Вероника Тутенко - Дар кариатид Страница 14

«Внук», — подсказало сердце.

Соседки успели уже рассказать, что вернулся Степан.

И вот теперь укором стоял перед ней светловолосый мальчуган, совсем не в их породу. И только тот же виноватый взгляд, как в детстве у Стёпки…

Новая жизнь народилась без её на то разрешения и любопытно взирала на поджарую старость голубыми своими глазами и будто уличала в чем-то.

Страх, обида подступили к горлу Акулины Матвеевны, и снова будто створки невидимых речных раковин сомкнулись в груди. Словно само прошлое вдруг возникло перед ней, звало назад. Но как туда вернёшься?

— Я тебе… «покажу», — хотела было добавить Акулина Матвеевна, но поперхнулась словом и от немого бессилия занесла палку над свой головой.

Угроза вышла жалкой. Палка дрожала в руке, и, потеряв опору, Акулина Матвеевна едва устояла на земле.

— Приехал бродяга, бродяг своих привез, — торопливо захромала она к дому.

Толик смотрел на бабушку с испугом и жалостью.

Ему хотелось подбежать, прогнать то злое, что стояло между ними, закричать: «Это я, бабушка!» Но что-то удерживало Толика, как будто невидимые цепи протянулись между ними вдоль ручья.

Со временем он стал побаиваться высокую поджарую старуху в черном одеянии и белом платке, с извечным посохом в руке. Этой толстой, отполированной временем палкой, она, едва завидев кого-то из детей Степана, издали грозила, как будто боялась, что внуки разобьют невидимые цепи.

Нина и Толик стали обходить дом бабушки стороной, и теперь казалось странным, что таинственная злая старуха — мать их отца, их родная бабушка.

Да и Степан о ней не говорил.

— Папа, а правда, что бабушке сто пять? — спросила как-то Нина.

Степан невесело улыбнулся и ничего не ответил. И впрямь, сколько матери лет? Ведь вечность не виделись… Вечность…

Глава 11

Старая ракита

Благодатный воздух Смоленщины снова наполнил Степана новыми силами.

Прав, тысячу раз прав был брат Никита, когда звал назад, к родным полям, ручью и яблоневому саду. Вот только камнем висеть у него на шее, нет, не по нутру это Степану.

На второй же день он отправился искать работу в райцентр, и сразу же удача ему улыбнулась. На стройке в Сухиничах как раз требовались подсобные рабочие. В тот же день нашли для Степана и койку в общежитии.

На целую неделю уходил он теперь в Сухиничи на заработки. Только на выходной приходил домой, приносил мешок хлеба, немного кильки и, конечно, долгожданные всем семейством слитки сахара — кусков по десять.

В субботу Нина и Толик ждали отца, то и дело нетерпеливо выбегали на окраину дороги. Когда там, в дорожной пыли появится отец с гостинцами?

А в понедельник на рассвете, едва отдохнув с дороги, Степан снова отправлялся на заработки.

Но так было даже легче забыть, забыть, забыть…

Тяжелый физический труд оказался гораздо более действенным средством для забвения, чем алкоголь. Только по ночам, когда стройная, неизменно в легком кремовом платье, Наталья являлась к нему, Степан тихо звал ее сквозь сон. А днем надо было думать о детях, чтобы были сыты- одеты.

С первой же зарплаты Степан купил дочери серого в полосочку и красного в цветочек ситцу.

В соседней деревне, в названии которой слышалась дремучая прохлада, жила отцова сестра. «На все руки мастерица», — говорили о ней в округе.

Не у многих, как у тети Дуни, в деревнях, была швейная машинка. Да и не каждая могла так шить-вышивать, как рукодельница-тётка. Все соседи вокруг ее умасливали, чтобы ситец да лен в руках ее бойких обновками стали.

Нина с нетерпением ждала, когда отец прикажет, наконец, ей идти в Сосновку, и бесформенные куски серой и пестро-красной ткани станут платьями. Какими красивыми, должно быть, выйдут обновки. Совсем не то, что её старые платья, настолько износившиеся, что давно потеряли свой цвет.

Но отец, казалось, совершенно забыл о купленном им ситце. А когда и Нина перестала уже мечтать об обновках, Степан вручил ей сверток с отрезами и произнес заветные слова:

— Иди к тете Дуне.

Повторять приказание не пришлось.

— Смотри не задерживайся! — крикнул вдогонку Степан.

Сосновка хоть и недалеко, но через глухие места пролегает дорога. Видели там и волков. Людей, правда, серые не трогали. А овец не раз утаскивали.

На полпути к Сосновке высилась маяком старая ракита. Корни её оголило уже время, но щупальца жизни глубоко уходили в недра земли, утверждая дерево на ее поверхности.

Нине не терпелось поскорее познакомиться с рукодельницей-тёткой. Девочка почти бежала и остановилась перевести дух только у старой ракиты.

«Остановись. Отдохни», — звало дерево в тень от лучей, еще жгучих, но уже смягченных близостью увядания. Но близость осени ракиту не страшила. Ей ли, столько раз опадавшей к своим же корням и вновь воскресавшей зелёным пухом новой весной, не знать мудрой неумолимости природы?

Ракита привычно шелестела листвой, словно беседуя с самим Небом.

В тени густой раскидистой кроны Нина не удержалась, развернула свёрток, словно приглашая дерево порадоваться вместе с ней незамысловатым узорам на ситце.

Но задерживаться было недосуг. Тётя Дуня, ждет уже, наверное. И девочка вприпрыжку поспешила дальше.

Ракита шелестела что-то вслед.

Сосновку Нина представляла иначе. Деревня казалась полной невидимой радостью, точно кто-то только что умыл её грибным дождем. Но дождика утром не было.

Но ветки садовых деревьев во дворе у тёти Дуни вздрагивали как от всхлипов после плача, принесшего не только облегчение, но и нечаянную радость.

Возле дома стояли ульи, с цветка на цветок перелетали пчелы, наполняя благоухание мерным жужжанием.

— Ниночка!

Тётя Дуня видела племянницу в первый раз, но то ли свёрток в руке девочки, то ли голос крови подсказали ей, что пришла дочка брата.

— Степа на днях заходил, говорил, что надо сшить тебе обновки, — на губах тёти Дуни порхали слова-бабочки. — Ну что ты стоишь, как сирота казанская, на пороге.

Нина несмело вошла в скрипучую дверь.

В сенях благоухало огромное корыто, до самых краев наполненное золотистыми яблочками.

В горнице сидели друг напротив друга мужчина, такой же румяный и уютный, как тётя Дуня, и большой черный кот с белой грудкой.

Мужчину звали Пётр.

Хозяин плел корзину за столом, добротным, дубовым, который и сам казался обитателем дома. Может быть, оттого, что на нем важно возвышалась швейная машина.

— Из города, значит, к нам приехали? — весело подмигнул Пётр вошедшей.

Девочка знала, что ни он, ни тётя Дуня никогда не бывали в таких больших городах. Разве что пару раз за год выбирались в Сухиничи.

Нина рассказала им о таинственном рыцаре, охранявшем Пассаж, и о каменных женщинах, державших на своих плечах что-то гораздо более тяжелое, чем огромное красивое здание, где из невидимых далей солнцем выкатилось её детство. И, конечно, вспомнила о тиграх и клоунах, и сереньком козлике, на котором однажды выехал Сережа на арену Казанского цирка.

Рассказ лился весело, легко, только несколько раз прерывался детскими криками со двора. Мальчишки играли в войну, и по тому, как настороженно перекидывались взглядами мужчина и женщина, Нина поняла, что шумная забава не обошлась без их сыновей.

«Вот ведь…» мотала головой время от времени тетя Дуня и «как люди живут», и глаза её расширялись от удивления.

Нина и сама теперь верила с трудом: неужели все это и впрямь было с ней?

А теперь — тишина, покой, благоухание, избы с соломенными крышами и рядом больше нет мамы…

Назад бежать было страшно. Колючие кустарники подстерегали в темноте и царапали ноги. Временами девочке казалось, что вдали воют волки. Она прислушивалась, подставляя лицо прохладным уже порывам вечернего ветра. Звуки, наполнявшие безлюдный путь, вызывали тревогу и грусть и усиливали то гнетущее, что отделяет холодной душной пеленой от пения птиц и красок полей и радуг.

Новые впечатления от новых мест стали уже повседневностью, и тоска по матери снова наполнила душу.

«Ты не одна», — прозвенело вдруг струнами в этой тоске.

Вместо воя волков Нина услышала шелест, показавшийся ей знакомым, хотя все это, конечно, глупости, ведь не могут же быть у деревьев, как у людей, разные голоса… И все же это была та самая ракита…

Девочка едва не споткнулась о её корни и образовалась дереву, как близкому другу.

«Мама, мамочка», — прошептала в шелестящую тишину.

Кто ещё мог быть светом и голосом, исходящим от деревьев?

Боль отпустила.

Нина пошла дальше не спеша. Даже если волки выбегут навстречу, тот же ласковый голос прогонит их обратно в лес.

Сумерки сгущались, но подступавшая ночь уже не пугала. Как будто кто-то невидимый, добрый шел рядом по извилистой тропинке.