Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов Страница 16

И теперь важничал.

Суворов не любил его, как не любил все прусское.

Салтыков и Каменский оживленно разговаривали. Один говорил о здешних женщинах – молдаванках и валашках, а другой – о прусской линейной тактике. И оба хвалили свое. Суворову же одинаково было неинтересно как то, так и другое.

Хитрый, умный Каменский слегка подтрунивал над простодушным Ивашкой. Когда Салтыков вышел на минуту из комнаты, Каменский кивнул на опустевший стол и на тарелку, полную костей, и, наклонившись к Суворову, сказал вполголоса:

– Каков командир дивизии?

Суворов не сдержался. Его здесь все злило.

– Да. Вы, Михаил Федотович, знаете тактику, я – практику, а Салтыков ничего не знает: ни практики, ни тактики! – запальчиво сказал он.

Каменский засмеялся, откидывая назад голову.

– Верно изволили заметить, Александр Васильевич: ни тактики, ни практики! Верно! – смеялся Каменский.

Когда Салтыков вернулся в комнату, Суворов поднялся:

– Ваше сиятельство, мне уже пора, вечереет.

– Успеете! До Негоешт не больше десяти часов, как говорят молдаване. Ехать еще жарко. Посидите. Сейчас щербет принесут, рахат-лукум. Выпьем кофею по-турецки. Знаете, как здесь пьют? Сперва съедят ложечку варенья, запьют холодной водой, а потом – густой кофе без сливок. Куда как хорошо! Вот попробуете!

– Нет, благодарствую, Иван Петрович! Право, мне уже пора в путь-дорогу…

– Пожалуй, Александру Васильевичу надо собираться, – поддержал Суворова Каменский. – А то и к утру не доберется. Ведь до Негоешт пятьдесят верст.

– Ну, коли так спешите, что ж делать, – согласился Салтыков. – Значит, поиск не откладывать! Пощупать Туртукай как следует!

– Сделаю. Бог милостив, – ответил Суворов. – Только, ваше сиятельство, сила у меня невелика…

– А какой в Негоештах деташемент? [29] – полюбопытствовал Каменский.

– Пехота – астраханцы, штыков около восьмисот, – перечислял Салтыков, – а кавалерия – Астраханский же карабинерный, сабель без малого четыреста, да казаки Леонова, коней с пятьсот.

– Кавалерии предостаточно, а пехоты действительно маловато, – сказал Каменский.

– Вот и я говорю… – начал Суворов.

– Пришлю, пришлю, не бойтесь! Поезжайте! – перебил его Салтыков.

Суворов откланялся. Он вышел из дома и быстро затопотал по каменным ступенькам крыльца. Впалые, худые щеки Суворова горели румянцем.

«Вояки! Полководцы!» – со злостью думал он.

У крыльца стояла тройка вороных генерала Каменского, запряженная в щегольской экипаж. Кучер-солдат, не выпуская из рук вожжей, дремал, сидя на козлах.

Поодаль, у садовой изгороди, в канаве, скособочилась каруца – узкая длинная молдаванская телега, на которой приехал из Ясс в Букарест генерал-майор Суворов. Двое суруджу – старик с длинными черными волосами до плеч и черноглазый красивый парень – сидели тут же под забором. Старик ел кукурузную лепешку, а молодой, напевая что-то заунывное молдаванское, лениво пощелкивал по крапиве своим невероятно длинным кнутом.

– Ну, поехали! – крикнул им Суворов.

Ямщики вскочили. Выволокли из канавы на дорогу худых лошадей и неуклюжую каруцу. Старик начал торопливо приводить в порядок скверную веревочную сбрую, которая едва держалась на лошадях. А молодой проворно перебегал от лошади к лошади и зачем-то дергал их за уши и тер им ладонью глаза.

Суворов влез в каруцу, завернулся в плащ и сел на солому. На передке каруцы лежал старый, потертый солдатский ранец – в нем были все пожитки генерал-майора Суворова.

Суворов видел, с каким удивлением смотрели слуги Каменского и Салтыкова на его странный экипаж, но сделал вид, будто не замечает этого.

– Гайдади грабо! – весело крикнул он ямщикам. – Гайдади грабо! [30]

Суворов любил изучать языки. И теперь, в дороге, он научился от этих суруджу нескольким словам.

Суруджу вскочили верхом на лошадей, взмахнули кнутами. Кнуты щелкнули так, словно выстрелили из пистолета, ямщики закричали пронзительно-дикими голосами «ги-га», «ги-га», и каруца помчалась по узким пыльным улицам Букареста, немилосердно скрипя своими никогда не мазанными колесами. Суворов за дорогу уже привык к тому, что молдаване вовсе не мажут телег.

Замелькали низенькие домики в садах, разнообразные лавчонки.

Вон на двери пылится зеленый бархатный кафтан с оловянными пуговицами – тут торгуют абаджи; на другой болтается длинная связка деревянных лошадок, петушков – здесь теркукули; а там на дверях висит жирная баранья туша: это маченары.

Промелькнула цирюльня с кучкой солдат-пехотинцев у дверей. Внизу блеснула быстрая Дембровица. Откуда-то снизу раздался стук кузнечных молотов.

А дальше – опять одноэтажные домишки. Все двери раскрыты настежь. Женщины жарят баранину, пекут хлеб, на сковородках вкусные плацинды [31] . Кухонный чад и запах бараньего жира смешиваются с запахом отцветающих садов.

Вечерело. Дневная жара спадала. С каждой минутой становилось все холоднее.

После знойного дня все спешили на улицу насладиться вечерней прохладой.

В узких улочках каруца едва могла разъехаться со встречными.

Верхом на лошади проехал богатый молдаванин в фиолетовом бархатном кафтане, подпоясанном алой шалью, в голубой суконной шапке, похожей по форме на дыню. В руке молдаванин держал четки – знак боярства. Сзади за ним во всю прыть бежал грязный, оборванный цыган. Он должен был смотреть за лошадью господина, когда тот где-либо останавливался и слезал с нее.

Восемь небольших, но крепких лошадей, запряженных попарно, тащили тяжелый рыдван. В нем важно восседал боярин со своей куконой. За господами, на запятках, стояли двое слуг. Один держал длинную боярскую трубку. На плече у него висел сафьяновый мешок с табаком.

По улицам сновали длинношерстые молдаванские свиньи.

Босоногие мальчишки, продающие брагу, кричали нараспев:

– Брага дульче-е! [32]

В вечернем воздухе стоял немолчный шум от стука кузнечных молотов, скрипа немазаных телег, беспрерывного хлопанья бичей, пронзительных криков ямщиков и пения пьяных, которые шатались из харчевни в харчевню. Ко всему этому примешивались звуки скрипки и гитары: под их аккомпанемент где-то пели заунывную молдаванскую песню.

Суворов рассеянно глядел по сторонам и думал о своем.

Сейчас на него смотрит вся дунайская армия, все эти Салтыковы и Каменские, которые так благоговеют перед прусской муштрой. Они думают, что вся сила армии в ярко начищенных пуговицах, в завитых волосах и в том, что ошалелый от страха солдат лезет вон из кожи, чтобы не сбиться, по всем прусским правилам взять «на караул» или «на плечо». И никто не может понять простой истины: главное – не эта бездушная парадная муштра, а сам солдат, человек.

Суворов докажет это. Он обучит солдат по-своему, на суздальский образец – без капральской палки, без излишнего «метания артикул» и прочих прусских «чудес». И враг будет разбит. И тогда в суворовскую тактику нехотя придется поверить! А с ней – Суворов был в этом глубоко убежден – русская армия станет непобедимой.

И все-таки как Суворову удивительно не везет! Спесивый, заносчивый Каменский участвовал в штурме Бендер и взятии Хотина, а Суворову в это время приходилось гоняться по всей Польше за несколькими отрядами врагов.

Настоящий шпицрутенный бег. В такой войне не развернешься.

Десять лет Суворов ждал момента, чтобы не где-либо на маневрах, а в настоящем бою с сильным врагом показать, на что способен русский солдат. И теперь такой момент настал!

«Теперь-то уж русская тактика себя покажет!» – думал он, поплотнее запахиваясь в плащ.

…А в это время Салтыков и Каменский, развалясь на диване и попивая кофе по-турецки, перемывали косточки Александру Васильевичу.

– Не понимаю такого человека. Дворянин, генерал-майор, а ни своего выезда, ни слуг… Просто срам! – возмущался Салтыков. – Видали, на чем он приехал? На каруце! А вещи? В одном солдатском ранце уместились. Ей-богу! – смеялся Салтыков.

– Суворовы, правда, не очень родовиты, но, кажется, у них достаточно поместий? – спросил Каменский.

– Хватает. Его отец, Василий Иванович, – превеликий жмот, – ответил Салтыков. – Собрал душ порядочно.

– Как старик ни скуп, а не поверю, чтобы отказывал сыну в необходимом! Просто Александр Васильевич сам уж такой. Про него я в штабе графа Румянцева разное слышал. Говорят, будто он ест солдатские щи да кашу. Потому, вероятно, отказывался сегодня от шербета и кофею, – усмехнулся Каменский.

– Щи да кашу? Это черт знает что! Генерал-майор и – щи и кашу! – возмущался Салтыков.

– Иван Петрович, а почему граф Румянцев поручил именно ему сделать поиск? – спросил Каменский.

– Должно быть, потому, что Суворов в Польше отличился быстротою действий. Его войска проходили по пятьдесят верст в сутки.

– Ну, этого не может быть! – возразил Каменский. – Пятьдесят верст сам его величество король Фридрих Второй не сделал бы!