Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский Страница 14

и щит держал высоко. Не хотелось ему из темноты получить алебардой по шлему. Так и спустился вниз. А в самом низу… Тут уже мнение генерала о коннетабле графства немного ухудшилось, вместо бочек с военными припасами и провиантом внизу была собрана старая ломаная мебель. Волков нашёл вход, что вел из башни во двор. Он выглянул, обвёл взглядом всю местность, после чего закрыл дверь и запер её на тяжелый засов. Вот теперь генерал был спокоен. Башня была его. А потом, почти в темноте, кое-как оглядел рухлядь, опасаясь, что там мог притаиться какой-нибудь аркебузир. Ломаная мебель, старая посуда, развалившиеся бочки, разбитые сундуки. Никаких аркебузиров там не было, и удовлетворенный генерал стал подниматься наверх. Поднялся и сказал Хенрику, чтобы тот запирал дверь. Только после того, как маркграфиня оказалась в безопасности, он успокоился. Немного успокоился.

— Хенрик, помогите Её Высочеству расположиться тут, у проходов, вниз пусть не спускается, там крысы, вонь и слишком темно. Но там есть какая-то мебель, сходите и посмотрите, что можно выбрать для госпожи.

— Я понял, генерал, — отвечал первый оруженосец.

Волков уже собирался подняться к фон Готту, но тот крикнул сверху сам:

— Сеньор!

— Что? — он уже думал, что сейчас оруженосец скажет, что враг тащится по стенам к башне, но фон Готт объяснил:

— К замку идёт какой-то отряд.

«Какой-то отряд!».

Если бы фон Готт думал, что это люди Волкова, что Брюнхвальд выслал арьергард, то, наверное, так и сказал бы, но оруженосец явно так не считал. И барон поспешил на самый верх башни, на воздух… На солнце.

По раскалённой дороге, по которой час назад приехал он сам, двигались люди. Солдаты. Отряд был маленький — один всадник, видно офицер или сержант, четверо пеших солдат и телега, в которой было ещё двое.

— Идут, — замечает фон Готт, глядя на небольшой отряд. — Откуда только тащатся?

— С ближайшей заставы позвали, — отвечает Волков. Он не говорит, что, вероятно, этот отряд не последний, что и с других застав могут подойти и ещё. Думает, но не говорит.

«Троих-четверых мы поранили. Эти прибывшие перекрывают их потери. Ещё и офицерик какой-то».

Волков поднимает голову к небу. Солнце в зените, жжёт неимоверно. Как он выносил здешнюю жару в доспехе, ещё и дрался всё утро? Он чувствует жажду, но знает, что пить хотят все. А воды в башне нет. Только та фляга, что носит с собой маркграфиня, да и в ней не вода, а вино. Фляга немаленькая, но вина в ней им пятерым хватит утолить жажду лишь один раз. У него, как и у всех его людей, к седлу лошади была приторочена фляга, но теперь… Во дворе нет ни его людей, ни лошадей, на которых они приехали.

Он переходит к другому зубцу башни и заглядывает вниз, во двор. Увиденное его удовлетворяет. Отсюда можно легко будет докинуть факел до тех копен сена, которые сложены у стены. И за которыми начинаются поленницы под навесами.

— Будьте пока тут, фон Готт, — говорит он и спускается вниз, на ходу снимая наконец шлем.

Проходит мимо маркграфини. Хенрик принёс ей какую-то скамеечку, на которой она сидит, разговаривая с оруженосцем. Увидав его, принцесса спрашивает:

— Барон, вы ранены?

— Ранен? — он не понимает её. — Нет.

— Но вас так сильно били, на вас кидались, как псы на кабана, — продолжает женщина.

— Нет, не так уж было всё и страшно.

— Ах вот как… — говорит она, встаёт и протягивает ему флягу. — Вам, кажется, жарко, вот, выпейте.

— Благодарю вас, — он берёт увесистую флягу. — Вино с водой?

— Нет, чистое, — отвечает ему женщина. — И хорошее. У этих нечестивых отличные погреба.

Он делает один большой глоток, второй…

«О Боже… Это прекрасно. Вино даже и нагреться во фляге не успело».

Волков не удержался и сделал ещё один большой глоток. И, закрывая флягу, говорит женщине:

— Ваше Высочество, мой отряд подойдёт сюда нескоро, скорее всего через день или даже через две ночи, и это единственная влага, что у нас есть. Нужно её беречь.

— Я буду беречь её, генерал… — она взяла вино. — Барон, прошу у вас прошения, я позабыла ваше имя, обычно я хорошо запоминаю имена, но тут всё было так неожиданно…

— Рабенбург, — напомнил ей Волков. — Или ещё меня прозывают Эшбахт. То моё поместье.

— Эшбахт! — воскликнула принцесса. — Конечно же, я слышала это имя. Это же вы воевали с восставшими мужиками!

Он едва заметно поклонился ей.

— И, значит, Ребенрее прислал спасать меня настоящего, знаменитого героя, — говорила она.

— И я вынужден продолжить спасение, — он снова поклонился, и маркграфиня тоже ему кивнула.

Волков собрал всех на втором этаже башни, возле лестницы, около скамеечки, на которой сидела принцесса, и начал:

— Сушь стоит изрядная, дрова и сено сухие. Сделаем факел… — он чуть подумал. — Нет, три факела; ты, Кляйбер, поднимешься наверх и скинешь факелы на копну сена у стены, там недалеко, докинешь. Как займётся огонь, и они кинутся его тушить… Эх, жаль, что у нас нет арбалета… Ладно… Они попробуют растащить сено и дрова, пока не загорелись лестницы, я выйду и разгоню их, порежу, кого смогу, а вы, господа, останетесь у двери, будете сторожить мой отход; коли мне отступление попытаются отрезать, так вы, фон Готт, выйдете за мной.

План был простой и понятный и, как все простые планы, вполне выполнимый. Все были согласны с тем, что если удастся поджечь замок, то выскользнуть из него будет легче. И словно опережая мысли своих людей, генерал добавил:

— А если и не получится у нас уйти, так мы поможем полковнику Брюнхвальду взять замок, да и, увидав дым, он всё поймёт и поторопится.

И тут неожиданно для всех вдруг заговорила маркграфиня, она слышала о планах генерала и сказала с жаром, которого от неё никто не ожидал:

— Барон, коли кто-то будет препятствовать вам, так убивайте всех без разбора, в этом доме нет праведных, — и повторила, словно хотела, чтобы её лучше слышали: — Нет здесь праведных.

Оруженосцы оба, да и кавалерист, молчали, на них слова Её Высочества, кажется, произвели впечатление. И отвечать пришлось генералу:

— Непременно, добрая госпожа. Я так и буду делать, — и пока его люди ещё находились под впечатлением