Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 1. Батист Страница 15

– Мама, – перебила Мари, – но ты же сама его боишься, ты же сама не хочешь его власти. Почему же ты мне внушаешь…

– Не вмешивайся в то, что у нас происходит с отцом. Я давно хотела тебе это сказать. Он нуждается во мне.

– Что? – расхохоталась Мари.

– Девочка, ты очень мало пока знаешь о мужчинах. Поверь.

– А ты знаешь много?

– Я знаю достаточно, чтобы жить с твоим отцом.

– Странно, мама. Странно. Ты утверждаешь, что нужна ему. То есть что он тебя любит. Но почему тогда ты его боишься? Ты же боишься? Ну вот. А я не хочу бояться! Я не хочу дрожать от того, что муж узнает, сколько и чего я купила днем. Я не хочу вздрагивать от каждого стука! При чем тут мое еврейство? Неважно, кем будет мой муж – евреем или неевреем.

– Важно. Он должен быть евреем, но христианином.

– Какой-то бред, мама!..

Это было наихудшее, что могло произойти. Они никогда так не ругались раньше.

Припомнилось все.

Припомнились недостатки, с которыми Мари не желает бороться: слишком широкие бедра при узкой талии – бросается в глаза. Припомнился случай, когда в приморском городке Ла-Боль, где они проводили время, Мари увязалась за какой-то лошадью и родители потеряли ее из вида. Найденная через час в городском парке с пьяными мужчинами, которые играли в шары, десятилетняя девочка не только не желала признавать свою вину, но и наотрез отказалась идти с родителями, пока не доиграют партию.

Ты знаешь, что я могла умереть? Я думала, я потеряла тебя навсегда! Мама, но я была ребенком, прости! Ты и сейчас такой же ребенок. Это тебе так кажется. Нет, мне не кажется, я вижу, как ведут себя нормальные люди в этом возрасте, я могу сравнивать. Ах, ты можешь сравнивать? Да, могу. Ну и как же они себя ведут? Осмысленно. Ах, осмысленно…

Припомнился неправильный выбор факультета – философский для девушки не годится. Мама, что ты понимаешь в этом? ЧТО ТЫ В ЭТОМ ПОНИМАЕШЬ? Да, гордо отвечала Марта Яковлевна, я прожила свою жизнь не так, как ты. Но я никогда не грубила матери, не смела поднять на нее голос, даже чуть-чуть возвысить, не то, что кричать, как ты, – грубо и мерзко. Мама, ну прости, я знаю, что ты хорошая, что меня любишь, но зачем, зачем ты говоришь мне все эти слова, от которых я схожу с ума, неужели нет какого-то другого способа…

Какой тебе нужен способ! Какого другого способа ты ждешь? Просто ты не веришь мне. А знаешь, почему ты мне не веришь? Потому что я для тебя не существую. Мама, да о чем ты? Я для тебя старая, разбитая, утратившая право на жизнь. Мама, я не понимаю… Ты думаешь, я не вижу, как ты относишься к нам с отцом? Мы носимся вокруг тебя, а ты хоть раз принесла мне стакан воды, когда я была больна? Если я не зайду к тебе в комнату, ты сама никогда не зайдешь, не пожелаешь спокойной ночи. Ты…

– Пожалуйста, возьми меня с собой, – сказала наконец Марта Яковлевна дрожащим от слез голосом. – Я хочу отсюда уехать, хоть на два дня. Или расскажи хотя бы, зачем тебе туда. Что ты обещала? Кому?

– Мама, я не могу.

Они заплакали обе.

У Мари так страшно разболелась голова, что разговор прекратился. Она легла, сморкаясь в огромный платок, вытирая слезы и прижав к виску стакан со льдом. Наступил вечер. Мари стало вдруг казаться, что она никуда не едет. Чужая жизнь всеми своими подробностями опутала ее, лишила сил. Она чувствовала, что не может вырваться, что обязана подчиниться этому чудовищному ощущению своего ничтожества перед лицом огромной и страшной силы – силы, которая руководила ее матерью, говорила ее словами, проникала вместе с жестким электрическим светом в голову Мари.

– Так когда ты едешь? – сухо спросила Марта Яковлевна, войдя в комнату.

Мари изумленно посмотрела на нее:

– Двадцать четвертого.

– А возвращаешься?

– Через три дня.

– Деньги возьми, ты знаешь где. Принести капли?

– Ой, мама, – сказала Мари. – Голова вдруг прошла. Сама.

Мадемуазель Катрин узнала, что Даня собирает вещи, и зашла к нему.

– Куда? – просто спросила она.

– На побережье. Хочу переплыть Ла-Манш, – просто ответил Даня.

Мадемуазель Катрин сначала села, а потом встала и принесла две рюмки бренди.

– Никогда не видел, как вы пьете бренди, – удивился Даня, – всегда что-то сладкое. Я не хочу. Я не пью.

– Выпейте со мной, молодой человек, – строго сказала мадемуазель Катрин.

– Вообще-то я тоже хочу поговорить, – согласился Даня, и они сели за стол.

Отхлебнув, мадмуазель Катрин спросила:

– Где же вы тренировались? Тут нет моря.

– У себя в Одессе, – ответил Даня.

Он как-то сразу захмелел, но пытался сделать вид, что ничего не происходит.

– Все это странно. Очень странно. Вы не самоубийца? А то я заявлю в полицию.

– Нет, – просто ответил Даня.

Помолчали. Посмаковали бренди.

– А вы о чем хотели со мной поговорить? – спросила мадемуазель Катрин.

– Я? – растерялся Даня. – А, ну да… Я хотел… Я хотел поговорить о… Даже не знаю, мадемуазель Катрин, может быть, в другой раз.

– Другого раза может не быть, – улыбнулась она.

– Ну да, хорошая шутка. Мадемуазель Катрин, а вы ничего не боитесь? – спросил Даня, расхрабрившись после третьего глотка бренди.

Она была, казалось, удивлена:

– А почему вы спрашиваете?

– Не знаю. Извините, может быть, я не должен… Или это неприлично… Но мы, русские, всегда, когда выпьем, ведем откровенные разговоры.

– Мы, французы, тоже.

– Да?

– Спрашивайте, молодой человек!

– Мадемуазель Катрин, мне почему-то кажется, когда я за вами наблюдаю, вернее, когда я вижу, как вы управляетесь с делами по дому и все такое прочее, что вы… ничего не боитесь. Что вам неведом страх перед жизнью. Что нет вещи, которая могла бы вас привести в смятение или растерянность. Может быть, это ложное впечатление.

– Конечно, ложное, – сказала она. – Есть вещи, над которыми человек не властен. Завтра я заболею и буду лежать, как никому не нужное бревно. Вам бы самому это понравилось?

Даня хорошенько подумал.

– Да нет, это не то… – произнес он. – Ну, у вас же на случай болезни есть уже оборонительные редуты. Вы же все знаете, вы все спланировали. Кто будет управлять гостиницей, какой будет доктор, откуда сиделка. Вы простите, что я об этом так смело говорю, но…

– Вы совершенно правы. Первое время пансионом будет управлять Жан, мой помощник. Потом приедут дети моей сестры из Парижа, если все будет совсем неважно, и решат, что делать. Или они наймут Жана, как и я, или продадут все это. Скорее всего, второе. Кому охота возиться, если можно продать? Это не их жизнь. Свой доктор у меня тоже есть. Больница у нас в городе неплохая. А что особенного во всем этом? Почему вы заставляете меня отчитываться? Все равно я этого очень боюсь. Это старость. Нужно к ней готовиться. Но страх-то от этого не меньше.

– Простите, мадемуазель Катрин. Да, конечно. Но я хочу понять: есть ли нечто неведомое, неизвестное, к чему вы не можете подготовиться?

– Есть, конечно, – подтвердила она.

– И что это?

– Война.

– Война?! – поразился он.

– Ну конечно, – сказала мадемуазель Катрин. – Вы просто не знаете, что это такое. А я знаю. Я видела, что сделали боши с Францией в прошлую войну. В семидесятые годы. Мне тогда было мало лет, но я все прекрасно помню. А теперь все будет гораздо хуже.

– Будет? – спросил Даня. – А откуда вы знаете?

– Я чувствую. Для этого не надо быть гадалкой. Просто нужно иногда поговорить с людьми. Они все вам расскажут.

– И что же?

– Все к этому уже готовятся, – просто сказала она.

– Черт! – не выдержал Даня. – Вот об этом я и говорю. У вас на все есть ответ. Вы все уже знаете. Даже если город захватят немцы, вы точно так же будете сдавать свои комнаты.

– А как бы вы хотели? – раздраженно спросила мадемуазель Катрин. – Чтобы я заперлась в подвале и не подавала признаков жизни? Если стрелять будут на улице, я так и сделаю. Но я вас тоже хочу спросить, Даня. Зачем вы это делаете?

– Что «это»?

– Да вот это. – Она кивнула на вещи. – Вы зачем сюда приехали? Учиться? Ну вот и учитесь. Вместо этого вы решили серьезно рискнуть жизнью. Ваша жизнь пока еще не принадлежит только вам. Есть родители. Семья. Родина. Нет?

– Да… – сказал Даня неуверенно. – Но все-таки по большей части она принадлежит мне. Я почему-то в этом абсолютно убежден. Но вы спросили меня – зачем? Я вам отвечу. Меня раздражает неизвестность. В моей жизни, в отличие от вашей, слишком много неизвестности. Я хочу испытать себя… ну, чтобы она меня больше не раздражала…

– Вы делаете это для нее? Для вашей девушки? – перебила мадемуазель Катрин.

И Даня понял, что именно для этого вопроса она пришла с бренди.

– Я же говорю, вы все знаете, – засмеялся Даня. – Ну, конечно, для нее. Но если вам будет угодно, главным образом я хочу понять, существует ли другой мир, о котором я все время думаю. Или нет.