Альберт Брахфогель - Рыцарь Леопольд фон Ведель Страница 15

— Что тебе не понравилось?

— Да, он поразил меня. Я, конечно, не хочу вас оскорблять, милостивая госпожа, но… я… я не могу согласиться на это!

— На что?

— Я не могу быть женой Леопольда! — сказала решительно девушка.

— А можно спросить, почему ты отказываешь моему сыну? Я имею право знать это!

— Мне очень горько говорить вам это. У меня такое сильное отвращение к Леопольду, что… Прошу вас, милостивая госпожа, отпустите меня! Вы понимаете, что я здесь более не могу оставаться!

— Этого вовсе и не надо, фрейлен фон Эйкштедт. Соберите ваши вещи и завтра можете уезжать. Впрочем, я не думала, что в вас остались еще те глупости, которым вас научила Сидония. Еще никогда ни один из Веделей не принуждал девушку к замужеству, и вы можете быть спокойны, что и с вами этого не будет! — с видом оскорбленной гордости оставила Иоанна побледневшую Анну.

Наступил вечер, но Леопольд не возвращался. Смущение было на всех лицах. Хозяйка коротко объявила, что сегодня будет ужинать одна с семейством, а остальные пусть едят в другой комнате. Когда Анна сошла сверху к ужину, то ее встретили холодные взгляды. Иоанна сообщила Бенигне и ее жениху о случившемся. Сели за стол. Неспокойно смотрела Иоанна на главный вход. Наконец вошел Леопольд с лютней в руках. Он положил лютню на окно, подошел спокойно к столу и занял свое обычное место. После молитвы приступили к ужину, и мать обратилась к сыну:

— Где ты был так долго, Леопольд?

— В лесу. Я сильно устал и очень хочу есть. — Он принялся очень жадно есть, но съел очень мало.

После нескольких тяжелых минут молчания Бонин заметил, что в лесу с оружием следует ходить, но никак не с лютней.

— Я хожу с ней довольно часто, и для меня это вполне естественно, Бонин. Никогда я не стану рыскать больше по лесу и убивать бедных животных. Разве в лесу нет мира и любви? Там шумят листья, журчит ручей, благоухают прекрасные цветы, а на верху высоких деревьев птицы вьют свои гнезда и распевают веселые песни. Человек не должен приносить смерть в этот невинный мир, он может здесь петь и наслаждаться. Небо и лес созданы для пения, только в них согласие, здесь неизвестны противоречия! Только люди ненавидят и терзают себе подобных. Если я снова подниму когда-нибудь руку на кого-либо, то моей мишенью будет не зверь, а жалкий человек!

С печальным видом поднялся Леопольд и сел у окна, где лежала лютня. Он начал тихонько наигрывать.

— Есть история, случившаяся в Померании во времена язычества, но в наши христианские дни такого не может произойти, — сказал он, тихо играя. — Жили два благородных, знатных семейства. В одном был сын, а в другом — дочь. И в хорошее или дурное время были согласны и дружны оба дома. Сильно желали родители брака Гемебранда и Ванды — так звали детей, — но впрочем, они их ни к чему не принуждали, а предоставили решать их судьбам, Богу и их собственным сердцам. Но в дом втерлась красная ведьма, которая сама хотела выйти за Гемебранда и сделать его охотником у сатаны на северной степи… — Вздохи и стоны извлекал он из струн, а слова его, подобно морскому ветру, звучали невыразимой скорбью. Гемебранд не обращал никакого внимания на любовь красной женщины, ибо он был сильно влюблен в Ванду. Тогда красноволосая ведьма, с черными кошачьими глазами поклялась отомстить ему, и однажды показала Ванде Гемебранда, лежащего, подобно ребенку, у груди матери. Ведьма передала свою ненависть к Гемебранду молодой девушке, с тех пор та перестала отвечать на любовь юноши и растоптала его сердце и любовь!

Дико и страстно продолжали звучать струны, а голос Леопольда становился все страшнее.

— Тогда юноша Гемебранд со стыдом убежал в лес, и разрыдался в глубине его от безысходного горя. «О, избавь меня, Боже, или ты, дьявол, от этой ужасной жизни. Я хочу летать повсюду, долететь до звезд и до конца света».

Вдруг волшебная сила сжала его после этих слов. Тело покрылось перьями, руки превратились в крылья, а когти заменили ногти. Острый клюв украсил его голову, и он мог теперь терзать зверей и людей. Быстрым взмахом крыльев поднялся он и полетел с севера на юг. Сатана сделал коршуном веселого и молодого господина Гемебранда. Так летел он по воздуху, и на море, и в степи, издавая свои пронзительные крики. Для него не было утешения на земле — такие страдания причинила ему милая Ванда…

В зале было тихо, и легкий ветерок из сада доносился в открытые окна. Все смущенно смотрели, безумная песня звучала у них в ушах, как крик коршуна.

— Мой бедный сын, — прошептала Иоанна и закрыла глаза.

Тихо поднялась Анна фон Эйкштедт:

— Извините, милостивая госпожа, что я ухожу в свою комнату, завтра мне надо встать рано утром. Мне очень грустно было слышать о страданиях Гемебранда, но мне кажется, вовсе не следовало околдовывать Ванду, она могла просто не любить Гемебранда. Может быть, она никого не любила и не заслуживала ничьей любви. Чтобы ради нее сделаться хищником — это действительно сказка и притом очень плохо придуманная! — Она поклонилась и ушла в башню.

— Ты нехорошо сделал, Леопольд, твоя песня еще более отвратила ее от тебя!

— Не все ли равно, матушка, больше или меньше. Она не любит меня, и этим все сказано! Если ты не хочешь, чтобы я сделался коршуном, то отпусти меня к брату в Штатгарт. Я хочу быть также рыцарем!

— Ну, об этом мы еще подумаем, Леопольд!

— В Штатгарт или куда-нибудь — везде на свете найдешь войну.

— Неужели?! Ну, подожди еще немного, ради любви к твоей матери, которая скоро останется одна без детей. После моей смерти ты можешь рыскать по свету, сделаться хищным зверем среди людей! — Она поспешно встала и ушла.

Грустно начался следующий день. Бонин увел Леопольда в лес под предлогом, что ему надо разыскать лисью нору, и здесь он убедил младшего Веделя не огорчать мать своим желанием.

Между тем Анна приготовлялась к отъезду в Фюрстензее, чтобы повидаться с сестрой Гертрудой и Гассо фон Веделем.

— Мое дитя, — сказала ей вдова, прежде чем они вышли из комнаты, — ты видишь, что небо послало мне душевное спокойствие. Подумай сама после, кто больше оскорблен — ты или мы все? Тебе причинила страдание любовь, раздирающая ужасными пытками сердце моего Леопольда. Ты это испытаешь, так как ты — женщина! Как своего ангела, свое сокровище носил бы он тебя на руках, и меня бы сделали вы счастливейшей матерью! Теперь же он хочет уйти на войну, и сделается действительно коршуном в человеческом образе. Помни, что если ты видела мальчика у моего сердца и за это возненавидела его, то этим самым ты отнимаешь его от материнского сердца. Сидония отняла у меня сына — ты отнимаешь второго! Можешь ли ты гордиться этим?

Конечно, Анна была не бесчувственна. Она хорошо понимала, что ряд взаимных ошибок и злоба Сидонии гонят ее с этого места, где она так часто бывала счастлива и беззаботна. Если бы она могла обратить свое отвращение в любовь к Леопольду, то ее сердце охотно осталось бы у этих верных и честных людей.

Дрожащая девушка поцеловала руку Иоанны.

— Да простит мне небо, моя дорогая госпожа! Если вы будете так милостивы ко мне, то попросите Леопольда, чтобы он не делался воином. Кроме того, пусть он мне напишет эту грустную и страстную песню. Я буду молиться, чтобы Бог наставил меня, и я, несчастная, может быть, полюблю вашего сына от всего сердца. Тогда я сделаю его счастливым и буду сама счастлива!

— Мне очень приятно, что ты не окончательно отказываешь. Вы еще оба молоды и можете подождать несколько лет. К вам придет, может быть, поздняя любовь! Если же я уже умру, то вспомните, что ваше счастье было для меня смыслом последних дней моей жизни! Песню ты получишь.

— А он должен из любви ко мне не быть рыцарем. Обещаете ли вы мне это?

— Обещаю. Если ты соскучишься по нас, то мой дом и мое сердце всегда открыты для тебя!

После этого дня началась продолжительная борьба между Леопольдом и матерью. Ему сильно хотелось в Штатгарт, но Иоанна рассказала ему о своем последнем разговоре с Анной о том, что она вовсе не желает видеть его рыцарем. На память о себе он написал песню о Гемебранде и послал ее Анне; между листками письма положил он фиалку и незабудку. Через несколько недель новая скорбь и ужасное беспокойство овладело им. Он попросил мать отпустить его на иностранную службу к графу или князю, где он может познакомиться со странами и людьми и позабыть об Анне. Его просьбу поддержали братья и сестры, тем более что Леопольд все худел, ничего почти не ел, и совершенно перестал пить.

Наконец представился случай. В августе в Лейпциге при дворе курфюрста Августа Саксонского должна была праздноваться торжественная свадьба. Дочь его брата и предшественника Морица, павшего при Зиферсгаузене, выходила за Вильгельма, принца Оранского и графа Наосауского. Герцог Ганс Кюстринский был приглашен также и выбрал для своей свиты знатнейших из своих вассалов. К их числу принадлежал также Лука фон Бланкензее, старший брат Антония, мужа Схоластики. Лука, владелец Шлагентина и Неймарка, кюстринский вассал, предложил Иоанне взять с собой Леопольда и отдать там его в пажи к одному из высоких господ. Вся родня полагала, что два года, проведенные в большом свете, успокоят страсти Леопольда, смягчат его суровые привычки и сделают его более рассудительным. Здесь же при подобных обстоятельствах из него никогда не выйдет ничего хорошего. Наконец, вдова решилась и с великой скорбью рассталась со своим любимцем. Между тем из-за любви к нему она сделала новую глупость.