Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод. Книга 1 Страница 16

И здесь я на секунду отвлекусь. Я уже несколько раз поминал яицких казаков, надо, наверное, на всякий случай напомнить вкратце — кто это.

Когда я сказал, что все южное подбрюшье России составляли кочевники, некоторые из которых номинально были российскими подданными, другие же обходились и без этого, я был несколько неточен. Было несколько небольших вкраплений с условно оседлым и большей частью русским населением. Речь, конечно, идет о казаках. Да, да, те самые убежавшие из лесов асоциальные элементы, которые — важный момент — предпочитали оседать за пределами власти московского царя, но при этом обязательно где-нибудь на реке. Про донских, кубанских или запорожских казаков вы наверняка слышали, гребенские казаки прижились на реке Терек, а яицкие — соответственно на реке Яик, которая сегодня называется Уралом. Да, та самая река Урал, где Чапаев утонул. Именно на ней и располагались казачьи многочисленные поселения с центром в городке Гурьев.

В долине реки Яик еще в XVI веке, во времена Ивана Грозного, начало формироваться Яицкое казачье войско, которое нынче располагалось к востоку от калмыков.

Технология взаимодействия московского правительства с казаками всегда была одна и та же. Казаки, они, конечно, беглый элемент и жулики-разбойники, но сидят на границах, к тому же свой народ, русский (ну, большей частью русский) и православный. Соответственно, дело с ними иметь гораздо проще, чем со всякими басурманами, живущими примерно там же. Поэтому рано или поздно русское правительство казаков начинало прикармливать, часто — в самом прямом смысле слова, с хлебушком у разбойников традиционно было плохо. Не из-за лени и нежелания трудиться, а просто потому, что земледелие для пограничных районов было слишком рискованным занятием. Это не рыбалка на сутки-двое, хлебушек требует слишком много сил и, главное, времени. Целину раскорчуй, поле распаши, засей, хлеба только взойдут — а тут твоя деревня под вражий набег и попала. Трудовые и материальные вложения требуются очень серьезные, а риск остаться в итоге с пустыми руками слишком велик. Проще купить в спокойных и мирных землях. Поэтому продовольствием казаков традиционно обеспечивало центральное правительство. Правда, взамен, как тот Остап Бендер, требовало множество мелких услуг. Так получилось и с яицкими казаками — примерно с конца XVI века бывшие беглые начинают активно сноситься с царским правительством, прикрывая русские рубежи и выполняя всякие поручения. Но — это важно понимать — казаки не слуги московского царя, а в, лучшем случае, наемники. И во времена похода Бековича, и много лет после яицкое казачество де-факто оставалось независимым территориальным образованием и самостоятельной воинской группировкой. Дело в том, что яицкое казачество превратилось из мелких разрозненных поселений беглецов в серьезное политическое явление, с которым приходилось считаться и Москве, и соседям-кочевникам, именно в XVII веке, когда на Яик хлынули толпы бежавших от преследований староверов.

Основой войска яицких казаков, хотя оно и приняло в свои ряды достаточно много башкир и калмыков, всегда оставались старообрядцы и любить «никонианцев» у них не было никаких причин. Поэтому яицкое казачество было самым строптивым, непослушным и своевольным — договориться с ними всегда было сложнее, чем с донцами и даже буйными запорожцами. Но связи с «большой землей» у них были достаточно тесные, и полуторатысячный отряд для похода Бековича они выставили безропотно. Но там и дело наклевывалось выгодное, сулящее хорошую добычу.

А Бековичу как раз накануне выступления выпала нечаянная радость — проводить мужа в главный, может быть, поход его жизни в Астрахань приехала княгиня Марфа Черкасская, любимая женушка со всеми детьми. Если Бекович кого и любил в своей жизни — так это семью. Жизнь у него выдалась, конечно, суматошная, дома почитай что и не бывал — то заграничная учеба, то поездки в Кабарду, то плавания по Каспию — да мало ли куда закидывала его всесильная царская воля. Но знал князь Александр — если удастся выкроить денек и заехать домой — всегда его встретит ненаглядная Марфушка с обожаемыми детьми. А их у князя было уже трое — две дочери, старшая почти невеста, да только-только родившийся любимый сын-наследник, появившийся на свет через положенный срок после торопливого визита на обратном пути из Либавы в Астрахань.

Супруга провожала мужа на ходу, оставаясь с ним сколько было возможно — все никак не могла наглядеться и наплакаться. И лишь на второй день, когда экспедиционные суда миновали устье Волги и вышли в открытое море, Бекович оторвал от себя жену, простился с детьми и посадил их на парусную барку, возвращавшуюся в Астрахань.

В Гурьеве обе части отряда, добравшиеся кто морем, кто сушей, соединились. Тут Бековича уже ожидало письмо от Аюки-хана.

Все планы рушились, калмыцкий вождь бил наотмашь: «Из Хивы приехали посланцы мои и сказывали, что бухарцы, хивинцы, каракалпаки, кайсаки, балки соединились и заставами стоят по местам. Колодези в Степи засыпаны ими. Все это от того, что от туркменцев им была ведомость о походе войск, и хотят они идти к Красным водам. Ваши посланцы в Хиве не в чести, об оном уведомил меня посланец мой». Двигаться в Хиву означало идти на верную смерть.

К тому же дать «воинских людей» для похода, о чем его просил Бекович, старый хан категорически отказался, ссылаясь на тревожное время и сильную жару. Прислал лишь проводника — караван-баши Мангалая-Кашку да десять человек с ним.

А еще через несколько дней, когда отряд все еще стоял в Гурьеве «для убирания в путь», примчались гонцы с Астрахани. Они и сообщили встревоженному князю, что барка, на которой возвращались в город его жена и дети, от сильного ветра перевернулась, и княгиня Марфа с потомством «волею Божьей потопли».

ГЛАВА 9. Обреченный отряд

Выслушав от своего денщика Максима страшное известие, Бекович молча развернулся, вошел в дом, закрыл дверь, и не выходил оттуда несколько дней, отказываясь от воды и пищи. И его можно понять. Ты отправляешься в поход, не идти в который нельзя — с волей царя-батюшки не шутят — и вернуться из которого тоже, скорее всего, не получится. Идешь, по сути, на смерть. Но это ладно, от подобной доли в те времена не мог зарекаться ни один мужчина. Но вот то, что после тебя никого не останется на этой Земле, что продолжения не будет, что весь твой корень выкорчевали одним взмахом лопаты, что ты на этом свете почитай что и не жил… Именно это, на мой взгляд, и сломало Бековича.

Именно после этого пугающего затворничества с Бековичем и стало твориться неладное — немногие свидетели утверждали, что после этого потрясения он слегка подвинулся рассудком и периодически вел себя как минимум странно. Сначала все войско непонятно зачем стояло в Гурьеве практически месяц, и единственное, что нарушило это бессмысленное ожидание — нападение каракалпаков, которые внезапно налетели на табунщиков, пасших казачьих коней, и погнали табуны и 60 пленных (в том числе и Ходжу-Нефеса) в степь. Бекович лично возглавил погоню, черных шапок настигли через несколько дней и отбили полон. Вернувшись и получив новые известия из Астрахани, князь отправил сотню яицких казаков на усиление гарнизона все еще строящейся крепости «Святой Петр» — за зиму подполковник Хрущев схоронил почти 500 человек из 1200-х.

И эта сотня — предпоследние спасшиеся.

Вскоре Бекович, наконец-таки, скомандовал выступление. «Посольство» Бековича выступило на Хиву 7 июня, когда наступила самая страшная жара, выжигавшая степи как огнем. И здесь странности продолжились — после бесцельного месячного стояния Бекович гнал своих людей не жалея, торопил как на пожар. Шли дни напролет, чуть не от рассвета до заката, не делая никаких, даже самых коротких дневок. Этим бешеным маршем дошли от Яика до реки Эмбы в рекордный срок, за 8 дней, проходя почти сорок верст в сутки. Через Эмбу переправились на сколоченных наскоро плотах и тем же выматывающим маршем двинулись дальше. На пятом переходе от Эмбы войско догнали умаявшиеся гонцы, привезшие князю царский указ. Дело в том, что сразу же после бегства Кожина кабардинец, несмотря на запрет, запросил все-таки инструкций — что же теперь делать с экспедицией в Индию, идти-то теперь «под видом купчины» некому? И вот, уже на полпути, его настигла царская воля.

Петр велел своему протеже «отправить надежнаго и тамошные языки знающаго человека чрез Персию в Индию» — не через ханства, заметьте, а нахоженным купцом Маленьким путем. С тем, чтобы тот «возвратился бы чрез Китай и Бухарию», а в пути «прележно наведался о всех обстоятельствах тех стран». Бекович, поразмыслив, остановил свой выбор на поручике Тевкелеве, который полностью соответствовал всем требованиям. Поручик был из татарских мурз и звался Кутлу-Мухаммедом. С языками у него все было более чем нормально — во время Прутского похода 1711 года Тевкелев состоял переводчиком при царской особе, и Петр самолично мог убедиться в толковости и надежности.