Александр Артищев - Гибель Византии Страница 15

Глухая смута постепенно овладела Константинополем. Подняла голову и партия туркофилов, ранее избегавшая открытой политической борьбы. Её вождь, мегадука Лука Нотар, страстно ненавидящий всё, что связано с латинянами произнёс фразу, ставшую затем легендарной: "Лучше увидеть в Городе царствующей турецкую чалму, чем папскую тиару!»

Эти слова были тут же подхвачены и разнесены сторонниками мегадуки, а население столицы тем временем продолжало волноваться, разрываясь между противоборствующими лагерями.

Кое-где вспыхнули схватки вооруженных группировок; гигантская чаша Ипподрома, способная вместить в себя в то время почти всё население Константинополя, едва не оказалась, как и прежде, во времена расцвета Империи, ареной кровавого побоища. Угрожающим стало и положение на окраинах города. Жители латинских кварталов спешно баррикадировались в своих домах; отряды латников оцепили перекрестки улиц и площади Константинополя; конные патрули гвардейцев рассеивали наиболее решительно настроенные толпы горожан.

Но всё же, несмотря на яростное сопротивление части населения, Исидор провёл богослужение в храме святой Софии.

Католическим его можно было назвать лишь отчасти: у кардинала не было достаточного опыта канонической службы, да и латинский язык, непонятный большинству присутствующих, с трудом давался прелату. Красное облачение Исидора, хотя и резало глаз своей непривычностью, почти терялось на фоне подавляющего великолепия древнего храма.

Стройные, украшенные резными капителями, подпирающие собой высокие арочные своды, колонны светились в предзакатных солнечных лучах богатой палитрой красок — белый проконесский мрамор, светло-зеленый эвбейский, красный и голубовато-белый карийский, египетский розовый и жёлтый нумидийский порфир. На глянцевом полу, мощенном плитами многоцветного мрамора, как в тихих водах озера, отражались парящие в высоте светильники на бронзовых цепях.

Обширный зал был полон приглушенного, рассеянного света. Янтарные лучи сочились из многочисленных окон и растекались вширь, до самых дальних уголков храма. Переступившего порог охватывало ощущение тайны, тихой и покойной, ласковой, как звуки небесного песнопения.

Над отливающем позолотой алтарем высился полусвод, два других окружали его по бокам, как бы повествуя непосвященным о трех ипостасях Святой Троицы — Отце, Сыне и Святом Духе. Три малых полусвода объединял в себе большой, отражающий нераздельное единство трех составных Божественной Сути. Над полусводами, растворяя в себе весь храм, парил в воздухе колоссальный купол. Безмерно огромный, подобно небу, свод, казалось, удерживался на весу лишь столпами солнечного света из полукруглых окон по его краям; олицетворял собой единение Троицы с миром, Бога с человечеством, мистическую связь вечности и пространства.

Иногда, сквозь малые окна куполов, из неба в небо, пролетали голуби и нежным, как у ангелов, шорохом крыльев смущали благочестивый покой тысячелетнего храма.

Храма святой Премудрости.

Хор мальчиков-служек по-детски неокрепшими голосами выводил щемяще-чарующую мелодию литургии, и это песнопение, отражаясь от бесчисленных арочных сводов, как бы окутывало молящихся со всех сторон тончайшей паутинкой небесных звуков и тихого, чуть слышного нежного шепота.

Одни внимали радостно и истово, с глазами, полными воодушевления; лица других были сумрачны и враждебны, казалось, лишь долг верноподданных удерживает их здесь. Исидор вёл службу умно и тонко, стараясь не вызывать раздражения у немалого числа присутствующих православных епископов. Он понимал, что его сутана и латинский язык для многих из них, как красная тряпка для быка, вызывали недовольство и отторжение, но изменить что-либо не было в его силах.

Кардинал не стал затягивать богослужение. Окончив, он склонил голову перед паствой, и с облегчением перейдя на греческий язык, заговорил:

— Братья и сёстры мои! Пусть этот день будет памятен всем. Великая Уния, сплотившая две Церкви, вновь явила нам пример миролюбия и терпимости. И это пойдет, не может не пойти на благо христиан всего мира. Я верю, связь не порвётся с веками, и согласие неминуемо принесет свои добрые плоды.

Он смолк, окидывая взглядом внимающих ему людей. Затем повернулся в сторону стоящих с правого края, в первых рядах, императора и его свиты.

— Я знаю, решение это нелегко далось вам. Подобно тому, как наречия родственных племён, разделённых пространством, со временем меняются так, что народы с трудом понимают друг друга, так и в лоне Вселенской Церкви иногда возникают иные вероучения и ереси. Но трижды преступен тот, кто пользуясь этим, пытается расколоть Святое учение на чуждые друг другу части и колеблет тем самым вековые устои христианства. Бог един у нас, и я назову кощунством любую попытку использовать имя Создателя в своих неблаговидных целях.

Исидор поднял руки.

— Я же желаю, чтобы враг, готовящийся пожрать нас, аки лев рыкающий, был повержен и изгнан обратно в пустыню. И как представитель святейшего Ватикана, сделаю все от себя зависящее для посильного участия главы католической Церкви папы Николая V в деле отражения натиска неверных. Сегодня же мои гонцы отправятся в Рим, и постановления Флорентийского собора вступят в силу. Да святится воля Господня! Во имя Отца, Сына и Святого духа!

Константин согласно наклонил голову, но когда он заговорил, его голос был полон горечи.

— И мы желаем, чтобы слова, которые здесь только что звучали, сбылись. И сбылись как можно скорее. Гонцы Империи не раз поспешали в Рим, но не находили там ничего, кроме радушного приёма и уклончивых обещаний. Но мы не теряем надежды, что Господь услышит наши молитвы. Да святится во веки веков Его воля. Во имя Отца, Сына и Святого духа!

— Во имя Отца, Сына и Святого духа! — эхом пронеслось среди присутствующих.

— Амен! — заключил Исидор, воздевая над ними распятие.

ГЛАВА VI

В то время как в Константинополе постепенно угасали волнения, вызванные прибытием папского легата, войска Турхан-бея уже двигались по землям Греции.

Перед испытанным в боях полководцем ставилась одна, достаточно ясная цель: не допустить воссоединения морейских князей Фоки и Димитрия и всячески препятствовать им в посылке войск на помощь Константинополю.

Но эта задача казалась до обидного малой обласканному султаном турецкому сатрапу: он поклялся покорить своему повелителю все земли, через которые пройдет его войско. Не встречая серьёзного сопротивления, османская армия продвинулась вдоль низменных равнин залива Кипарисов. Её головные отряды легко овладевали слабо защищёнными городами, не успевшими отстроить разрушенные в предыдущей войне стены. Обогнув горную гряду, войско вышло на плодородные приморские берега и, разоряя окрестные сёла, устремилось вглубь страны.

И там впервые, у кромки скалистых гор, на засеянном овсом поле, дорогу захватчиками преградило наспех собранное греческое ополчение.

Передовые отряды турок замерли в нерешительности, ожидая подхода основных сил; гонцы тут же помчались к Турхан-бею с известием. Выжидание было благоприятным для обеих сторон: к туркам подтягивались растянувшиеся на много верст полки османского бея; ополчение же беспрерывно пополнялось стекающимися с близлежащих земель селянами. Последними пришли спустившиеся с высокогорных пастбищ пастухи, ведя на привязи своры лохматых, злобных волкодавов. Оборванные, плохо вооруженные отряды ополченцев, воинственно размахивающие топорами и самодельными пиками, быстро сливались, подобно капелькам ртути, в одну большую, громкоголосую, воодушевленную собственной решимостью толпу.

Турхан-бей медлил, ожидая подхода дружин морейских князей — ввязываться в бой с землепашцами и пастухами казалось ему оскорбительным. Но время шло и, потеряв терпение, он послал конницу на разгон неровного строя ополченцев.

Схватка была короткой и жестокой: отступив поначалу под сильным натиском, греки яростно набросились на врага. Град стрел и камней полетел в чужеземцев; в лошадей швыряли охапки пылающей соломы, и они, дико храпя, вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков на ножи поселян. Тяжёлые цепы молотили всадников, ломали кости и черепа; распрямленными косами и серпами на длинных рукоятях подрезали сухожилия на ногах у коней; топорами и вилами добивали упавших на землю. Пастухи спустили собак, и огромные, свирепые как волки, псы, вгрызались в лошадиные бока, хватали выброшенных из седел людей за горло. Даже длинные пастушечьи кнуты превратились в тот день в оружие: утыканные острыми гвоздями, они с громкими хлопками впивались в тела, выбивали глаза, рвали плоть на куски.

Отпор был настолько силен и неожидан, что сбитая с толку, растерянная и поредевшая конница повернула и позорно отступив, стала ожидать подкрепления. Разъярённый неудачей авангарда и торжествующими криками противника, Турхан-бей двинул вперёд всё войско.