Генрик Сенкевич - Наброски углем Страница 14

Репиху покинули силы.

— Спасите, люди добрые! —  простонала она слабым голосом, но никто ее не услышал. Вихрь спирал ей дыхание. Тогда она поняла, что ей отсюда не уйти.

Она сняла с себя платок, кофту, фартук, разделась чуть не до рубашки и укутала ребенка, потом увидела поблизости плакучую березу, подползла к ней на четвереньках и, положив ребенка на сухое местечко, упала наземь рядом с ним.

— Господи! Прими мою душу! —  прошептала она и закрыла глаза.

Наконец буря утихла. Наступила ночь, тучи рассеялись, и кое-где показались звезды. Под березой все так же неподвижно белела фигура Репихи.

— Но-о-о!.. —  вдруг раздался чей-то голос в темноте. Минуту спустя послышался стук колес и шлепанье лошадиных копыт по лужам.

Это Гершек, арендатор из Вжецёндз, продав в Ословицах гусей, возвращался домой.

Увидев Репиху, подошел к ней.

 ГЛАВА X

Победа гения

Гершек усадил Репиху в телегу и хотел было везти ее в Баранью Голову, но по дороге встретился с Репой, который, догадавшись, что жену застигла буря, выехал ей навстречу.

Бедная женщина пролежала целые сутки, но на другие встала, потому что ребенок расхворался. Пришли кумушки, обкурили его освященными травами, а когда это не помогло, старая кузнечиха взяла решето и черную курицу и заговорила болезнь. Ребенку и в самом деле сразу стало легче, но беда была с Репой: он глушил теперь водку без всякого удержу, и не было никакой возможности с ним сладить. Странное дело: когда Репиха пришла в себя и спросила его о ребенке, он не только не выказал ей сочувствия, а грубо проговорил: «Шатайся больше невесть где, а ребенка пусть черти возьмут! Задал бы я тебе, если бы ты мне его загубила!» Эта неблагодарность вызвала у нее чувство глубокой горечи, она хотела было его упрекнуть, но не могла ничего сказать, а только посмотрела на него сквозь слезы и голосом, исходившим прямо из сердца, крикнула с страшной болью: «Вавжон!» Мужик так и вскочил с сундука и с минуту молчал, не смея взглянуть на жену, наконец заговорил, но уже совсем по-иному: «Марыся, дорогая, прости ты меня! Вижу, что понапрасну я тебя обидел». Он громко зарыдал и бросился целовать ей ноги; тогда и она. заплакала. Он чувствовал, что не стоит такой жены. Но этот мир недолго продолжался. Горе, жгучее, как рана, разжигало их друг против друга. Репа, возвращаясь домой, пьяный или трезвый, не разговаривал с женой и садился на сундук, волком уставясь в землю. Так он просиживал часами, словно окаменев. Жена суетилась, работала, как и раньше, но тоже молчала. Иной раз им и хотелось заговорить, но оба испытывали какую-то неловкость. Так они и жили словно в обиде друг на друга, и в избе их водворилась могильная тишина. Да и о чем им было говорить, когда оба знали, что спасения нет и судьба их решена.

Прошло несколько дней. Репу стала преследовать какая-то страшная мысль. Он пошел к исповеди, к ксендзу Чижику, но ксендз велел прийти на следующий день. А на следующий день Репа пошел не в костел, а в корчму. Люди слышали, как он спьяна говорил, что раз бог пе хочет ему помочь, так он продаст душу дьяволу. С тех пор все стали его избегать, и над его домом нависло какое-то проклятие. Злые языки уже поговаривали, что войт и писарь правильно сделали, сдав его в солдаты, потому что из-за одного такого негодяя может обрушиться кара господня на всю Баранью Голову. Кумушки тоже не плошали и стали рассказывать про Репиху всякие небылицы.

Как-то высох у Репы колодец. Репиха пошла к корчме за водой и по дороге услышала, как мальчишки говорили: «Вон солдатка идет!» А один даже сказал: «Не солдатка, а дьяволова жена!» Бедная женщина, не промолвив пи слова, пошла дальше, хоть и заметила, как они перекрестились, наполнила ведро водой —  и скорее домой, а тут Шмуль стоит возле самой корчмы. Увидев Репиху, он вынул изо рта фарфоровую трубку, с которой никогда не расставался, и крикнул:

— Эй, Репиха!

Она остановилась и спрашивает:

— Чего вам?

А он:

— Были вы в суде?

— Была!

— Были у ксендза?

— Была!

— Были в усадьбе?

— Была!

— Были в присутствии?

— Была!

— И ничего не добились?

Репиха только вздохнула, а Шмуль продолжал:

— Ну, до чего же вы глупы! Наверное, во всей Бараньей Голове не найдется глупее вас! И зачем вы туда ходили?

— А куда же мне было идти? —  возразила она.

— Куда? —  повторил Шмуль. —  А на чем у вас контракт? На бумаге. А не будет бумаги, так не будет и контракта; разорвите бумагу —  и дело с концом!

— О господи,—  говорит Репиха,—  да будь она у меня, давно бы я ее разорвала.

— Так что же? Будто вы не знаете, что бумага у писаря? Ну, а я знаю хорошо, что вы много у него можете добиться. Он я«е сам мне сказал: пусть, говорит, Репиха придет ко мне и попросит, так я, говорит, сейчас же бумагу разорву —  и дело с концом!

Репиха ничего ему не ответила, только схватила ведро и пошла домой. Между тем во дворе стемнело.

Вечером пан писарь, уже полураздетый, в одном белье, задрав кверху козлиную бородку, лежал в кровати и читал «Тайны Тюильрийского дворца», издания Бреслауэра. Он читал сцену, в которой посол испанский Олозага целовал ножки королевы Евгении. Эта сцена была так чудесно написана, что писаря прямо подбрасывало на кровати.

Горит свеча, потрескивает муха в сале... Вдруг писарь слышит, как кто-то —  стук! стук! —  в дверь, но так тихо, что он едва ловит ухом этот стук.

— Кто там? —  громко спросил он, сердясь, что ему помешали.

— Я,— ответил кто-то шепотом.

— Кто это «я»?

Голос пролепетал едва внятно:

— Я, Репиха.

Писарь вскочил и отворил дверь. Репиха вошла так робко, что хотела что-то сказать —  и не смогла. А он был добрый человек —  Золзикевич —  и ободрил ее. Хотя он и был не одет, он сразу же обнял ее, говоря:

— Ты за контрактом, Марыся?

— Да...

Тогда он притянул ее к себе, обнял крепче и поцеловал в дрожащие губы.

— А теперь что? —  спросил он игриво.

Женщина побелела как полотно.

— Да будет воля божья,—  шепнула она.

Пан писарь погасил свечу...

 ГЛАВА XI

Конец страданиям

На небе уже скрылась Большая Медведица и заблестели звезды, когда дверь скрипнула и Репиха тихо вошла к себе в избу. Вошла и остановилась как вкопанная. Она думала, что Репа, по обыкновению, заночует в корчме, между тем он сидел па сундуке, подперев голову руками и уставясь в землю.

На очаге догорал огонь.

— Ты где была? —  мрачно спросил Репа.

Она, не отвечая, повалилась ему в ноги и горько зарыдала:

— Вавжон! Вавжон! Ведь для тебя это, для тебя! На этакий срам пошла. Обманул он меня. Только надругался надо мной и прогнал. Вавжон! Ты-то хоть пожалей меня! Любимый мой! Вавжон!..

Репа достал из сундука топор.

— Нет,—  тихо проговорил он,—  уж теперь-то пришел конец тебе, бедняга! Уже не жить тебе больше, не видать света белого. Уже не будешь ты, бедняга, в избе сидеть, а будешь на погосте лежать... уж ты...

Она в ужасе поглядела на него.

— Ты что же, убыть меня, что ли, хочешь?

А он:

— Ну, Марыся, не трать попусту временя, молись богу, ты, бедняга, и не почуешь боли...

— Да ты вправду, Вавжон?..

— Клади голову на сундук...

— Вавжон, помилосердствуй!

— Клади голову на сундук! —  крикнул он уже с пеной у рта.

— О господи! Спасите! Люди добрые, спаси...

Раздался глухой удар, потом стон и стук головы об пол, второй удар и более слабый стон, потом третий удар, четвертый, пятый, шестой... На пол ручьем хлынула кровь, огонь в очаге погас. Репиха содрогнулась всем телом, потом вытянулась и так застыла.

Вскоре после этого кровавое зарево разлилось по небу, разорвав мрак: горели господские постройки.

 ЭПИЛОГ

А теперь я скажу вам кое-что на ушко, милые читательницы. Репу не взяли бы в солдаты. Условия, написанного в корчме, было недостаточно. По, видите ли, мужики в таких делах мало смыслят, а интеллигенция благодаря своей нейтральности —  тоже не многим больше, и следовательно... следовательно, Золзикевич, который все это понимал, мог твердо рассчитывать, что дело, наверное, затянется и страх бросит женщину в его объятия.

И этот великий человек не просчитался. Вы спросите, что с ним случилось? Да что же с ним могло случиться? Репа, после того как он поджег господские постройки, хотел отомстить и писарю, но на крик: «Пожар!» —  проснулась вся деревня, и Золзикевич был спасен.

Таким образом, он и поныне занимает должность писаря в Бараньей Голове, но надеется, что в скором времени будет избран в судьи. Он как раз прочитал роман «Варвара Убрик» и надеется также и на то, что в самом недалеком будущем панна Ядвига пожмет ему руку под столом.

Оправдаются ли его надежды —  покажет будущее.