Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 15

– Мы шли неделю, чтобы прийти сюда?

– Да.

– Что тебя беспокоит?

Я обернулся к Тибору; на его лице тоже было сомнение.

Панноам встал:

– Мне нужны подтверждения. Сейчас я опираюсь на рассказы путников и пытаюсь связать обрывки этих рассказов, так вот, путники либо ошибаются, либо похваляются.

И он жестом пригласил нас следовать за ним. Тропа была усеяна камнями, и нам приходилось тщательно выбирать, куда ставить ногу; отец то огибал выступы, то углублялся в узкие расселины. Наконец камни расступились, и мы вышли на берег.

– Вы обратили внимание на то место, где тропа подходит к Озеру?

Мы склонились над прозрачными волнами; под ними отчетливо виднелось продолжение тропы.

– Видите, она идет дальше.

Панноам вошел в воду и стал спускаться.

– Ступеньки!

Первые ступени были видны, следующие исчезали в озерной глубине. Он продолжал спуск, потом протянул руку, когда его голова ушла под воду.

– Не странное ли занятие, высекать ступени под водой?!

– Полная глупость! – воскликнул я. – Никому не нужно, а ведь какой тяжелый труд!

– Согласен с тобой, Ноам! И зачем наши предки затеяли это бессмысленное трудоемкое предприятие?

– Глупцы…

Панноам посмотрел на меня, не скрывая разочарования:

– Приписывая глупость людям, чьих намерений ты не понимаешь, ты заявляешь о собственной глупости.

Я постарался не разозлиться.

Он указал над водяной гладью дальний берег, розовый в лучах заходящего солнца:

– Следующий знак находится вон там. Пять дней пути.

Согласно его сведениям, мы находились на узком конце Озера; двигаясь вдоль крутого берега, мы окажемся у того, дальнего берега напротив.

Я пожалел, что у нас нет пирог.

– А что изменилось бы? – возразил Тибор. – Пирога следует вдоль береговой линии и ползет медленнее пешехода.

– Пирога могла бы доставить нас прямиком на место.

– Вовсе нет! На глубине они становятся непослушными. Если бы на них можно было пересечь Озеро, чужаки приставали бы к нашему берегу. Опасность грозила бы отовсюду! Нам приходилось бы расставлять наблюдательные посты не только со стороны суши, но и с воды. Но ведь обычно мы не подвергаемся нападениям с воды.

Панноам пристально посмотрел на него и эхом повторил:

– Обычно…

Лицо его омрачилось тревогой. О чем он думал?

Через пять дней трудного перехода – скалы, заросли ежевики, осыпи и снова ежевичник – мы очутились на берегу, полностью лишенном растительности; он высился напротив того, что мы покинули.

– Поищем дорогу.

– Какую дорогу?

– Не ту, что бежит вдоль берега, а ту, что из воды выходит.

Не успел Панноам произнести эти слова, как Тибор воскликнул:

– Вот она! Вот!

Мы поспешили к нему. Он обнаружил вырубленную тропу, спускавшуюся с высоты и уходившую под воду.

Отец тотчас спрыгнул в темную воду и, осторожно перемещаясь, пытался на ощупь отыскать вырубленные в камне ступени.

– Да, нашел. Ступени.

– Невероятно! – возбужденно прошептал Тибор. – Как и на противоположном берегу.

– Что же получается? – удивился я. – Здесь древние люди проделали такую же работу? И зачем?

Панноам посмотрел на меня:

– Давайте подумаем. Никто не станет рубить камень под водой, тем более на такой глубине, где ничего не видно. Лестница спускается глубже моего роста, а я довольно рослый.

Мы помогли ему выбраться на берег. Он в изнеможении лег на камни:

– Случилось то, чего я опасался.

– Ах, отец! О чем ты тревожишься? По эту сторону Озера жили такие же балбесы, что и по ту.

Панноам посмотрел себе под ноги и сквозь зубы проговорил:

– Начнем с того, что они не были балбесами. И потом, это не другой народ: здесь жили те же люди.

– То есть?

– Берегов не было.

– То есть?

– И Озера не было.

– То есть?

Панноам поднялся с земли и посерьезнел:

– Дорога, вырубленная в камнях, начиналась там, в нескольких днях пути, и кончалась здесь. Путь пролегал по суше. Здесь было не Озеро, а каменистая долина. Затем потоки воды перекрыли проход. Некоторые из наших сельчан в такое не верят… Но береговая линия меняется. То, что мы видим сегодня, – это не начало, а продолжение.

– О чем ты, отец?

– Вода продолжает подыматься.

У него перехватило дыхание, веки задрожали. Я испугался, что он потеряет сознание; но он стоял, устремив взор в озерную даль. Потом прошептал:

– Если вода продолжит подыматься, то до каких пор?

И в тот миг мне стала понятна отцовская тревога.

* * *

Когда мы вернулись, сельчане встретили нас как героев. Дети радостно бежали нам навстречу, женщины восторженно кричали, мужчины выстукивали своим рабочим инструментом приветственные ритмы, потом все выстроились в живую цепь до самого дома Панноама и хлопали в ладоши.

Но что же столь необыкновенное нам удалось сделать? Мы с отцом возвращались с неразрешенной загадкой, Тибор – с тремя мешками образцов; ничего впечатляющего, что имело бы мгновенные последствия…

Сельчане пережили несколько атак Охотников, одиночек и банд; и вот, измученные и обеспокоенные, они радовались возвращению семи воинов и вождя. Едва завидев Панноама, они возликовали: он был воплощением успеха, опорой и защитой нашего деревенского сообщества, и его отлучка всех растревожила. Я шел вслед за отцом, открывавшим наш кортеж, и сознавал, что для меня будет серьезным испытанием наследовать ему, когда придет время.

Мина была мне несказанно рада – она прильнула ко мне, потом потчевала изысканными лакомствами: хлебом с лесными орешками, испеченным на раскаленных камнях, и отваром шиповника. Я поведал ей несколько эпизодов из нашего странствия, она выслушала их, не проронив ни слова; она покачивала головой и едва следила за моим рассказом, с нетерпением ожидая, когда мы уляжемся на циновке и еще раз попробуем сделать ребеночка. После трехнедельного воздержания я охотно на это согласился.

На следующий день Нура совсем иначе слушала мой рассказ: требовала все новых подробностей, живо на них реагировала, спорила, засыпала меня вопросами, возвращалась назад, бросалась вперед и даже выудила из меня сведения, разглашать которые мне было не велено. Если мой рассказ Мине был коротким вымученным монологом, который то и дело прерывался ее потчеванием, то с Нурой у нас вышел бурный диалог, страстный, увлекательный, который растянулся на весь день, а к вечеру мы были измотаны и совсем ошалели от восторга.

Признаюсь, домой я тащился с неохотой, представляя себе, что меня ждет: Мина, ее покорность, тусклый взгляд, вялое томление, этот тоскливый ритуал. Если во время похода я осознал всю пресность своей супружеской жизни, то наша