбергом для военного министерства, показывают, как много смогли сделать немецкие ученые всего лишь за два месяца, прошедшие со дня начала работ.