Валерий Осипов - Подснежник Страница 14

Теперь, после вынужденного затворничества, он с младшими сестрами и Солярским много гулял по городу и его окрестностям, поднимался на живописные липецкие холмы, катался на лодке по извилистой речушке Воронеж, ходил в хвойные леса, подолгу сидел на берегах озер и прудов, собирал лесные ягоды и грибы, слушал птиц, а выйдя из леса на широкие заливные луга, ложился на копны сена и, вдыхая аромат скошенных трав, вспоминал детство, Гудаловку, отца.

Однажды во время одной из таких прогулок вся компания забрела на ярмарку, раскинувшую свои яркие, разноцветные шатры и павильоны прямо на берегу Воронежа. Покатались на карусели, купили два арбуза у бойкого астраханского купца.

— Чего ж такими неспелыми торгуешь? — спросил Жорж, разрезав арбуз и увидев, что он внутри белый.

— Хорошую цену дают, вот и торгую, — объяснил купец. — В нашем деле что главное? Свои денежки назад получить.

— Чтобы на эти денежки снова купить еще больше незрелых арбузов, — подмигнул купцу Костя Солярский, — и снова сбыть их втридорога?

— Это уж как получится, — засмеялся купец. — Торговля она что? Она оборот любит.

— Уроки Фесенко, — сказал Жорж, — закон рынка в открытом виде.

— Во всем своем отвратительном открытом виде, — добавил Солярский, — Товар — деньги — товар — плюс плутовская ловкость российского купчишки-пройдохи.

— Обижаешь, барин, — нахмурился торговец арбузами. — Мы свой товар никому не навязываем, у нас без всяких плюсов. Хошь бери, ешь, а не хошь — отходи в сторону, другим не мешай.

Пошли по ярмарке дальше. На самом краю увидели кирпичный сарай, возле которого несколько мужиков в закатанных выше колен холщовых портках месили ногами глину. Внутри сарая еще двое мужиков в клеенчатых фартуках сажали сырые кирпичи в печь.

— А вот и промышленное производство товара, — усмехнулся Жорж, — Не ярмарка, а просто учебник политэкономии.

В сарай вбежал разбитного вида малый в сапогах гармошкой, жилетке и рубашке в горошек навыпуск — приказчик.

— Господа! — предупредительно изогнулся приказчик. — Кирпичиками интересуетесь? В каком количестве желаете приобрести? Куда отправить? Доставка производится исключительно за счет фирмы и исключительно в лучшем виде! Кирпич — отборный, штучный, прима! Глина — первых сортов, формовка — отменная! Не кирпич, а калач — так и съел бы! Сам городской голова приобрел вчерась полторы тыщи, не побрезговали сюды пожаловать, взглянуть на обжиг. Оплату принимаем наличными, в рассрочку, в кредит… Как прикажете?

— Мы не покупаем, — за всех ответил Жорж, — мы просто так.

Приказчик мгновенно исчез, и уже снаружи сарая слышался его голос: «Кирпич отборный, штучный — калач, а не кирпич!..»

Жорж и Костя Солярский остались посмотреть на обжиг. Яркое пламя сильно гудело в поду печи, длинные языки огня рвались вверх.

— Да, это уже не арбузы, — медленно проговорил Жорж. — Здесь уже давно все созрело, все в спелом виде. Производство, сбыт и даже доставка потребителю — все в одних руках. И кроме того, кредит и рассрочка. Функция капитала обнажается до откровенной финансовой агрессии. Вот тебе и кирпичики!

— Наших бы мудрецов из кружка Фесенко сюда, — усмехнулся Костя. — И не надо было бы никаких дебатов и особых доказательств. Все перед глазами.

Один из работавших около печи мужиков обернулся и задержал на Жорже взгляд. Чем-то знакомым повеяло на Жоржа от этого взгляда. Он всмотрелся в мужика — длинные волосы, закрывавшие наполовину его лицо, были перехвачены вокруг головы бечевкой, как у индейца. Длинные, перевитые жгутами вен руки, с засученными по локоть рукавами, свисали к коленам. Рубаха и заправленные в сапоги штаны были прожжены в нескольких местах. Мужик придурковато скособочился, весь как-то изломался, скривился, присел. Огонь из печи лизал отблесками пламени его неестественно изогнутую фигуру, зловеще освещал голые, будто вывернутые руки со вздувшимися, натруженными венами, бросал тени на впалые, скуластые щеки, морщины на лбу, остро блестевшие глаза. Какой-то немой, неизреченный вопрос исходил от всей нелепой позы этого человека, стоявшего около дышащей огнем печи.

Жоржу вдруг показалось, что перед ним Перфилий Голованов…

Мужик отвел руками волосы с лица назад.

— Жоржа, — тихо позвал он, — али не признал?..

— Васятка!.. — выдохнул Жорж.

— Он самый, — выпрямился мужик.

Жорж не верил своим глазам. Васятка, деревенский друг его детских лет, бывший всего-то на три-четыре года старше его, и этот незнакомый человек с суровым, изможденным лицом были совершенно разными людьми. Что же могло соединить в одной человеческой оболочке (всего лишь десять лет не виделся он с Васяткой) того русоголового, синеглазого, похожего на полевой василек мальчика и этого «обугленного» работой и, по всей вероятности, нелегкой жизнью мужика?

— А Гунявого помнишь? — спросил Васятка, подходя ближе.

— Помню, конечно…

— Помер Гунявый. Жилу порвал и помер.

— А Никуля?

— Никуля в лавке у Тимохи Уханова сидит, торгует. Тимоху-то помнишь, бывшего старосту?

Второй мужик отошел от печи и приблизился к ним.

— А меня, барин, припоминаешь? — спросил он. — Я тоже гудаловский, Козлов Аверьян, севастопольский ратник, Козел по-уличному.

Козел постарел меньше, но что-то неизгладимо изменилось и в нем, какими-то другими, тяжелыми стали глаза, блестевшие в полутьме сарая огромными белками.

— Вы что же, — с трудом перевел дыхание Жорж, стараясь справиться с внезапно охватившим его волнением, — не на земле теперь?

— А ну ее к лешему, землю! — зло махнул рукой Аверьян. — Она теперь не кормит, а сама просит…

— Как просит? — не понял сначала Жорж, но тут же догадался: — Да, да, понимаю — доход с надела меньше подати, да?

Аверьян и Васятка промолчали.

— Оно видишь, как вышло, — начал наконец Аверьян. — Воля — она и есть воля. Тут ничего не скажешь. Были мы, как говорится, подневольные холопы — стали вольные молодцы, сами себе хозяева. Хотишь жениться — женись, не хотишь — как хотишь. Царь-батюшка, слава богу, нас от господ отпустил — и на том спасибо. Ладно… Теперича что дальше? Как поворачиваться? Стал мужик вольным человеком, а душа-то у него заячья. Сам собой он распоряжаться не привык, за него барин думал. А тут поступай как знаешь, иди свободно на все четыре стороны… Конечно, который мужик кубышку с копейкой в землю до времени закопал, тому воля — как ложка к христову дню. Взять Тимофея Уханова нашего. Ему одному воля ко двору и пришлась. Он хоша и об одном глазу всю жизнь прожил, а наворовал у твоего отца крепко. А который мужик ничего не закопал? У которого в кармане вошь на аркане? Только две свои руки, да и те кривые, а? Тому чего с волей делать? С какой стороны от нее откусывать?.. На своем наделе как ни крутись, а все одно к Тимохе на поклон с голодухи пойти хочется: дяденька Тимофей, отсыпь, мол, хлебушка до весны, я отработаю… А весной он тебя хуже барина к земле пригнет, потому как свой мужик, деревенский, все наши дела крестьянские наскрозь знает. И что же тогда получается? Воля хуже неволи… Теперь берем надел. Его выкуплять надо. А на какие шиши? Обратно, мужик, в хомут полезай и горбаться до красного пота. Дык я тебя спрашиваю, господин хороший! На какой хрен такая воля нужна, когда она как решето — вся в дырках, а?.. Вот мужик сзади у себя между ушей чешет и думает: ай да царь-батюшка, ай да молодец, какую волю мужику придумал. Раньше оброк за неволю платили, а теперь тот же оброк за волю несем, землицу у барина выкупаем. Вот тебе и весь сказ про землю да про волю. Пропади она пропадом такая воля. Я вон лучше к печи встану кирпичи обжигать, зато живыми деньгами сразу на руки получу за свои мозоли. А земелька моя — она пущай пустая пока гуляет, пущай ветер по ней рыщет, как серый волк в поле. Вот так-то оно, барин, и получается.

Когда Жорж и Костя Солярский вышли из сарая, Жорж зажмурился от яркого дневного света и долго стоял с закрытыми глазами.

— Кто эти люди? — спросил рядом голос Солярского.

— Это бывшие крепостные моего отца, а теперь наемные рабочие его величества капитала.

— Да, — вздохнул Костя, — урок политической экономии оказался слишком наглядным.

— К черту всю политическую экономию! — вспыхнул Жорж. — К черту эту наглядность! Я с одним из этих мужиков в детстве в «бабки» в деревне играл, купаться на речку бегал!.. А что он теперь? Развалина! А ведь ему тридцати лет еще нету.

Барышень Плехановых они нашли на берегу реки. Жорж постоял немного около сестер и вдруг неожиданно спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Почему мы не замечаем, как земля вращается?

— Потому что земля движется очень медленно, — ответила Клава Плеханова.

— Наоборот, — усмехнулся Жорж, — она вращается очень быстро. Быстрее, чем надо. Быстрее, чем возникают наши представления о законах ее вращения. Очень и очень быстро движется наша земля и вокруг своей оси, и в мировом пространстве.