Николай Ульянов - Атосса Страница 15

А вдали сгущалась мгла и угрожающе синела полоса горизонта.

Просидев до полдня, Дарий ушел.

В степях 

I

Три дня шел Никодем со своим караваном. Серая цепочка всадников, коней и ослов так сливалась с равниной, что едва различалась издали. Не потому ли их ни разу не заметили из стоянок, мимо которых они проходили? Один раз — это было вечером — люди указали Никодему на что-то, красневшее в лучах заката, похожее на кучу камней. Еле уловимый лай и выкрики доносились оттуда. Потом всё подернулось синью и пропало. В другой раз ничего не было видно, только слышалась песня, похожая на крик, рассчитанный быть услышанным на краю света.

Никодему казалось, что он умер и теперь вновь родился в неизвестном мире. Эллада, Милет, даже недавняя Ольвия вспоминались, как отголоски той первой жизни. Степь расстилалась пустынная, немая, но полная скрытых сил и неуловимого звучания. Всё великое в природе одарено звучанием. Он знал тонкое, как волос, пение Ливийской пустыни, глухие, чуть слышные удары в медь, исходящие от гор Ливана, и теперь всем сердцем слушал голос степей.

Земля еще пахла сыростью и гниением прошлогодней травы, но уже сквозь рыжий покров проступала бодрая щетина новой зелени. Оттого равнина подернулась мреющим светом, похожим на тихое горение. Это была та первая зелень, что приносит в мир радость обновления. В каменистых, песчаных странах, где протекала жизнь Никодема и где не бывало полного умирания природы, он никогда не знал свежести возрождения. Только раз в Египте, в сыром склепе храма Озириса, видел щит, покрытый слоем земли, поросший густой щеткой овса. Узкое отверстие в потолке освещало зеленую поросль, и Никодем содрогнулся от ощущения тайны возникающей жизни. Он вспомнил об этом теперь, глядя на зелень скифских степей.

Равнина лежала обнаженная. Большие птицы, как купальщицы, которым нечем прикрыть наготу, стыдливо бежали прочь. Трава была так низка, что не закрывала гнезд с пестрыми яйцами, встречавшимися на каждом шагу. Самки часто оставались в гнездах, несмотря на приближение каравана, и Никодем каждый раз бранил афинских и милетских болтунов, уверявших, будто скифские птицы не садятся на яйца, а покидают их в гнезде, заворачивая в заячьи и лисьи шкуры. Лисиц было много, они, как собаки, бежали возле каравана, с любопытством рассматривая людей.

А из степной дали неслись вопли глубокой тоски и отчаяния. Там хлопьями взлетала и падала пена, выбрасываемая невидимым кратером. Крики, чем ближе, тем жалобней, пронзительней. Блеснул осколок воды, обрамленный желтой осокой, и Никодем скорей ощутил, чем увидел вьющуюся по полям речку. Над заводью стонала толпа чаек, полоскались утки, проносились стрижи и ласточки, лилиями белели лебеди. Увидев на другой стороне кабана, пробиравшегося к воде, показавшуюся из осоки голову козули, он велел каравану далеко обойти это место.

Здесь обитает Агра.

На ночь остановились у небольшого озерка, откуда лежал путь на львиный камень. На озере шла немолчная возня и кряканье уток. Ночью слышались всплески рыб, блеяние водяного барана, писк пичуг, похищаемых совами.

Никодем заснул ясным сном ребенка и пробудился перед рассветом от непонятного беспокойства. Земля дрожала. Люди переносили поклажу с места на место.

Из нее воздвигли полукруглый вал, высотой с человека. Взобравшись на него, каллипиды размахивали палками, тряпьем, снятыми с себя одеждами. С глухим гулом что-то ползло со всех сторон; храп и фырканье наполняли серую мглу.

Это шли кони. Десятки тысяч коней. Неизвестная сила гнала их в этот час к неведомым полям и травам. Жеребята пугливо жались к кобылам, пытаясь на ходу схватить набухшие сосцы, но матери отталкивали их и молоко синеватыми каплями проливалось на землю. Лагерь оказался в середине гигантского табуна. Люди выбивались из сил, борясь с напором животных. Когда рассвело, Никодем ясно увидел у коней черную полосу вдоль хребта. Короткая грива, отсутствие чолки и бодрая маленькая голова придавали им задорный, неукротимый вид.

— Привет вам, мужественные кони Скифии! — воскликнул Никодем. — Да вселят боги новый огонь в ваши храбрые сердца и да помогут сокрушить надменных коней всемирной тирании!

Солнце взошло. Кони продолжали напирать на стену из поклажи и расходились в стороны, как волны, разрезанные корабельным носом. Они шли до полудня и за всё это время люди не переставали махать палками и одеждами. Никодем был в восторге.

— Радуйтесь, друзья! Это боги послали нам первый знак скифской мощи. То ли увидим еще?

К вечеру караван достиг львиного камня. Он издали чернел, вызывая страх. Это был громадный блок, грубо обтесаный наподобие обелиска. Верхушка его, изрытая впадинами, смутно напоминала голову льва. Отсюда начиналась земля царственных скифов.

По словам каллипида, настоящая степь раскидывалась только в этих местах. Чтобы пройти ее всю, нужен год, но кто достигает предела, тот не возвращается. Там начинается непроглядный мрак, в сгустках которого зарождаются звери и чудовища. Раз в несколько столетий оттуда выходят многочисленные народы, потрясающие вселенную. Некогда оттуда вышли киммерийцы, а потом скифы. Эти народы — бичи богов, они посылаются в наказание человечеству.

— Ты восхищаешь меня! — воскликнул Никодем. — Возьми этот браслет и пусть он напоминает тебе сегодняшний день. Но в твоих суждениях о скифах есть неправда: не в наказание, а во спасение человечеству послал их Зевс и, если мы счастливо закончим наш путь, — ты будешь свидетелем чуда.

II

На другой день увидели запряженные волами повозки с войлочными верхами, стада овец, табуны коней и тучу всадников. Всё это со скрипом, плачем, гамом двигалось наперерез каравану.

— Скифы! Скифы! — шептал восхищенный Никодем.

Пока каллипиды с тревожными лицами сгоняли караван в кучу, он весь предался созерцанию приближавшихся наездников. Те двигались медленно и галдели, как птичья стая. От них долетало страшное зловоние, смешанное с запахом конского пота. Никодема поразили волосы скифов, длинные, как у женщин, свисавшие слипшимися прядями из-под острых шапочек. Они долго спорили между собой, махали руками, кричали. Наконец, к Никодему подъехал осанистый всадник и молча уставился на его доспехи. Меховую куртку его схватывал пояс с массивной золотой пряжкой, изображавшей двух борющихся людей. Он ощупал украшения на панцыре, а потом грязными ногтями позвонил по шлему. Никодем дружелюбно улыбнулся и хотел начать речь, но серый конек скифа так больно укусил за бок его лошадь, что та шарахнулась и Никодем едва усидел в седле. Успокоив жеребца и оглядевшись, он увидел, что скифы бьют каллипидов древками копий и отгоняют от вьючных коней. Они перерезывали подпруги и быстро стаскивали поклажу. Половина ее уже находилась в их руках. Еще мгновенье и богатства Никодема были бы разграблены. В это время скифы увидели ослов, кротко стоявших с огромными вьюками на спинах.

Раздался хохот на всю степь. Варвары соскакивали с коней и, присев на корточки, разглядывали добрые ослиные морды. Катались от смеха по земле, приставляли к вискам пальцы, изображая ослиные уши, а какой-то краснобородый, усевшись перед самым маленьким осликом, затянул скрипучую песню, от которой смех поднялся еще больше. Бросили грабеж и столпились возле странных животных. Тогда Никодем приблизился к всаднику с золотой пряжкой на поясе. Тот встретил его грозной речью и, ударяя себя в грудь, произносил:

— Скунка.

Никодем пространно описал цель своего приезда в степи. Он сказал, что возлюбил скифов еще у себя за морем и ныне хочет разделить с ними грозящую им опасность. Он охотно повергнет свои богатства к ногам Ско-пасиса, пусть только позволят ему спокойно дойти до стоянки царя. Скиф его не понял, но при имени Скопа-сиса оскалил зубы и схватился за нож, висевший у пояса. Стоявшие подле скифы тоже нахмурились.

— Скопасис! Скопасис!

В это время прибилзился один из калл и пи до в и Никодем приказал передать свою речь по-скифски. Узнав, что кладь предназначается Скопасису, варвары прекратили ее грабеж, зато лица их засветились звериной злобой.

— Ты счастлив, — услышал Никодем, — ты прибыл удачно: десять дней скифы не могут никого убивать. Если бы не это, кожа твоя была бы содрана, а мясо склевали бы птицы.

На вопрос о причине такой неприязни, скиф взялся за свою золотую пряжку на поясе.

— Разве ты не знаешь, что я Скунка? Я такой же царь, как Скопасис, но ты меня не почтил.

Никодем велел развязать большой тюк и высыпал груду сверкающих мечей и наконечников для стрел и копий.

— Все скифы одинаково близки моему сердцу. Тебе, царь, я воздаю такую же хвалу, как Скопасису. Близок день, когда все мы устремимся против общего врага.