Грэм Грин - Распутник Страница 16

Надо было как-то жить дальше — и Рочестер пил, чтобы сделать жизнь выносимой; он писал стихи, чтобы пройти сквозь чистилище собственного несчастья; он пытался возобновить приключения, закончившиеся вместе с войной, вживаясь в роль то кабатчика, то астролога. Чтобы забыть и избыть бренный мир, он предавался двум крайностям — любви и ненависти. Сэр Кар Скроуп («полуглазый рыцарь»), граф Малгрейв, да и сам король служили ему орудиями бегства от действительности — точь-в-точь как мисс Барри, мисс Робертс, мисс Как-бишь-там и бесчисленные девки из Вудстока.

2

Науку ненависти он освоил рано. Науку ненависти, помноженной на неблагодарность, что наводит на мысль о том, что пьянство уже порядочно подпортило ему характер к концу 1667 года, то есть всего через десять месяцев после женитьбы. 5 октября Рочестера пригласили в Палату лордов, вместе с его будущим смертельным врагом графом Малгрейвом. Это было знаком особой королевской милости, так как обоим молодым людям не исполнился еще двадцать один год и их включение в палату вызвало определенные нарекания. 8 ноября

в Палате лордов разгорелся спор и было проведено разбирательство на тот предмет, имеют ли право заседать в Палате лорды, еще не достигшие совершеннолетия, даже если таково письменное предписание короля. Дело затрагивает лорда Малгрейва и лорда Рочестера, последний из которых уже прибыл в Палату, вручив королевское предписание; здесь, однако же, сомневаются в том, что несовершеннолетний может быть членом Верховного суда, и поэтому обоим скорее всего укажут на дверь.

Но королевская воля перевесила — и, вдобавок к двум нашим героям, в 1670 году в Палату был принят несовершеннолетний герцог Монмут, правда, без права выступать в прениях. Обретенный Рочестером статус члена Палаты лордов позволил ему 20 ноября поставить свою подпись под групповым протестом против лорда Кларендона и в пользу проведенного Палатой общин отрешения его от должности лорда-канцлера. Эта некрасивая история является первым свидетельством отхода Рочестера от высоких гражданских норм, которых он придерживался на протяжении всей войны с Голландией.

Старый канцлер сумел по-настоящему преуспеть лишь в одном отношении: он ухитрился восстановить против себя всю страну. Кроме клерикалов, которым он позволил отомстить «еретикам» с восточной жестокостью, оплакивать его падение или возвышать голос в его защиту было просто некому. В Палате общин его ненавидели за то, что он ревностно отстаивал королевские прерогативы; «кавалеры» не могли простить ему Акта о добровольном и общем прощении, освобождении и забвении, который они называли Актом забвения друзей короля и Актом прощения врагов; для пуритан и католиков он был человеком, который спустил на них англиканских собак.

У короля имелись куда более интимные причины ненавидеть министра, который, как никто другой, помог ему взойти на английский трон. И дело заключалось не только во властно-проповеднической манере Кларендона себя держать, открыто попрекая самого сюзерена тем, что тот ведет беспутную жизнь и совершенно не занимается государственными делами; куда сильнее огорчило Карла известие о том, что Кларендон убедил мисс Стюарт — фрейлину и предполагаемую фаворитку короля — втайне выйти замуж за герцога Ричмонда. В «развеселой шайке-лейке» его, разумеется, тоже терпеть не могли. Бекингем в присутствии короля передразнивал жесты и походку канцлера, используя вместо Кларендоновой трости кочергу. Канцлер же не скрывал презрения к собственным гонителям — и ограничивался лишь этим. Меж тем ему начали предъявлять изрядное количество обвинений: он-де специально женил короля на бесплодной женщине, чтобы его собственная дочь, герцогиня Йоркская, смогла когда-нибудь стать королевой; он сдал Дюнкерк французам исключительно ради личного обогащения; он не постеснялся при возведении собственного дома воспользоваться камнями частично разобранного собора Святого Павла.

Пока герцог Йорк болел оспой, Палата общин отрешила канцлера от должности по обвинению в государственной измене и передала этот вердикт на утверждение в Палату лордов. Аристократы, тоже ненавидя Кларендона, еще сильнее, однако же, не доверяли третьему сословию, поэтому отрешение через Палату лордов не прошло. Однако сильное меньшинство, возглавленное Бекингемом и Бристолем и включающее в себя Рочестера, выступило с протестом на вето, наложенное палатой. Меж тем Кларендон поддался на уговоры короля покинуть пределы страны для того, чтобы устранить опасный антагонизм между двумя палатами парламента. И это — последнее — доказательство его верности королю было воспринято как безмолвное признание собственной вины — и вдогонку добровольному изгнаннику полетел указ, навсегда лишающий его права пребывать на территориях, находящихся под властью английской короны.

Его падение вызвало бурю ликования у тех, кого Ивлин назвал «людьми и ледьми любви», тогда как Пепис обозначил их куда конкретнее: «Бэб Мэй, леди Каслмейн и вся эта развратная свора». Изгнание Кларендона вдохновило Рочестера на написание самой неудачной из его сатир:

Гордыня, похоть, спесь — каков старик? —Торговец троном, власти гробовщик,Отдав Дюнкерк и обескровив флот,Пустив аристократию в расходИ выдав дочь за брата короля,Он наконец-то рухнул… О-ля-ля!..Гонитель «кавалеров» стал гоним,Стал презираем — да и черт бы с ним!

За короткое время, прошедшее с тех пор, как старый канцлер отечески поцеловал Рочестера в стенах Оксфорда, молодой человек прошел долгий путь.

Но злейшим — и вместе с тем самым «любимым» — врагом Рочестера стал граф Малгрейв, Джон Шеффилд, позднее герцог Бекингемшир (не путать с герцогом Бекингемом — постоянным собутыльником Рочестера). Эта вражда стала частью общей литературной политики той эпохи и в конце концов, по слухам, привела в 1678 году к нападению на Драйдена. Но между вероломной атакой на Кларендона и началом вражды с Малгрейвом Рочестер впал во внезапную ярость; подобные вспышки впоследствии случались все чаще и чаще по мере того, как приходило в упадок его здоровье. 17 февраля 1669 года Пепис написал:

Вчера король ужинал в голландском посольстве; после ужина выпили, и вся компания чрезвычайно развеселилась. Среди прочих там были весьма достойный человек лорд Рочестер и балагур Том Киллигрю, выходки и грубые шутки которого в конце концов настолько разозлили Рочестера, что он на глазах у короля ударил обидчика в ухо. Инцидент, конечно, стал величайшим оскорблением для собравшихся, потому что король не только видел это, но и стерпел; более того, уже простил Рочестеру безобразие, потому что сегодня утром вышел на прогулку в сопровождении нескольких господ, одним из которых был все тот же Рочестер; таким образом, сам король, водясь с этим грубияном, покрыл себя несмываемым позором; а как воспринял происшедшее Том Киллигрю, я не знаю.

О том, что Рочестер в ходе этого инцидента был пьян, нам известно из письма леди Сандерленд:

Драчливая выдалась неделя; дошло до того, что лорд Рочестер, забывшись, ударил Тома Киллигрю в присутствии короля. Конечно, он был в таком состоянии, что ничего не соображал, но появляться при дворе ему отныне запрещено.

Нападение на Киллигрю было неосторожно глупым, потому что тот, можно сказать, имел на свое шутовство августейшее благословение. Причем на шутовство не только на сцене, где его пьеса «Женитьба приходского священника» по праву слывет одной из самых смешных и вместе с тем одной из самых непристойных комедий эпохи Реставрации, но и при дворе. Здесь он порой впадал в нравоучительство — что при общении с любым другим королем могло бы обернуться для самого ментора серьезными неприятностями. Пинкетмен описывает, как «король Карл II, бражничая с лордом Рочестером и другими аристократами, провеселился уже большую часть вечера, когда, ближе к полуночи, появился Киллигрю. "Ну вот, — сказал король, — сейчас нам расскажут, какие мы пакостники". — "Отнюдь, — возразил Киллигрю. — К чему мне повторять то, о чем и так твердит весь Лондон?"»

Элементарная осторожность должна была бы подсказать Рочестеру отсидеться какое-то время в деревне, но осторожность ему претила — и вот, судя по письму, датированному 11 марта, он опять попал в переделку. Его друга Сэвила посадили в Тауэр за то, что тот вручил сэру Уильяму Ковентри вызов на дуэль от герцога Бекингема. «Во вторник вечером, — сказано в письме, — герцог Ричмонд и Джеймс Гамильтон поссорились после доброго ужина в Тауэре в обществе сэра Генри Сэвила. Они выбрали себе секундантов, но генерал, вызвав стражу, взял с них слово чести не проводить дуэль. Замешан оказался в эту историю и граф Рочестер, намеревающийся после недавнего позора при дворе уехать на какое-то время во Францию».