Анатолий Субботин - За землю Русскую Страница 16

— Олатынился? — перебил чернеца Ярослав. — Почто нужна тебе латынь?

— Не мне нужна, княже, — точно упрекая князя, строго произнес Макарий. — Мне нужен хлеб и ковш воды. Чтобы блюсти Русь, язык и обычаи наши, надо знать чужие языки и обычаи. Мудрость Востока и Рима не заглушили во мне любви к отчизне. Ни на Западе, ни на Востоке не нашел я земли краше Руси. Ни гнев владыки-митрополита, ни опала, ни заточение, ни более тяжкое наказание, кое мне предстоит, не заставят меня поступиться моей верой. Кару за то, во что верую, приму с радостью Иным, чем тот, какой есть, не стану.

— Пусть так, — промолвил Ярослав. — Но истинным ли путем идешь ты? Тебе предстоит суд церковный, заточение в монастыре… Что останется людям от исканий и трудов твоих?

— Останется моя истина! — горячо воскликнул чернец. Яркий, живой блеск вспыхнул при этом в его глазах. — Истина, как бы глубоко ни заточили ее, какими бы муками ни терзали и ни убивали, она разрушит тернии, взрастет и распустится дарами. Не во тьме и восприятиях чуждого, противного нам, сила Руси, а в познании себя и всего, что окружает нас. Крепок и могуч корень наш, княже. Ни огни, ни воды, ни ветры, ни бури, ни вражья зависть, ни злоба не сломят и не сокрушат Русь. Я монах, связан тенетами, но ты, княже, ты силен… Почему не заступишь то, что несет славу тебе и земле твоей?

— Смел, чернец, — помолчав, медленно вымолвил Ярослав. — Не льстив язык твой; в лицо мне бросил вины мои. Но лучше слушать горькую правду, чем лесть. Ростовский владыка страшится митрополичьего гнева и, наипаче того, гнева митрополичьих книжников. Мало у нас своих ученых людей, инок. Русской церковью правят греки…. Терпим зло, но о том другой сказ. А ты, — Ярослав пристально взглянул на монаха, — иди в Новгород Великий, учреди там в княжем Нередицком монастыре иконописную и учебную палаты, учи других своему искусству и книжному чтению. И еще есть мое желание, но о нем скажу, когда услышу о согласии твоем.

Макарию показалось, что он ослышался или не так понял князя. Смелый монах вдруг растерялся, опустил глаза.

— Отказываешься от того, о чем прошу? — спросил Ярослав.

— Нет, княже, не знаю, что молвить. Владыка-митрополит…

— Скажи, на что ты волен, — Ярослав перебил чернеца, — а с митрополитом сам решу. В Новгороде мною поставишься ты, передо мною будешь в ответе.

— Суздальский я, княже, буду чужим в Новгороде.

— И я князь суздальский, какими были отец и дед мой, но я не обегаю Новгорода. В суздальских городах велика власть митрополичья над монахами, Новгород не имеет того. В Новгороде ты сможешь быть тем, кем желаешь.

— Пусть будет твоя воля, княже, — с доверчивой и затаенной радостью взглянув на князя, произнес Макарий. — Но приведется мне идти в Новгород, дозволь взять с собою мастеров из Ростова!

— Почто? — на губах Ярослава заиграла усмешка. — Много ты ходил по земле, чернец, многое познал, а того не ведаешь, как богат искусством и ремеслом Великий Новгород.

Епископ Леонтий, по просьбе князя, отпустил Макария с княжим поездом. Ярослав велел приготовить чернецу возок, но Макарий отказался. «Буду на коне, княже», — сказал. Легко поднялся в седло и дорогою сидел в нем так плотно, что, увидев чернеца среди дружинников, Ярослав воскликнул:

— Тебе, отче, копье и меч в руку, шелом на голову вместо скуфьи… Не впервые, знать, сел на коня.

— Бывало, княже, — признался Макарий. — Но копья и меча не держал.

Во Владимире Макарий пробыл недолго. Ярослав говорил о нем с находившимся там владыкой-митрополитом; тот не снял опалы с чернеца, но желанию Ярослава не перечил, отпустил опального в Новгород.

— Готовься, отче, к делу, на которое посылаю тебя, — перед отбытием сказал Ярослав Макарию. — По осени буду в Новгороде и все укажу. Сю грамоту, — Ярослав подал Макарию свиток, — отдай княгине моей. Пишу я: держали бы тебя на княжем дворе. Владыке новгородскому тоже есть грамота: не чинили бы тебе угнетения. И еще наказ. Важное дело и неотложное. Горе меня посетило. Умер старший сын мой Федор, в Новгороде остался князем Александр. Молод он годами, но смышлен. Хочу я видеть в нем мужа способного, в познаниях сведущего, чтобы не только мечом, но и хитростью ума своего мог заступить Русь. Научи его тому, в чем сам способен. Не жалую я латынь, но сыну моему надобно ее знать; когда придется ему вести речи с латинами, чтобы своим умом думал; чтобы не по роду своему, а по способностям и умельству величался князем.

Весть, что прибывший в Новгород суздальский чернец без благословения владыки поставлен наставником и учителем к Александру, всполошила владычий двор. «Чем обольстил чернец князя Ярослава? — сетовали владычные попы. — Ликом не благообразен, неучтив. Почитай, неделю живет в Новгороде, а не видели его у святой Софии».

Донеслась в Новгород весть и о митрополичьей опале, о заточении Макария в ростовском монастыре. Это породило новые догадки, вызвало новое возмущение. То, что сведущ чернец в языках иноземных и что князь Ярослав указал ему обучить Александра латыни, — все это обратилось против суздальского книжника, явилось в глазах владычных попов укоряющим доказательством его нечестия. Втихомолку и вслух, отплевываясь, высказывали опасения: не привержен ли суздалец латинской ереси? Передавали даже, что, живя в Риме, отрекся чернец от восточной церкви и патриархов, что латинская ересь была причиной заточения книжника в монастырь.

— Чужд, зело чужд, — говорили о нем. — Смутит соблазнами ереси своей княжича.

На пятый или шестой день по приезде Макария призвал к себе владыка, долго наедине беседовал с ним. Макарий отвел возводимые на него наветы и сказал, что не преступит слова, данного князю.

— Не смирилась в тебе гордыня, инок, — молвил владыка, выслушав чернеца. — За то осуждают тебя.

Легкий румянец показался на щеках Макария.

— Не ведаю зла и не возношусь сердцем, — произнес он. — Не стремлюсь ни к славе земной, ни к почестям, довольствуюсь тем, чего достиг трудами своими.

— Искренне ли слово, тобою сказанное? — губы владыки покривились еле заметной улыбкой. — И ко мне не пришел, звать привелось.

— В том мой грех, владыка. По неведению моему и незнанию обычаев новгородских.

— Прощаю твое неведение, но не забывай, что добрый сеятель добрые пожинает плоды труда своего.

С этими словами владыка поднялся и отпустил Макария.

В тот же год, осенью, когда Ярослав находился в Новгороде, владыка при встрече с князем напомнил ему о Макарии.

— Молод чернец, — сказал он. — Не прилежен обычаям монашествующих. Не пора ли, княже, дать в наставники княжичу мудрого старца, искусного в книжной премудрости, ревностного отцам и учителям церкви нашей.

Слова владыки не поколебали у Ярослава доверия к Макарию. Владыка тоже не возвращался больше к разговору о чернеце. Александр рос. Макарий любил своего ученика за зрелость ума, за способность быстро схватывать и запоминать услышанное. В каждое дело, за какое бы ни взялся он, Александр вносил страсть, горячее стремление довершить начатое.

Так прошло два года.

Глава 12

О том, чему нет названия

В половине лета тысяча двести тридцать шестого года князь Ярослав Всеволодович прибыл в Новгород. Александр несказанно обрадовался приезду отца, но при встрече с ним дичился, хмурил брови, нехотя отвечал на все, о чем его спрашивали.

— Никак ты обижен, Олексанко? — спросил Ярослав, изумленный необычным поведением сына. — Аль не рад мне?

— Ничем не обижен, батюшка, — ответил Александр, избегая смотреть отцу в глаза.

— Вижу, сердит, — промолвил Ярослав. — После буду говорить с тобой, а нынче — уволь. Устал я. Сутки не сходил с коня.

Александр не смог бы объяснить, что встревожило его при встрече. Он так стремительно мчался из терема, таким полным и радостным чувством билось его сердце, что, не считая ступенек, прыгнул с крыльца. Прежде Александр бросился бы отцу на шею; ему и хотелось сделать это, но в последнее мгновение остановила мысль: «Разве так поступают витязи?» Александру хотелось предстать перед отцом не слабым юношей, а смелым и сильным богатырем. Пока он раздумывал, как ему поздороваться, Ярослав отступил немного, любуясь сыном, и широко улыбнулся.

— Эка ты вытянулся, Олексанко, — сказал. — Гляди, перерастешь меня.

Он подошел к сыну и погладил ему голову. От ласки у Александра подогнулись колени.

Александр любил отца и гордился им. Ему нравилась его высокая, сильная, немного сутулая фигура с широкими плечами и крепко посаженной головой. Движения Ярослава были угловаты и тяжелы. От его «ласкового» прикосновения всякий раз чувствовалась боль и оставались синяки.

То, что отец приласкал его так же, как ласкал прежде при встречах, смутило Александра. Радость, с какою мчался он из терема, померкла. Александр стоял угрюмый и неловкий, не зная, что молвить.