Наталья Павлищева - Великолепный век. Роксолана и Султан Страница 15

Но султан заходил редко; за те несколько дней, что Роксолана пробыла в гареме, ни разу никого нового не осчастливливали, на второй день две девушки подрались, серьезно исцарапав лица, но их легко раскидали в стороны евнухи, одну даже отхлестали плетью, потому что она не наложница, а просто рабыня-служанка, ее можно.

Теперь вот хамам, какое-никакое, а приключение в небогатом на события женском мире. О том, чтобы получить настоящее удовольствие, Роксолана не думала. Какое уж тут удовольствие, когда вокруг галдит сотня глоток, вырвавшихся хоть на день на относительную волю из четырех стен гарема!

Девушки и правда шумели все сильней, сначала они по привычке говорили полушепотом, но потом осмелели и уже даже повизгивали. Раздевались, словно наперегонки, куда-то торопясь. Потом Роксолана поняла почему – чтобы занять лучшие места в соуклуке – помещении парилки. Собственно, никакого пара там не было, но было тепло и приятно.

Как и в Кафе, здесь в раздевалке стояли скамьи со сплошь покрытыми резной вязью спинками, посередине журчал большой фонтан, в котором вода переливалась из большой чаши в маленькие, звук льющейся воды успокаивал, но его быстро заглушили женские голоса.

Закутавшись в пестрый пештемал – простыню, Роксолана отправилась в соуклук. Те, кто разделся поскорей, уже заняли самые удобные места, захватили побольше подушек, чтобы подложить под спину и бока, смотрели на опоздавших с вызовом, мол, попробуй отнять! Им и не нужно столько, но сознание, что успели заграбастать, видно, грело не меньше тепла соуклука. Роксолана не стала искать себе подушки, отправилась в одну из маленьких комнаток для омовений, каких много вдоль стен, сделала все, что надо, вернулась в зал.

Девушку знаками, а потом и криком позвала Мирана:

– Иди, я подвинусь и подушек дам.

Роксолана покачала головой и отправилась бродить по бане.

В третьем зале были ванны-купальни с большими бронзовыми кранами горячей и холодной воды – вдоль стен для всех и за резными невысокими деревянными загородками – для валиде-султан и султанских жен и сестер. Не хотят, чтоб их тела видели – могут укрыться, никто не вправе заглянуть. Остальные на виду.

Вдруг поднялся визг, наложницы сгрудились в кучу, показывали руками наверх, туда, где в куполах прорези для света. Просто кому-то из них показалось, что подглядывает мужчина.

Роксолана усмехнулась: руками тычут, ужас изображают, но ни одна не прикрылась, а ведь чего проще отойти к стене, где еще почти темно, и завернуться в пештемал? Нет, стояли на виду: если и был кто-то на крыше, чтоб лучше все увидел.

Евнухи полезли на крышу, никого не нашли. Выяснять, из-за кого начался переполох, не стали, ни к чему, теперь у наложниц на несколько дней будет тема для разговоров, языкам работа, лентяйкам развлечение.

Роксолана вместе со всеми не визжала и руками не показывала, осталась лежать на теплом мраморе, как лежала – ничком, спрятав лицо в сложенных руках вместо подушки. Подушек рабыни принесли уже много, но брать их расхотелось, стоило представить, что на какой-то только что возлежала чья-нибудь распаренная попа.

Она лежала, впитывая тепло от камня всем телом, прогрелась, расслабилась, не хотелось ни двигаться, ни молоть языком, ни о чем-то думать. Вот так бы и лежать все девять лет, а потом получить свободу и приданое, только мужа не нужно. Но покоя не дали, к Роксолане подсела Мирана:

– Как ты думаешь, нас видел этот сумасшедший?

– Меня нет, я в пештемал завернута.

– А лицо?

– Думаю, он смотрел не на меня, а на тебя.

– Да?

Миране было приятно, что, по мнению Роксоланы, из сотни обнаженных тел предполагаемый наглец выбрал именно ее, хотя выделить из толпы визжащих женщин одну невозможно. А сама Роксолана вдруг подумала, что и среди одетых тоже едва ли можно кого-то найти взглядом, слишком много наложниц, в гареме их куда больше, чем даже здесь, в хамам берут не всех, хотя закон запрещает не пускать женщин в хамам.

Но это значит, что, даже появившись в гареме, тот человек может ее не увидеть? Стало тоскливо, живо нахлынули воспоминания о том, как стояла, а потом и лежала перед ним обнаженной в ожидании чего-то неведомого, как горячи и бессовестны были его руки… Узнать бы хоть, кто он.

Зейнаб говорила, что правая рука султана. А он сам сказал, что еще возьмет ее после султана, значит, уверен, что Повелитель позовет к себе? Откуда такая уверенность?

– Мирана, кто у Повелителя правая рука?

– Ибрагим.

– Кто он?

– Грек и раб. А тебе зачем?

– Я думала, визирь или вон кизляр-ага.

Мирана рассмеялась:

– Нашла правую руку! Кизляр-ага, конечно, много привилегий имеет, он один может входить к Повелителю в любое время суток, но он никто, только над нами начальник да над евнухами. А Ибрагим Повелителю советчик во всем, еще в Манисе был таким.

– А ты в Манисе была в гареме?

– Да, я уже давно. Знаешь, Махидевран раньше тоненькая была, не как ты, конечно, но не такая, как сейчас.

– Лежишь, сидишь, ешь, спишь… как тут не растолстеть?

– Здесь многим нравятся толстые. Ты Повелителю не понравишься, ты худая. Если хочешь понравиться, надо есть много.

Мирана решила, что уже достаточно проявила великодушия, дав совет новенькой, а потому отправилась дальше сплетничать и злословить. Наложницы вовсю занимались любимым делом – обсуждали и осуждали друг дружку, врали что-то, хвастали. За несколько дней Роксолана успела привыкнуть к тому, что рассказам нельзя верить, все преувеличено, хотя что в тех рассказах было? Только зависть к кому-то, кому повезло больше, а если о себе, то сплошные выдумки, как Повелитель посмотрел страстно-страстно, почти пальцем за собой поманил, но какая-нибудь наглая опередила, прямо бросилась под его руку, чтоб самой попасть к Повелителю на ложе. Мирана тоже так говорила, а когда Роксолана поинтересовалась, почему же Повелитель на следующий день ее не нашел, вздохнула, обведя глазами толпу наложниц:

– Разве здесь найдешь?

Она права, не найдешь, если не знаешь, кого искать.

Но Роксолане уже смертельно надоела болтовня по поводу ценности подарков, взглядов Повелителя, которых в действительности не было, очереди к нему в спальню, того, чье тело лучше. Где ты, Бартоломео? Где вы, сладкоголосый Нияз, умеющий читать газели на нескольких языках, Зейнаб, знающая столько историй? С вами бы поговорить, а не с этими болтушками, которые скоро все слова, кроме завистливых, забудут.

Она пыталась читать стихи, сначала слушали, потом и от этого стали отворачиваться. Только и знают есть, пить, спать и танцевать. Но танцы все одинаковы – бедрами крутить. Неужели это и ее судьба? За девять лет совсем одуреть можно.

Мысли о доме Роксолана гнала от себя изо всех сил, понимая, что возврата нет, никто ее не выкупит, а душу травить ни к чему. Приходилось привыкать к тому миру, в котором оказалась. Когда-то Нияз, обучавший ее чтению персидских газелей, обронил, что если нельзя мир переделать, то к нему нужно приспособиться, а сделать это легче, если искать не недостатки, а достоинства. Она удивилась:

– Какие достоинства могут быть в неволе?

– И в неволе есть свои достоинства – о тебе заботятся, ни о чем думать не надо. Но ты не о неволе думай, а о том, что не к дикарям попала, а к тем, у кого такие стихи есть. Наша культура иная, чем у вас, европейцев, но она не ниже, а в чем-то и выше. Учись понимать, присматривайся, ищи хорошее. Так легче.

Тогда Настя не со всем согласилась, не все даже поняла. Но прошли дни, и вот теперь убедилась, что ничего другого, кроме как присоединить совет Нияза к советам Фатимы, у нее не осталось. Не все плохо, что непонятно, как не все и хорошо. Если искать плохое, то уж лучше сразу сунуть голову вон в фонтан и не вытаскивать, пока не захлебнешься. Но если жить хочется, то надо постараться найти хорошее и в этой жизни. Она не была согласна идти по трупам, но и умирать тоже. Оставалось жить.

Чтобы хоть чем-то заняться, Роксолана снова прошлась по хамаму, оказалась в третьем зале, где за низенькими столиками на широких деревянных диванах лежали валиде-султан, кадины и сестра Повелителя. Крутиться перед ними не хотелось, и девушка улеглась на высокое мраморное возвышение Гейбекташа, снова спрятав лицо в сложенных руках.

Но полежать не удалось, ею тут же занялась здоровенная черная рабыня. Сильные, ловкие руки принялись растирать, разминать, массировать, выворачивать и снова растирать… Временами было больно, но приятно. Потом рабыня облила Роксолану водой и терла уже грубой рукавицей из козьей шерсти, развела в большом тазу пахучую мыльную пену, взбила ее какой-то метелкой, наполнила этой пеной большой полотняный мешок и… принялась лупцевать мешком Роксолану! Облила чистой водой, потом повторила лупцевание. И так до тех пор, пока мыло в тазу не закончилось.

Девушку уже под пушистой пеной и не видно, Роксолана даже чихнула от попавшего в нос мыла.