Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп Страница 15

Император оторвался от чтения и посмотрел на него:

– Ты уходишь, мой друг?

Чужой голос, словно это не был голос Нервы, ответил:

– Извини меня, Тиберий. Мне стало нехорошо. Пойду отдохну.

– Иди, Кокцей, – мягко сказал император. – Пускай тебе Харикл приготовит лекарство.

Нерва удалялся медленным, неуверенным шагом.

Макрон засунул за панцирь подписанный приговор и начал рассказывать.

Император внимательно следил за его перечислениями, на скольких человек за месяц поступили доносы, сколько казнено и кто покончил жизнь самоубийством, чтобы избежать топора палача и сохранить имущество для своих наследников. Тиберий всегда лично проверял решения суда. стараясь помешать злоупотреблениям.

Макрон докладывал не переводя дух. Наконец остановился.

– Это все? – спросил император.

– Все, мой господин…

– Действительно, все?

Макрон забеспокоился, так как об одном деле он умолчал, но, будучи убежден, что император не может этого знать, повторил:

– Все, император.

– А что с Аррунцием? – в упор спросил Тиберий.

Макрон остолбенел. От испуга он не мог вымолвить ни слова: значит, за ним, за правой рукой императора, следят. У него жилы на лбу вздулись; плотно сжав губы, он пытался овладеть собой:

– Ах да. Прости, мой император. Я забыл. Аррунций покончил жизнь самоубийством.

У императора появилось желание загнать самоуверенного префекта в угол.

– Аррунций. Твой бывший соперник и противник. – Голос императора звучал резко. – Обвинение, кажется, касалось Альбуциллы, а не ее любовников. Следовательно, у Аррунция не было причин так торопиться в царство Аида.

– Ну нет, мой император, причины были…

– Знаю я эти причины, – отрезал Тиберий. – Ты сам допрашивал свидетелей. Сам присутствовал, когда пытали рабов. Почему ты не сказал мне об этом?

– Такой ерундой беспокоить императора? – заикался застигнутый врасплох Макрон.

– Ерунда? Ты из-за своей старой ненависти к Аррунцию отправил на тот свет пять человек, это ерунда? Это – злоупотребление властью, ты ничтожество!

Увалень рухнул на колени перед Тиберием.

– Нет, нет, мой господин, правда же; нет! Аррунций одобрил готовившийся против тебя заговор, о котором сообщил муж Альбуциллы. Он хотел организовать новый заговор! Это был не мой, а твой враг, император…

– Сядь! – нахмурился Тиберий. – Ненавижу я это ползанье на коленях.

Тиберий понимает, что Макрон лжет. С каким бы удовольствием приказал он скинуть его с каприйской скалы в море. Но что потом? Нет, нет. При всей ненасытности и мстительности у Макрона светлая голова. Он способный государственный деятель и хороший солдат. Его любят в армии. Вся армия стоит за него. Он умеет и руководить, и молчать. Я не должен потакать его капризам, они стоят человеческих жизней, но я нуждаюсь в нем и он нуждается во мне.

Макрон своим крестьянским нутром почувствовал, что гроза проходит. Он всячески показывал свою покорность, показывал, что полон сострадания, что безмерно предан императору.

– С сегодняшнего дня ты будешь сообщать мне о каждом деле до его рассмотрения в суде, – сказал император холодно. – Можешь идти.

Макрон, обливаясь холодным потом, неуклюже поклонился. "Теперь прикажет следить за мной. Что же будет?"

Он шел по длинной галерее, шел медленно, тяжело. "Что теперь?"

Эхо отсчитывало его шаги.

"Убрать…"

После ухода Макрона император вышел на балкон. Буря прошла, небо потемнело, море по-прежнему бушевало. Император плотнее завернулся в плащ.

Внизу, во дворе, рабы подвели коня Макрону. Лошадь нетерпеливо била копытом по камням. Макрон вскочил на коня, рабы открыли ворота, и всадник с конем исчезли в надвигавшейся темноте.

Император смотрел ему вслед. Он едет в Рим. Рим далеко. Далекий и прекрасный. Недоступный, полный яда и кинжалов.

Тиберий вернулся в комнату. Посмотрел на нетронутую чашу Нервы. На него навалилась тяжесть одиночества. Против одиночества властелин мира был бессилен.

Глава 9

Капенские ворота были запружены людьми и повозками.

Запряженная мулом телега на двух огромных колесах, эдакий дребезжащий, готовый рассыпаться инвалид, подкатила к городским воротам, втиснулась в скопление прочих повозок, которые осматривали стражники в воротах и одну за другой пропускали в город. Эта телега была нагружена узлами, на них сидела женщина, рядом плелись трое мужчин. Они были одеты так же, как все вокруг, – серые плащи, суконные шапки плебеев на головах. И все же торговцы и стражники сразу узнали актеров. Какой шум поднялся!

Фабий Скавр! Salve, братишка! Вот ты и опять в Риме. Ну и времечко было! Здорово, Фабий! Эге, наш Колбасник! Лукрин! Брюхо-то твое и в изгнании не лопнуло? Куда там. к тому брюху еще два приросло. А-а-а, Волюмния. Неподражаемая. Вот это, милые мои, красотка! Ave, Грав! Скрипишь еще? Что это у тебя, Фабий? Смотри-ка, обезьянка! Как таращится-то! Что Сицилия? Как вам жилось? Скучали? И мы тоже. Когда ж будет представление?

А что? А что?

Они миновали ворота, проехали еще немного и на перекрестке расстались.

Фабий пошел налево, домой. Остальные с тюками – на Субуру, где у дружка Волюмнии, Ганио, был трактир под названием "Косоглазый бык"; все предвкушали хороший обед, а Волюмния, кроме того, порядочную трепку, которой Ганио угощал ее после каждой отлучки. Так они очищались от грехов.

Правда, это было несколько одностороннее решение, но Волюмния уверяла, что иначе бы ей все равно чего-то недоставало.

Фабий зашагал к дому. Но не по главной улице мимо цирка, а вдоль склона Авентина. Здесь было поменьше народу. Обезьянка Симка, которую он получил в подарок от Гарнакса, высунула голову из-под его плаща и вертела ею во все стороны.

"Ага, – говорил ей Фабий, – ты, детка, еще не бывала в Риме. Вот и гляди теперь. Восьмое чудо света наш город! Видишь в садах над нами, на холме, прекрасные дворцы? Там живут люди, у которых всего вдоволь, а может, и лишнее есть. И живет там, скажу тебе по секрету, приятель мой Авиола, который изволил послать меня прогуляться на год. Что ты говоришь?

Чтоб я ему это припомнил? Не волнуйся, моя дорогая. За мной не пропадет, будь уверена. Видишь там внизу целое море песка? Это Большой цирк, понятно? Здесь состязались биги и квадриги, гладиаторы бились с гладиаторами и со львами, кровь лилась рекой, но старик с Капри нам эти зрелища запретил. Ему-то оттуда не видать, так зачем и нам смотреть? У нас, мол, от этого кровожадные инстинкты просыпаются. Никаких игр, народ римский, не будет! Посмотри-ка направо, видишь там, за цирком? Это Палатин. Чувствуешь? Запах лавров и сюда долетает. Там жила мать нашего императора Ливия, и Тиберий сам тоже там жил, пока мы ему не опротивели настолько, что он переселился на Капри. Ох, как мне хочется домой! К отцу.

Теперь налево, налево. Ты что, прячешься? Рев? Это ничего? Это Бычий рынок. Вот где народу-то! Здесь живут мясники и торговцы скотом. Вот я тебе прочту, что у них написано над дверьми: "Слава тебе, барыш!" И еще:

"В барыше – счастье!" или вот: "Здесь обитает благополучие". И так в Риме повсюду, это лозунг римлян. Направо – храм бога Портуна, охранителя пристаней на Тибре, а маленький храм налево принадлежит Фортуне. Красиво, правда? Надо бы купить овечку и принести ее в жертву богине за счастливое возвращение. Надо бы так сделать. Ну да ничего. Очень-то на небожителей я не надеюсь. Сроду они мне не помогали, а ведь бывало, попадал я в переделки…"

И они продолжали свой путь за Тибр. Ненадолго задержал их вид на Капитолий и на форум внизу. Они видели храм Сатурна, с его коринфскими колоннами, в котором хранилась государственная казна, храм Согласия, в котором заседает сенат, базилику Юлия. Слева, на горе, – ах, ты и дыхание затаила, Симка, я тоже! – это храм Юпитера Капитолийского, видишь: бог сидит гигантский, величественный, шлем золотой на голове, сияние от него такое, что глазам больно. Какая красота! Я ведь тебе говорил. Восьмое чудо света – наш Рим. Целый год он мне снился. Приведись человеку подольше пробыть вдалеке от Рима, он наверняка пропадет от тоски, как поэт наш римский Овидий. Ну вот, а теперь налево, через мост. Смотри-ка, туман стелется над рекой, вечер скоро, что ж, январь, детка. Это тебе не Сицилия! – Фабий заметил, что обезьянка морщит нос. – Ты что это? Вонь?

И дивиться тут нечему. Там, у реки, работают кожевенники, и шерстомойщики, и шерстобиты. Сплошная грязь и моча. Ну вот скоро мы и дома. Как видишь, не весь Рим мраморный. Домища-то, а? А ведь они всего лишь из дерева да из глины. Народу там! Муравейники. Если такой, в восемь этажей, дом рухнет – а это бывает у нас, – вот где трупов-то! Но ничего. Мертвых мы похороним, а тот, кто дом строил да нагрел на этом деле руки, живет себе припеваючи.

"В барыше счастье!" Другие-то пусть плачут. Да ты не бойся, мой отец живет в деревянном домишке, как раз на развалинах. Вон он. Под оливой. Больше на сарай похож, чем на дом, ты говоришь? Что ж делать! Тут уже восьмое чудо кончилось".