Андраш Шимонфи - Перелет Страница 14

— «Перебежал» или «перешел»?

— Выражение «перебежал» в отношении Белы Миклоша я считаю правильным и спустя тридцать лет. Командующий армией вместе с двумястами тысячами солдат может перейти на сторону бывшего противника, но, бросив свою армию, он считается перебежчиком. Итак, немного придя в себя после услышанного, я отпустил своего шофера и, сев за руль, к вечеру был уже в Хусте, в штабе 1-й венгерской армии, брошенной Белой Миклошем. У меня не было тогда четкого представления о том, что я должен делать, но я чувствовал, что за 24 часа ситуация в стране резко изменилась. Ведь еще вчера нас вызвал в Будапешт Янош Вёрёш, чтобы мы направляли и обеспечивали выход страны из войны. Но после путча Салаши ход событий в Карпатах должна была взять в свои руки армия. Появилось пусть отдаленное, но все-таки сходство с событиями 19 марта: армия на востоке еще может исправить то, что вновь безнадежно испортила в Будапеште.

Итак, вечером 16 октября я появился в городе Хусте в штабе 1-й венгерской армии и попросил рассказать мне о сложившейся обстановке в 1-м отделе штаба полковника генерального штаба Ласло Секели. На основе его рассказа можно было сделать вывод, что после исчезновения Белы Миклоша и Кальмана Кери среди оставшихся старших офицеров царил разброд, но к поступку Миклоша и Кери большинство относилось отрицательно. Вероятно, я уже говорил об этом, но считаю нужным еще раз повторить: Бела Миклош допустил ошибку, когда он, прибыв из Пешта с идеей перехода на сторону Красной Армии, за десять недель не сделал ничего для того, чтобы психологически подготовить хотя бы своих самых близких помощников, старших офицеров, к возможному развитию событий.

Я так и не понял поведения Белы Миклоша. В уставе любой армии мира написано, что командир не имеет права бросать своих солдат на произвол судьбы. Если бы Бела Миклош послал Кальмана Кери, чтобы тот получил необходимую информацию и возможные указания от бывшего противника, тогда это было бы понятно. В случае если бы Салаши и направил бы к нему своего эмиссара, нового командующего армией — нилашиста, Бела Миклош мог бы легко с помощью военных жандармов задержать и нейтрализовать его. А если бы ему стали угрожать немцы и попытались бы применить силу, Бела Миклош, имея под своим командованием 200 тысяч человек, мог оказать им достойное вооруженное сопротивление.

Однако все произошло совсем иначе: армия, оставшаяся без командира, армия с пошатнувшейся дисциплиной стала легкой добычей нилашистов; Салаши и его приспешники легко установили над ней контроль, а потом и полностью подчинили ее вермахту. Причем венгерские части численностью более батальона не могли находиться рядом друг с другом.

После этого 1-я венгерская армия для нас практически перестала существовать.

— Как известно, Гитлер тщательно подготовил путч нилашистов. Хорти же думал: гитлеровцы выведут свои войска с территории Венгрии, как когда-то из Финляндии, которая, конечно же, была для фашистов второстепенным театром военных действий, не имеющим никакого стратегического значения…

Тогда, в Хусте, всего этого я, разумеется, не знал.

Признаюсь: у меня мелькнула мысль о том, что и мне, вероятно, следует отправиться следом за Кальманом Кери и Белой Миклошем. Технически осуществить это было нетрудно, так как линия фронта в то время была нечеткой. Однако, расположившись на ночлег в своем автомобиле и размышляя над случившимся, я пришел к выводу, что в этой армии, где почти не осталось здравомыслящих офицеров, акции одиночек никакого значения иметь не будут. Надо было искать каких-то новых союзников.

На рассвете я завел машину и спустя несколько часов снова был в Будапеште.

К этому времени Ференц Фаркаш уже объяснился с Берегфи: наш командир утверждал, что ни он сам, ни штаб б-го корпуса не имел ни малейшего понятия, зачем их вызвали в Будапешт 13 октября. Таким образом, и Ференца Фаркаша, и штаб, так сказать, простили. Мы смогли разместиться в монастыре Сион на горе Шаш, а спустя несколько дней перебрались в помещение института физкультуры. Работы у нас не было никакой, и мы пристально следили за положением на фронтах. Я выезжал за город, где началось рытье противотанковых рвов. Ференц Фаркаш взял меня с собой на виллу самого Визенмейера. А вдруг там удастся что-нибудь разузнать. Однако осведомленнее после этого «визита вежливости» мы не стали.

Было понятно, что из венгерской столицы устраивают этакую заставу- крепость, чтобы она защитила границы немецкого рейха от большевиков (Австрия тогда считалась частью «великой» Германии).

Теперь тебе понятнее, что в такой ситуации и при таких обстоятельствах я примкнул к движению Сопротивления, как только такая возможность мне представилась. Мы ставили перед собой следующую цель: акциями саботажа наносить немцам урон, а в решающий момент с помощью солдат и офицеров, примкнувших к нашему движению, сдать без кровопролития Будапешт частям Красной Армии, тем самым спасти город от разрушения и голода, спасти мосты между Будой и Пештом, подготовленные к взрыву, спасти банки и музеи от разграбления гитлеровцами… Следует добавить, что немецкие части еще только подтягивались к Будапешту: значительными силами германские фашисты в столице и ее окрестностях еще не располагали, в то время как Красная Армия вела активное наступление и стремительно продвигалась к Будапешту.

Как я уже тебе говорил, вскоре выяснилось, что 13 ноября мне предстояло вылететь в Москву. У меня осталось только одно задание: вместе с замечательным картографом Кароем Варконьи, с которым мы выпускали газету «Бои под лупой», объехать Будапешт, чтобы нанести на карту укрепрайоны, расположение немецких частей, а также дороги, по которым можно приблизиться к городу, не встречая сильного сопротивления. Эту операцию я вызвался провести сам, но она была целиком и полностью одобрена членами и руководством движения.

Глава четвертая

ПЕРЕМИРИЕ

ИЗ ВОСПОМИНАНИИ КАЛЬМАНА КЕРИ: «В мае 1944 года я получил новое назначение: меня сделали начальником штаба одного из корпусов, входивших в 1-ю венгерскую армию. (Тогда же я познакомился с твоим отцом, который был начальником одного из отделов штаба корпуса, а командовал нами Ференц Фаркаш.) Вероятно, отец уже тебе рассказал или еще расскажет о том времени, я же могу дополнить его, сообщить о событиях, которые произошли за кулисами и которых отец твой не знает.

В один прекрасный день командира нашего корпуса вызвали в Будапешт. Вернувшись из Будапешта, вечером, после ужина, Ференц Фаркаш сказал: «Зайди ко мне, надо поговорить…»

Ференц Фаркаш вернулся в сильном возбуждении. Он сказал, что был на приеме у регента, что там шла речь об образовании «военного правительства» и что его, Фаркаша, прочат либо в премьер-министры, либо в министры культов. И; что, мол, ситуация очень серьезная. Может быть, в скором времени нам придется «вступить в переговоры с противником». И что, дескать, у него есть указание спросить у меня, возьмусь ли я за выполнение такого задания. То есть перейти к русским и провести переговоры…

Я поначалу очень удивился. Но дал краткий ответ: «Ваше превосходительство, если я получу такой приказ, то, разумеется…» Ведь приказ я обязан выполнять. На этом наш разговор тогда и закончился, я вернулся в свой кабинет. В это время с донесениями и распоряжениями на следующий день вошел твой отец. Я внезапно поймал себя на том, что не слушаю его. Я размышлял над словами командира корпуса. Я буду вести переговоры с русскими?

Но каким образом? И почему?

Я не для этого рожден, черт подери, я же солдат, а не дипломат!

Три дня кряду я никак не мог успокоиться.

В конце концов я осознал, что война вступила в такую фазу, когда пора садиться за стол переговоров. Между прочим, и мои впечатления, полученные на фронте, свидетельствовали о том же. Так постепенно внутренне я подготовил себя к этому шагу. (Я вижу, что ты удивлен… Конечно, с точки зрения сегодняшнего дня мои мучительные раздумья непонятны. Подумаешь, перейти к русским и вступить с ними в переговоры?! Ну, что тут такого?! Да, но решиться на это человеку, который всю свою сознательную жизнь прослужил в хортистской армии, было не таким уж простым и естественным делом…)

Я вполне серьезно утверждаю: если бы я внутренне не подготовил себя к этому шагу, если бы тогда у меня не состоялся разговор с Ференцем Фаркашем, позднее я бы не решился на переход к русским… Но после разговора с командиром корпуса я внутренне настроился на этот шаг, соблюдая, разумеется, строжайшую тайну…

После окончания войны я узнал уже здесь, в Будапеште, что все это заранее было обговорено с министром обороны Лайошем Чатаи. Более того, на фронт я попал (в качестве начальника штаба 6-го корпуса), чтобы постоянно быть под рукой во главе самого боеспособного корпуса… Между прочим, в свое время многие удивлялись (в том числе и я сам), зачем потребовалось отправлять меня на фронт? Ведь я был доверенным лицом самого министра обороны, скорее чиновником, нежели офицером, и вдруг — начальник штаба корпуса на фронте?! У меня не было никакого боевого опыта, никаких боевых заслуг… Теперь-то понятно, какие планы в отношении меня были у Чатаи.