Евгений Санин - Колесница Гелиоса Страница 16

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Тиберий.

«Стойте! — вдруг закричал он и, поднявшись на камень, горячо заговорил, обращаясь то к простому люду, то к патрициям. — О чем вы спорите? Или не видите очевидного? Даже дикие звери, живущие в Италии, и те имеют норы и логовища, между тем, как люди, умирающие, сражаясь за Италию, не имеют теперь ничего, кроме воздуха и света. Посмотрите на них! Они без крова, лишенные постоянного местожительства, бродят с женами и детьми, живут в Риме на жалкие подачки! Полководцы обманывают солдат, увещевая их сражаться с врагом за могилы предков и храмы, в то время, как у массы римлян нет ни алтаря, ни кладбища предков. Их называют властелинами, между тем, как у них нет даже клочка собственной земли!»[43]

Не могу передать тебе, какой восторг и одновременно негодование вызвали на Палатине эти слова Тиберия. Надежда одних, ярость других, — все это живо стоит перед моими глазами.

Кончилось все тем, что сципионовский кружок и все его окружение в полном молчании удалились с холма. Над ними насмехались, радовались, а я видела что-то зловещее в этом молчании. И даже сияющий Блоссий, шепнувший мне на ухо, показывая глазами на Тиберия; «Тот сделал полдела, кто уже начал!», не мог рассеять самых тягостных предчувствий. Обессилев, я приказала подать мне носилки, и в окружении ликующих толп народа мы проследовали по улицам взбудораженного Рима. Слава шла впереди, опережая нас. На стенах множества домов уже успели появиться наспех сделанные надписи:

«Прошу вас, голосуйте за Тиберия Гракха, он даст нам землю!»

«Земледельцы требуют сделать народным трибуном Тиберия. Он достоин этого!»

«Если кто отвергнет Тиберия Гракха, тот да усядется рядом с ослом!»

И даже такая:

«Гай Биллий — Панецию: повесься!»

Но были и угрозы Тиберию, я не стану повторять их, дабы не привлечь к ним внимания богов.

Были даже стихи о безвременно ушедшем от нас Теренцие, которого любил называть своими другом Эмилиан. Раньше их вряд ли кто осмелился произнести даже шепотом. А тут перечитывали вслух — и восторгались. Я приказала сопровождавшему меня скрибе записать их. Вот они:

Он, похвал развратной знати лживых домогавшийся,Он, впивавший жадным слухом мненья Сципионовы,С высоты блаженства снова впал в пучину бедности,С глаз долой скорее скрылся в Грецию далекую.И в Стамфиле аркадийском умер, не дождавшисяПомощи от Сципиона, Лелия иль Фурия,Между тем, как эти трое жизнь вели привольную.Даже домика не нажил он, куда бы рабПринести бы мог известье о конце хозяина!

Так что, если твой муж опять будет кичиться своей дружбой с Полибием или Теренцием, прочти ему эти строки. И добавь, что их читали во всеуслышание в Риме!

Так, всего лишь за несколько часов, мой сын и твой родной брат вознесся на самую вершину славы, стал самым известным человеком во всей Италии. Когда мои носилки поравнялись с ним, он приветливо помахал мне рукой и наконец-то — о, боги!! — кто-то громко крикнул: «Смотрите, вон мать Тиберия Гракха!»

Множество народа бросилось помогать идущим перед моими носилками рабам расчищать дорогу от нерасторопных и любопытных, крича: «Дорогу, дорогу матери Гракха!»

Клянусь, они не пожалели бы и своего недавнего кумира Эмилиана, так разочаровавшего их, окажись он на моем пути!

Вот так, дочь моя, закончились нынешние Луперкалии. Казалось бы, теперь мне надо радоваться и радоваться. Но увы! Ты знаешь мое правило бросать каждый вечер в кувшин черный или белый камешек, чтобы потом, в последний день года, подсчитать, каких же больше было дней — плохих или хороших. И вот я сижу перед кувшином и смотрю на два камня: белый и черный. Какой опускать? Не знаю… Ведь, видят боги, сегодня я не только вновь обрела своего сына, но, возможно, и навсегда потеряла его. Но я не могла поступить иначе.

Будь здорова.»

Уже смеркалось, когда трое рабов, следуя за угрюмым прокуратором, донесли безвольное тело Прота до острова Эскулапа.

— Ну и скряга же наш хозяин! — сгибаясь под тяжестью, пожаловался идущему впереди гету купленный недавно Луцием Пропорцием фракиец. — Не дал даже телегу!

— Молчи, прокуратор услышит! Не миновать тогда тебе его плетей… — не оборачиваясь, прошептал гет. — Ты еще не знаешь римских порядков. В этом городе можно ездить на повозках лишь по ночам!

— Ну и подождал бы до ночи! — пробурчал фракиец, выбиваясь из сил.

— Ты же сам слышал: прокуратор сказал — срочно…

Сойдя с деревянного моста, соединявшего небольшой длинный остров с Римом, прокуратор привычно осмотрелся и направился к месту, где уже лежало несколько рабов.

— Здесь! — крикнул он. — Бросай!

Гет со своим товарищем покорно выпустили из рук Прота.

Фракиец замешкался, и его спину обжег удар плети.

— Я кому сказал бросай! — закричал на раба прокуратор, и голова Прота тяжело ударилась о твердую землю.

Прот слабо застонал, дернувшись от боли.

— Смотри-ка, — удивился прокуратор. — Еще живой!

Он подошел к избитому до полусмерти рабу и пнул его носком в бок. Прот захрипел.

— До утра сдохнет! — уверенно заявил прокуратор.

— Как? — удивился фракиец. — Разве мы принесли его сюда не для того, чтобы его вылечили?

— Уж эти мне новички! — усмехнулся прокуратор и обвел угрюмыми глазами поросший жалкой растительностью остров, на обоих краях которого высились скромные храмы. — Заруби себе на носу: здесь никто, никогда и никого не лечит!

— Но это же остров самого Эскулапа — бога врачевания! — пробормотал раб. — Я вижу и его храм со змеей…

— Храм есть, а Эскулапа нет! Ушел! Сбежал! — разъярился внезапно прокуратор. — Господа ссылают сюда самых немощных и больных рабов, и они умирают здесь от голода! Если и ты в чем-нибудь провинишься, доставим сюда и тебя! — пообещал он.

— А если не провинюсь? — спросил перепуганный фракиец.

— Так рано или поздно состаришься — и все равно окончишь свой путь здесь! Здесь, в этом мерзком месте! — закричал прокуратор.

— Перестань задавать дурацкие вопросы! — шепнул фракийцу гет. — Ими ты напоминаешь прокуратору, что он такой же раб, как и мы с тобой, и жизнь его тоже оборвется на этом самом острове!

Изумленный такой новостью фракиец замолчал, и прокуратор, немного успокоившись, приказал:

— Всем домой! Бегом! Фрак, заруби себе на носу: рабам ходить по улицам Рима запрещено, рабы обязаны только бегать!

Голос прокуратора и быстрые шаги удалились. Прот приоткрыл мутные глаза. Он увидел строгий силуэт Тарпейской скалы, пустынной и безмолвной в честь праздника. За ней виднелись торжественные макушки римских храмов. От быстрой, грязной воды Тибра веяло холодом. Сколько раз в мечтах и во сне покидал он этот проклятый Рим: и в отплывающей в родной Пергам римской триреме, и в повозке внезапно разбогатевшего и приехавшего выкупить его отца, и просто с кошельком монет, утаенных от Луция… А оказалось все так просто и страшно.

Прот пошевелился, пытаясь встать, но боль в боках и груди прижала его к земле.

Вспомнился сегодняшний вечер в доме Луция, когда его вдруг схватили двое рабов и поволокли в эргастерий[44], горящие глаза прокуратора, кричавшего потным рабам: «Бей! Бей еще!! Поддай! А ну, бросай плети! Ногами его! Ногами!!»

Прот застонал, заново переживая случившееся. Боль слегка поутихла. Он повернулся на бок, затем присел и обхватил голову руками.

Вот что особенно обидно было ему: знать о том, где спрятаны пятьдесят миллионов сестерциев и не иметь никакой надежды добраться до них, услышать зачем Луций едет в Пергам и не предупредить своего отца, мать об опасности тоже стать рабами этих проклятых римлян… Вместо богатства и спасения близких он должен был умереть на острове вместе с другими несчастными.

Прот обвел глазами брошенных на острове рабов: трое лежали ничком, один — на спине с широко раскрытыми глазами. Еще один лежал поодаль — лицо его уже тронуло тление. Вздохнув, он представил, как через день-другой так же будет лежать и он, уже ничем не отличаясь от них, как вдруг услышал невнятный шум, идущий со стороны Палатина.

Прошло несколько минут. На мосту показалась толпа нарядно одетых римлян. Впереди шел молодой патриций в козьей шкуре, наброшенной на белоснежную тогу, и жрецы-луперки. С шутками и смехом они торопились закончить по традиции праздник Луперкалий у храма Фавна — родственника бога Пана, виновника сегодняшнего торжества.

Не в силах глядеть на веселящихся рядом с мертвецами людей, Прот невольно закрыл глаза и мечтательно подумал: а что, если бы в роще, посвященной теперь Пану, не оказалось в давние времена потайной пещеры и тенистой смоковницы? Тогда волчице негде было бы вскармливать Ромула и Рема, латиняне построили б свой город в менее богатом и удачливом месте и, глядишь, не стали бы такими могучими и всесильными! Отец не продал бы его тогда за долги римскому ростовщику, тот не перепродал бы его отцу Луция, и был бы сейчас Прот вольным человеком, имел жену и шептал ей самые нежные слова…