Андрей Косёнкин - Крыло голубиное Страница 15

Гюйс ад-дин Тохта был молод, может быть, чуть старше самого Михаила. К власти в Орде он пришел два года тому назад, после того, как с помощью хитрого Ногая-ака обманом заманил в западню и убил юного Тула-Бугу и всех его многочисленных братьев. Говорят, Тохта сам, чтобы они не видели своей смерти, покрыл головы тканью сыновьям Менгу-Тимура перед тем, как им милосердно переломили спины…

Тохта, как и всякий простой татарин, носил в ухе серьгу, лицо его было желто и кругло, тонкие черные брови выщипаны, будто у женщины, а длинные жидкие волосы гладко зачесаны назад и связаны там в косицу, отчего казалось, что углы его широко расставленных глаз тянутся кверху следом за волосами. Ни бороды, ни усов Тохта не носил и выглядел оттого еще моложе, чем был. Сначала Михаилу казалось даже неловким открыто смотреть на бритое лицо хана.

Равнодушно взглянув на подарки, перемолвившись о чем-то с бохшой Сульджидеем (не на куманском наречии, которое Михаил уже понимал и без толмача, а на языке монголов), Тохта наконец посмотрел на русского князя и милостиво улыбнулся. Однако первые его слова, обращенные к князю и переведенные ему толмачом, были жестки:

— Отчего ты, князь, не спешил увидеть своего царя? Зачем ждал гонца от меня?

Скулы Михаила покрыли красные пятна.

— У царя много князей, много ему забот обо всех, — ответил он. Помолчал и добавил: — Не думал я, что тебя без дела можно тревожить.

— То не тревога — любовь изъявить… — Тохта улыбался, хотя слова его были полны яда. — Разве я должен тебя просить принять мой ярлык? Разве я у тебя слуга?..

Действительно, вот уже пятый год Михаил сидел на Твери, не имея на то ханского ярлыка. Покуда шла в Орде своя замять — а тянулась она давно, со смерти хана Менгу-Тимура, — покуда его братья и сыновья и сыновья его братьев делили власть и убивали друг друга, татарам было не до Руси. Потому и Михаил, покуда не звали, не спешил поклониться. Довольно того, что с тех пор, как отложился от Дмитрия, сам отправлял в Орду дань, сперва Тула-Буге, затем Тохте.

— Я твой данник, царь. И дань тебе исправно плачу, — сказал Михаил.

Тохта произнес что-то по-монгольски, и вокруг засмеялись. Даже женщины. Толмач перевел:

— Хан спрашивает, а кто ему не платит дани? Хан говорит, русский князь не хочет разговаривать с ханом, потому что русский князь не слышит его вопросов…

Пятна на скулах Михаила стали ярче, но уже огнем непокорства зажглись и его глаза. А позади стояли бояре, отец Иван, учивший смирению, но и достоинству.

— Я не на чужой стол пришел. Я в своей земле отца заместил. А моего отца на великий стол ханские послы Банши и Чевгу сажали, — упрямо проговорил Михаил.

Тохта опять что-то сказал по-монгольски, и все опять засмеялись. Видно, ему нравилась эта игра.

— Хан сказал, что не знает Чевгу, — тоже ухмыляясь царской шутке, перевел толмач.

Но вдруг Тохта переменился, перестал улыбаться. Глаза его смотрели на Михаила будто мимо, так смотрят не внутрь, а сквозь, пусто и безразлично.

— Так что, не нужен тебе мой ярлык? — внезапно по-русски тихо спросил Тохта.

И здесь Михаил не выдержал — опустил глаза.

— Как же, царь, править-то без твоей на то воли? — тихо ответил он.

— Без моей воли править нельзя, — милостиво согласился Тохта.

Правда, потом хан был с Михаилом ласков. Усадил его по правую сторону — не подле себя, но и не далеко. Угостил из своей руки не кумысом, но вином, и даже похвалил перед всеми:

— Хорош русский князь, горячий…

И улыбался дружески.

Даже воспоминания о той похвале, о позорном том дне, когда холопом стоял перед ханом, перебиравшим желтыми короткими пальцами яшмовые кости бус, до сих пор были так мучительны Михаилу, что он заскрипел от досады зубами.

Ак-Сабит понимающе улыбнулся, огладил морду кобылы: тихо, тихо…

Вот так же и Тохта улыбался. Будто знал про Михаила такое, чего и сам Михаил не знал про себя.

Князь отвернулся от улыбчивого татарина, глубже, всем лицом зарылся в мягкий мех высокой бобровой опушки.

«Да что они знают? Будто русские их крови не видели…»

Но то оказалось не последнее унижение. Дальше пошло еще хуже. Каждый день Михаил был обязан являться к цареву двору, высиживать неизвестно чего среди менявших друг друга гостей, не имея права покинуть Сарая, хотя ярлык на тверское княжение с алой тамгой — печатью правосудного хана, он получил неожиданно быстро, чуть ли не на следующий день, как был представлен Тохте.

Тохта то забывал о нем и едва удостаивал сонным взглядом из-под полуприкрытых век, то вдруг души в нем не чаял. Усаживал рядом, поил вином и говорил с ним почти как с равным. Причем в беседах с ним всегда приходилось оставаться настороже — Тохта мог задать самый внезапный вопрос.

То он спросил как-то, отчего Михаил от великого князя Дмитрия отложился? И зачем его не побил у Кашина, коли был сильнее его? Что тут скажешь?

А то спросил, какой из сыновей Невского более других достоин великого княжения.

Михаил и здесь ничего не нашелся сказать, кроме того, что действительно думал:

— Дмитрий Александрович — слаб. Андрей — безумен и зол. Даниил — слишком жаден.

— А сам, князь, не хочешь Русь взять? — спросил Тохта, как всегда улыбаясь и пряча узкие умные глазки в прищуре. — Или не по руке?

— На все воля Божия, — сказал тогда Михаил, чем, наверное, обидел хана, потому что Тохта недовольно отвернулся от него и больше в тот день о Михаиле не вспоминал. Да и к этому разговору больше не возвращался.

Вообще же, судя по вопросам хана о том, что происходит в Руси, было видно, что Тохта очень даже осведомлен о том, что там действительно происходит. И это оказалось удивительно и поучительно для Михаила.

Тохта с дотошностью расспрашивал его о Руси, о взаимоотношениях и родственных связях князей, о русской охоте, о вере, об обычаях и законах…

Причем внимательно слушал и то, о чем наверняка знал достаточно. Потом уже Михаил догадался: не о Руси он пытал его, а самому князю в душу заглядывал. И досадовал потом на себя, на то, что бывал простодушен в ответах, а не умудрялся хитрить…

Случалось же, что Тохта забывал о нем не на день, не на два, а на целые недели. Просто не замечал. И всегда вроде бы ни с того ни с сего — когда не было и малейших причин для опалы. И это особенно мучило и раздражало князя. Тохта вел себя с ним как капризная женщина, которая, взяв над любовником волю, всякий миг всем напоминает ему о своей власти: и тем, что дает, и тем, что не дает, и даже тем, как смотрит. Впрочем, капризы женщины — это одно, а царская милость — совсем другое, хотя и схожи…

Михаил устал от заунывных татарских песен, звуки которых всякий час лились из-за тяжелой парчовой опоны, устал от вина, которое подносила ему, неслышно ступая босыми ногами, всегда одна и та же рабыня в легкой, прозрачной одежде, не скрывавшей тайн и прелестей гибкого тела. Однако, когда в одну из таких недель необъяснимой размолвки Михаил попробовал не прийти во дворец, за ним тотчас прислали:

— Великий хан спрашивает, заболел ли или, может быть, на что обиделся русский князь?

— Тьфу ты…

Михаил и правда сплюнул через голову жеребца. Плевок подхватил порыв ветра и унес далеко вперед.

— Сейчас, князь, скоро… — одними губами, промерзшими, но все же растянутыми в притворной улыбке, произнес Ак-Сабит.

Как же они похожи! Будто все на одно лицо. И визири на его вопрос, когда можно будет покинуть великого хана, и сам Тохта, у которого Михаил как-то прямо об этом спросил, так же улыбчиво отвечали:

— Скоро, князь, скоро…

Волок один — их «скоро»!

И правда, время, что ли, у них иной мерой меряется: тянется по бескрайней степи пастушьей юртой от кочевья к кочевью, от зимовья к летовью, а не летит от зари до зари, как у русских, когда всегда чего-то не успеваешь.

Впрочем, с месяц тому позади изменилась Орда, заколготился Сарай: хан велел готовить большую охоту. Обычно, если не случалось войны, охота начиналась и раньше: Чингис завещал охотиться с осени до весны. А нынче Тохта припозднился — то ли знака какого от Вечного Синего Неба ждал, то ли просто какого известия, то ли Гурген Сульджидей не велел… Но уж и разворошилась Орда, чисто как на войну собралась. И без того людный Сарай окружили со всех сторон многие тысячи степняков. Со всей Кипчакской степи, с дальних окраин и ордынских городов: Укека, Бельджамена, Джукатау, Маджар, Дербента, Дедякова, Сувара и многих прочих, темники вели свои курени, старые знатные воины в богатых юртах везли сыновей — отличиться на ханской охоте, жен помоложе — похвастать перед другими, тащили за собой скот и невольников, а уж коней-то, будто со всей земли привели, — не перечесть, сколько богатства у одного народа!