Марина Кравцова - Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу Страница 16

Поклясться-то поклялся, но сердцу не прикажешь. Он вернулся к себе после разговора с Екатериной в очаровании и упоении. Множество самых противоречивых пылких чувств переполняло душу – страдание и непонятное, мучительное счастье, зависть брату, стыд от этой зависти… Сегодня Екатерина на Григория сердилась, а им, Алексеем (он понимал), осталась довольна. Он в тайне этим наслаждался, превозносился перед Григорием, и тут же злился, ругал себя последними словами. Любовь к брату боролась со страстью к женщине…

Вернувшись домой, он первым делом осведомился о здоровье Ошерова.

– Полегчало им, а покамест почивать изволят! – было доложено.

– Хорошо! – кивнул Алексей и прошел к себе. Вслух обозвал себя «дураком». Хватит глупостей, о деле надо мыслить.

Брат был легок на помине. Впрочем, навестить Григорий пришел не Алексея, а Ошерова. Произнес несколько ласковых, ободряющих слов, поблагодарил за то, что вступился за честь государыни и за них, Орловых. Сережа был совершенно очарован графом. В его больной, пылающей огнем голове даже явилась странная мысль: «Был бы я похож на Орлова Григория, небось, принцесса Августа сама б ныне искала со мной встречи!» Дум о княжне Таракановой ничто не могло отогнать.

Орлов пробыл у Сергея недолго, боясь его утомить. А потом он сидел в гостиной с Алеханом, уже слегка навеселе, и горько, отчаянно повторял:

– Вот оно! Вот каково нас почитают!

– Терпи, брат, – сурово возразил Алексей, не глядя на Григория. – Я терплю, и ты терпи.

– Да мочи нет! – воскликнул старший Орлов, ударяя по столу кулаком. – Что она сделала со мной, Алехан?! Что она со мной сделала…

Большие темные глаза заблестели от непрошеных слез, он нервно стиснул эфес шпаги, так, что побелели пальцы. Алексей упорно молчал.

– Как же можно терпеть, – шепотом продолжил Григорий, – всякая сволочь меня за глаза поносит почем зря! В глаза – не пикнут… Ах, знать бы мне, чем любовь моя обернется! А ведь я, Алешенька, ее, по правде, и не стою…

– Да ладно, – поморщился Алексей, – не начинай.

– Верно говорю! Она-то ко мне и впрямь – как к мужу. Слушаться даже старается… А все одно – не угнаться мне за ней. Хоть и орел, а взяла меня к себе орлица под крылышко!

Алексею начинали уж надоедать эти причитания. Сердце у него горело – кинуться бы ей в ноги, возьми, мол, жизнь мою! А молчать надо, от себя самого скрывать, чтоб не дай Бог… Но брата и впрямь жаль.

– Да, – согласился он нехотя, – не тебе под бабьим началом быть, это точно. Не таков ты уродился. Но не гневайся. Она – государыня. Не сладко ей нынче!

– Да я что… Я за нее всю кровь до капельки. Только… больно, Алехан. Понимаешь ли?

– Как не понять.

Григорий несколько мгновений тупо смотрел перед собой, крепко стиснув тонкие, сильные пальцы.

– Знаешь, Алеша, – наконец, тихо заговорил, – я раньше думал, что ежели смерти не боюсь – ничего не боюсь. Ан нет! Страшнее смерти – зависть. Потому что клевету родит. А клевета, завистью порожденная, и после смерти казнит тебя.

– Мне ли не знать, – горько усмехнулся Алексей.

– И то, брат! Страшно, что на тебя всклепали! Тебе, верно, еще хуже, чем мне.

– Я терплю, и ты терпи, – упрямо повторил Алехан. – Такова уж судьба.

Но Григорий не мог успокоиться.

– И ведь не бывать бы ей без нас самодержавной! Ей ли не знать… Но, царством ныне управляя, она на меня теперь лишний раз не взглянет! А зачем – я ныне весь тут, никуда не денусь. Это раньше, бывало, когда тайно встречались… И ведь любит меня, знаю, вижу – любит! А жизни не дает. Живем невенчаные, добрым людям на соблазн, на позор родовому нашему имени. Как отрезала тогда: «Нет!», так и ныне ничего слышать не желает.

– Смирись.

– Знаешь… знаешь, Алехан… – зашептал Григорий, – находит на меня порой что-то. Не иначе нечистая сила забавляется! Люблю я ее, Катерину, больше жизни, а порой такой миг черный… Такая ненависть во мне к ней поднимается!.. Что это? Страшно, брат…

Алексей изумленно глядел, как сошлись соболиные брови на помрачневшем лице красавца, как нервные пальцы сжались в кулак… «Чего ж это он и впрямь?» – с тревогой подумал Алехан. Да, на Руси Святой испокон веков мужья жен колотили, от князя до холопа, за грех того не почитая. Но – здесь?! «А ведь с него станется! – решил Алехан. – Но она точно умнее его – стерпит». Тошно и горько стало на душе Алексея.

– Ты вот чего, – сказал он негромко, – ты этими мгновениями не пленяйся. Люби ее, береги ее! Пойми, не простую бабенку тебе Господь даровал – царицу.

Тут же вспомнилось старшему Орлову, как августейшая возлюбленная вопросила однажды с ласковой усмешкой: «Что, мой орел, нелегко царицу любить?»

Ох как нелегко!

Что же делать было? Успокоение Григорий пытался искать в молитве. Развлечение – в науке и охоте. Старый, больной уже Ломоносов искренно полюбил высокопоставленного молодого друга, ходатайствующего за него перед государыней. Благодарил:

– Подал ты руку помощи мне на старости лет, Григорий Григорьевич, пока жив – буду за тебя Бога молить. Да жить-то, видать, еще недолго… Не возражай, граф! Тебе бумаги свои оставлю. Талантлив ты, Творец тебе даровал рвение к наукам. Да только при дворе обитая, чай, не просто ученым соделаться?

Ломоносов с юности слыл человеком прямым, нелукавым. Это-то больше всего и нравилось Григорию в нем.

– Дело лишь в лености моей превеликой, – прямо ответил Орлов на его вопрос. – Государыня ругает меня: за что ни возьмусь, ничего, мол, до конца не довожу.

– Да полно, наговариваешь на себя, граф.

– Слишком лестного вы мнения обо мне, Михайло Васильевич. Вы – светило науки нашей, гордость русская… Я-то кто против вас?

– Ты… орел ты, Григорий Григорьевич!

«Любитель чистых муз, защитник их трудов,

О взором, бодростью и мужеством Орлов…»

– Михайло Васильевич! – растроганный Григорий обнял Ломоносова…

Григорий стряхнул воспоминания, тяжело вздохнул.

– Пойду я от тебя. Засиделся. Напиться бы как следует, да уж и пить скучно…

Что тут можно было ответить?

Когда брат ушел, Алексей подошел к окну, резко распахнул створки. Потянуло свежестью, чистотою… Орлов присел в кресло у камина, принялся обдумывать доклад, который велела ему подготовить императрица. Да, мечтать всегда очень легко! Что в амурных делах, что в политических. Обрезать Турции крылья – сладчайшее желание не только его, Алехана. Но чтобы выйти в южные моря, нужен, конечно же, флот. А его нет! Ибо то, что есть ныне, можно называть как угодно, только не флотом. Вместе с Петром умерло и стремление России к господству в морях, оживая лишь в сердцах немногих «чудаков». Алексей осведомлялся, изучал вопрос и понял: нынче Россия вместо флота имеет позорище! С Турцией воевать такими кораблями нельзя – развалятся после первого же залпа. А без кораблей мечты о покорении Порты надо оставить. И теперь кавалерист Алексей Орлов мучительно думал: как исправить положение, с чего начать, как к сему делу подступиться?

Дверь скрипнула, в комнату тихонечко заглянул Сережа Ошеров.

– Сережка, ты чего? – изумился, увидев его, Алехан. – Зачем поднялся?

Сергей вошел, аккуратно прикрывая за собой дверь. Он был полностью одет и ложиться, видимо, больше не собирался, хотя выглядел очень бледным и заметно ослабевшим.

– Сил нет лежать, Алексей Григорьевич! Я уж лучше похожу потихоньку.

– Садись, садись, – захлопотал Алексей, придвигая ему кресло, в которое Сергей тут же опустился. – Не дело на себя плевать, Сережка, ты теперь скорее оправиться должен. Государыня поручение тебе сыскала, отправляет во Францию курьером с секретной почтой для нашего посла.

– Граф! – Сережа, сидя в кресле, подался вперед, в глазах заиграли искорки, и даже легкий румянец проступил на бледных щеках. – Вот счастье-то!

– Начни только служить по-настоящему, а там столько случаев явиться поработать на пользу Отечества. Легче тебе?

– Полегче вроде бы. Голова только болит.

– Ладно. Это скоро пройдет. Ужинать будешь со мной?

– Да, Алексей Григорьевич.

– Значит, выздоравливаешь. А об обидчиках твоих государыне доложено. Думаю, повелит разжаловать, ежели не сошлет.

Сергей равнодушно махнул рукой. Он обиды ни на кого не держал, и желания отомстить у него не было.

Орлов вызвал слугу, распорядился принести ужин прямо в комнату.

– Ты, Сереженька, ручкой-то не маши, – сказал Алехан, отпустив лакея. – Здесь дело не кабацкое, а политическое. Ты словно Григорий мой – бывшие приятели зарезать его хотят, а ему и дела нет, всех готов простить и отпустить на все четыре стороны. А во всем мера нужна. Когда мне Шванвич рожу саблей раскроил – это одно. А когда имени Ее Величества смеют касаться… Всех бы я их, Сереж, куда Макар телят не гонял. Все зависть подлая человеческая. Гришеньку довели, боюсь, по тайности тебе скажу, сопьется – он, кажется, к сему склонен. Да что там…

Явился легкий ужин. Алексей принялся разливать по бокалам сладкое вино. Красная струя плеснула в тонкое стекло, в глубине прозрачно-темной жидкости что-то призрачно золотилось, и Сергей, подняв бокал, смотрел сквозь него на свет. Он мечтал о предстоящем путешествии…